Язычница

Янка не дала сбить себя с курса. Сделав вид, будто не заметила ни демонстративно пренебрежительной ухмылки, ни даже самого Виталя, прошла мимо и остановилась лишь, оказавшись подле Шамана.

— Ну скажи мне, — начал он без лишних предисловий и мягко улыбнулся. — Что на этот раз ты не имеешь никакого отношению к тому, что там происходит. Что бы это ни было.

— Конечно, не имею, — невозмутимо пожала плечами Янка. — Я вообще просто мимо проходила.

— И тебя даже никто ни в чем не обвиняет?

— Случилось чудо! — картинно закатила глаза девушка. — Никто и ни в чем! По крайней мере, пока. Зато ваше имя там звучит гораздо чаще прочих.

— Моё? Пора доставать корону из рюкзака. А ну-ка выкладывай, что там происходит, пока у меня острый приступ звездной болезни не случился.

— Да не вопрос, — с вызовом посмотрев на него, кивнула Янка и тут же скривила губы в привычно ехидной улыбке. — Впрочем, нет. Вопросы все же имеются.

— Ну хорошо, задавай. Постараюсь ответить.

— Отлично. Тогда начнем с самого животрепещущего. Павел Андреевич, вы принципиально футболки не носите или как?

— Это ты о чем сейчас?

— О мире во всем мире. И на этом клочке земли под названием Вёжи, в частности.

— А-а-а! Понимаю. Ты имеешь в виду ту нелепую стычку между тобой и Верой, которую мне довелось лицезреть сегодня утром?

— И ее, кстати, тоже. Хорошо, что напомнили. Но ладно Верка. Она там уже оду любовную во славу "гибкого сплетения округлых мышц" на вашем обнаженном торсе сочинила. Приторную, аж зубы сводит. Зря, между прочим, улыбаетесь. Она три аккорда знает и не сегодня-завтра начнет серенады у вашей палатки горланить. Не до смеха будет.

— Так тебя сейчас больше всего волнует мой крепкий сон? — сквозь смех спросил Шаман.

— Прежде всего, мой. Павел Андреевич, я не знаю с какой целью вы там у Пантеона гимнастикой занимались, но Веркина ода — не единственное, во что все это вылилось. Наши голубки, между прочим, благодаря Вам разругались вдрызг. Один — я так и не поняла, кто именно — пускал слюни на ваше "гибкое сплетение", второй приревновал. Вцепившись возлюбленному в космы, грозился придушить его или ножом пырнуть в отместку за измену. Короче, Павел Андреевич, сжальтесь. В кровопролитии ведь не кого-нибудь, а как всегда меня обвинят. Оденьтесь, а?

Шаман брезгливо поморщился.

— Черт побери! Этого нам только не хватало! Разняли их?

— Разняли. Только Энджику, кажется, сегодня предстоит ночевать под открытым небом, комаров кормить и звездами любоваться.

— Влюбленным под одной крышей стало тесно?

— Не то слово. Развод и тапочки по почте. А народ у нас придерживается гомофобских взглядов. Причем поголовно. Никто не хочет приютить беднягу.

— И ты, значит, тоже гомофобка?

— Я? Не знаю, не задавалась никогда таким вопросом. А Катька едва не рыдает над незавидной участью Энджика. Но четвертым к нам он просто-напросто не поместится. Палатка по швам треснет. Оно и к лучшему, наверное... Иначе Герман меня точно с острова бы выселил.

— За что? За палатку больших размеров?

— За аморальное поведение. Он же на последнем предэкспедиционном собрании обещался всему курсу свечку подержать. Зря смеетесь! Я серьезно! Сказал, что лично будет с

ней каждый вечер по лагерю ходить и проверять, что девочки спят с девочками, а мальчики с мальчиками.

— А тот, что без крыши над головой остался, значит, мальчик в голубином тандеме?

— Не знаю. Я как-то стесняюсь у них спрашивать who is who. Но по паспорту он точно мальчик и этого вполне достаточно. И-и-и-и... не сбивайте меня, пожалуйста, с мысли, я так до второго вопроса никогда не доберусь.

— Свет очей моих, притормози чуть-чуть. Я еще и на первый не успел ответить.

Янка притихла, подозрительно глядя на смеющегося Шамана. Но тот вовсе не торопился озвучивать то, ради чего остановил Янкино повествование о последних происшествиях на острове. Вместо этого достал из кармана помятую пачку и, отрывистым движением вытряхнув из нее сигарету, закурил.

— Итак, ответ на твой животрепещущий вопрос, — выпустив изо рта тонкую струйку дыма, улыбнулся он. — Доводы твои я к сведению принял. И впредь постараюсь не шокировать общественность своим видом. Довольна?

— Не очень, — неопределенно пожала плечами Янка. — Но к делу это не относится. Поэтому благодарю вас за понимание и перехожу, если вы не против, ко второму вопросу.

— Давай! Первым настроение ты мне уже подняла, боюсь, представить, что будет после второго.

— Поверьте, я тоже, — кивнула Янка, и вид у нее при этом был столь невинен, что Шаман подсознательно напрягся, ожидая подвоха. Тем временем девушка выдержала театральную паузу и, потупившись, продолжила: — Не найдется ли у вас случайно запасной палатки для нашего новоявленного бомжа?

Такого поворота разговора Шаман почему-то никак не предполагал, тем более, что сама Янка — "Мисс Катастрофа" — до сих пор не ассоциировалась у него с ролью просительницы. Именно поэтому вместо ответа он лишь облегченно выдохнул. Но Янка истолковала его молчание по-своему.

— Ну или, может быть, Вы разрешите ему в отсутствие Германа... то есть Германа Альбертовича, переночевать в его палатке. А то, — девушка расплылась лукавой улыбке, — боюсь, придется нам с Катькой в знак солидарности тоже всю ночь комаров кормить, закутавшись в спальники по самое не хочу.

— Зачем же такие жертвы?

— Из солидарности, говорю же! Да не смейтесь вы! Катьке как что-нибудь в голову взбредет, так кувалдой не выбьешь. Будет ночевать на улице. А я ее одну не оставлю. Павел Андреевич, сжальтесь над несчастными. На мне и так живого места уже не осталось из-за этих кровососов, а тут еще всю ночь им пиршество устраивать...

— И все-таки ты чудо! — покачал головой Шаман, приобняв девушку за плечи. — Не волнуйся, спи спокойно и Катерине того же пожелай. Устрою я вашего голубка на ночлег.

— Правда?

— Правда!

Янка порывисто кинулась Шаману на шею и, прежде чем он успел как-то отреагировать на происходящее, прильнула к его губам. Поцеловала. Легко. Непринужденно. Безыскусно.

— Спасибо вам, — не сказала, выдохнула, опалив горячим дыханием его губы, и тут же словно смутившись, отстранилась. — Спасибо, — повторила тихо, дурманя сознание чуть хрипловатыми, обволакивающими нотками в голосе.

Отступила, теперь уже испуганно глядя Шаману в глаза. Коснулась кончиками пальцев своих губ и сделала еще один шаг назад.

— Я пойду... обрадую Катьку! — пробормотала с запинкой и, лихорадочно вздохнув, скрылась в темноте. — Спасибо!

— О боги!

* * *

Янка остановилась, лишь скрывшись за темными зарослями бурьяна, и в ту же секунду с мученическим стоном опустилась на корточки. Уткнулась пылающим от стыда лицом во влажные ладони и снова застонала:

— Ну ты и ду-у-ура!

Рядом жалобно заскулил Геродотик. Заметался вокруг хозяйки, не понимая, что же стряслось на этот раз. И, наконец, встав на задние лапы, а передними опершись о ее колени, лизнул в нос.

Не убирая рук от лица, Янка обреченно покачала головой.

— Ну и дура же у тебя хозяйка, мой хороший... Полная дура!

Зажмурилась и с силой стиснула ладонями виски, будто пытаясь таким образом изгнать из памяти свою недавнюю вольность и, прежде всего, реакцию Павла Андреевича. Но его опешивший взгляд категорически не желал покидать мысли — заставлял сердце исступленно биться о грудную клетку, отдаваясь в висках болезненно гулкой пульсацией.

Судорожно вздохнув, Янка открыла глаза и жалобно взглянула на Геродотика.

— Вот такая вот песня, мой хороший, — прошептала чуть слышно. — Как мне теперь ему в глаза смотреть?

Геродотик ободряюще тяфкнул.

— Точно. Хорошо хоть он не начал мне мораль читать о недопустимости подобных... хм... "порывов".

Из-за дымчатой ряби облаков выглянула щербатая половинка луны. Темнота и до этого не была кромешной, а теперь и вовсе будто бы испуганно юркнула в тень бурьяна, позволяя разглядеть не только очертания, но и оттенки окружающих предметов. Тревожно озираясь по сторонам, Янка выудила из пачки последнюю сигарету и чиркнула кремнем зажигалки. Дрожащие пальцы категорически не желали слушаться, и прикурить удалось далеко не с первой попытки. Наконец, на кончике сигареты вспыхнула крошечная огненная бархотка. В легкие устремился душистый дымок, заставляя дышать ровнее и глубже.

Геродотик снова тяфкнул и опустил лапы с колен хозяйки на землю. Задорно завилял хвостиком.

— Мне бы твой оптимизм, — глядя на него, фыркнула Янка. — Представляешь, что он теперь обо мне думает? О-о-ох... Лучше бы сразу мораль прочитал. А если видел кто-нибудь? О-о-о!

Сердце вновь сжалось — на этот раз от страха, что темнота могла служить кому-то укрытием, позволяющим исподтишка наблюдать за двумя темными силуэтами, остановившимися на самой высокой точке острова.

Янка опять застонала и рывком поднялась на ноги. Воровато оглянулась вокруг, выискивая притаившегося где-нибудь за кустом бурьяна или крапивы "доброжелателя". Прислушалась.

Над ухом раздражающе монотонно жужжал комар — а скорее всего, даже не один. Чуть слышно шелестел листвой и прошлогодним сухостоем легкий ветерок. В Новых Гребенях по-прежнему было тихо и безлюдно. Невзирая на то, что недавний скандал в Старых Гребенях, судя по доносившимся оттуда поредевшим голосам, угас, всколыхнувшаяся общественность не торопилась возвращаться в родные пенаты. Кто-то все еще пестовал надежду на продолжение феерического шоу с двумя голубками в главной роли и не спешил покидать место действа. Кто-то решил "разнообразить" культурный досуг — двинулся на камералку с намерением за вечерними посиделками у огня допить все, что не осилили накануне. Вдали уже мелькали отблески костра, и звучало бренчание гитары Менестреля. А Янка, не заметив вокруг никаких подозрительных шевелений и звуков, наконец, смогла вздохнуть с облегчением и даже относительно здраво взглянуть на произошедшее.

Поцелуй... Ну и что с того? Обыкновенное проявление благодарности. Можно сказать, и не поцелуй вовсе, а легкое соприкосновение губами. Что подумает Павел Андреевич? Да пусть думает! При случае Янка сумеет направить его мысли в нужное русло! Парочка ироничных реплик и — вуаля!

Подняв Геродотика на руки, Янка смачно чмокнула его в нос и вновь прислушалась, на этот раз пытаясь определить, где в данный момент находится Катя, которую еще предстояло обрадовать благополучным исходом операции по обеспечению Энджика крышей над головой. Да и самого "страдальца" не мешало бы известить о счастливом избавлении от перспективы пасть жертвой комариных стай этой же ночью.

Так и не услышав среди доносившихся из Старых Гребеней голосов Катиного, Янка все же двинулась именно туда, справедливо рассудив, что до камералки через лагерь доберется быстрее, нежели в обход мимо полевой кухни.

Кати в поредевшей толпе зевак, действительно, не было. Уже через пару минут Янка отыскала подругу у костра, разведенного, как и накануне, под раскидистыми ветвями единственного на острове дерева. Она пристроилась на краю бревна в стороне ото всех и с меланхоличным видом почесывала щиколотку.

Ближе всех к Кате — примерно в полуметре на том же бревне — сидел рыжий Мишаня и, покручивая в руках початую бутылку, кидал нетерпеливые взгляды на Менестреля. Собравшаяся у костра публика уже держала наготове кружки. А сам музыкант этого, казалось бы, не замечал, продолжая вдохновенно распевать о прелестях свободы и огня:

— Барин, рано празднуешь ты!

Ночь мне день, и длинна она до бесконечности!

Я в твой усадьбе цветы

Украду для наряда ее подвенечного.

Не холоп я, помни о том!

До тебя мне и дела нет...

Янка неторопливо обошла круг света по периметру и, ненадолго задержавшись у кромки воды, все же присоединилась к вечеринке у костра.

— Ну вот и все, Катюш! — присаживаясь на бревно между подругой и Мишаней, тихо изрекла она. — Можешь спать спокойно. Миссия выполнена! Павел Андреевич обещал устроить Энджика на эту ночь в Германовской палатке.

— Ян, — осуждающе покачала головой Катя.

— Что на этот раз не так?

— Всё не так! Ладно — парни. Им можно быть твердолобыми в сердечных делах! Но мы же девушки! Чуткие, дальновидные, мудрые...

— Ближе к делу, — перебила подругу Янка.

— Неужели ты сама не понимаешь, что, если вмешается Павел Андреевич, станет еще хуже? Ведь весь этот сыр-бор именно из-за него разгорелся. И теперь если он начнет заботиться об Энджике, Кирюнька совсем с катушек съедет от ревности. У них же любовь, а ты своей инициативой...

— Прекрасно! Любовь... "Так не доставайся ж ты никому!" Ночуй на улице, мучайся от укусов комаров и, может быть, даже змей. Но не вздумай воспользоваться чьей-нибудь помощью, ибо я ревную! Кать, ты в своем уме?

— В своем, а любовь требует жертв.

— Чьих? — многозначительно округлив глаза, фыркнула Янка.

Катя неопределенно повела плечами и отвернулась, уставившись на охваченные язычками пламени поленья. А Янка, чуть повысив голос, продолжила гневным шепотом:

— Сперва ты бьешь себя в грудь с криками: "Люди должны поддерживать друг друга! Я тоже буду ночевать под открытым небом!", а теперь, когда речь зашла о реальном решении проблемы, а не о бестолковых жестах показушного характера, обвиняешь меня в твердолобости. Да ну тебя! Делай что хочешь! Корми комаров, митингуй, хоть голой по лагерю в знак протеста бегай! А я умываю руки. Всё!

Не прерывая своей песни, Менестрель кинул на Янку раздосадованный взгляд поверх огня. В тот же миг, словно желая поддержать музыканта, костер всколыхнулся и с треском выплюнул ввысь столп золотистых искр. Менестрель запел громче — будто превозмогая ярость, извергал слова из груди:

— ...Песня моя в горло, как кость, летит,

На, подавись! Жалко не до смерти!...

Янка уже успела убедиться, что музыкант весьма болезненно реагировал, если кто-то переговаривался между собой во время его пения. Накануне вечером, например, он прервал себя на полуслове, демонстративно отложил гитару в сторону и, обведя присутствующих негодующим взглядом, объявил, что он не холуй и такого отношения к себе не потерпит. Но в итоге — несколько минут спустя — все же позволил себя уговорить снова взять гитару в руки. На этот раз — то ли из опасений перед "Мисс Катастрофой", по слухам, безжалостно карающей всякого, посмевшего ей досадить, то ли из-за вполне благостного расположения духа — он подобных спектаклей не разыгрывал, но оставить без внимания столь пренебрежительного отношения к себе тоже не мог.

— Ладно! А как сам Павел Андреевич отреагировал? — наконец, заговорила Катя, снова повернувшись к Янке.

— На что?

— Ну на Энджика, Кирюньку... нас с тобой.

— Он в восторге. Ждет не дождется, чем мы его в следующий раз порадуем, — невесело усмехнулась Янка и, цокнув языком, поджала губы.

Катя подозрительно прищурилась.

— Какая-то ты сегодня странная, — тихо протянула она. — Может, все-таки расскажешь, что происходит, а?