Если бы я не узнал сразу голос старикашки, меня бы хватил удар на месте — настолько жутко, неправдоподобно жутко, прозвучали эти слова. Невольно вспоминались самые страшные истории о привидениях и вампирах. Феонор, судя по всему тоже знал парочку, поскольку незамедлительно сотворил символ веры и с опаской посмотрел в проход между стеллажами.

— Кто это говорит? — произнес он нервно.

Вместо ответа опять раздался издевательский смех.

— Кто здесь? — голос ректора сорвался на тонкий фальцет.

— Ты ведь узнал меня, — произнес в темноте старикашка, — узнал своего старого учителя, которого ты оболгал и предал!

— Ульрих?! — имя упало, как камень в глубокую реку.

Старикашка опять расхохотался своим жутким смехом, похожим на скрип железа по стеклу. Не знаю, как он это делал, но звук исходил, казалось со всех сторон одновременно.

— Ты же не думаешь, что это сделал я, Ульрих, — жалким голосом проговорил Феонор, — я и понятия не имел, что против тебя готовится заговор...

— Ложь! — прогремел старикашка, — ты и состряпал весь этот заговор от начала и до конца! Подлый убийца!

— Но я был вынужден, — Феонор осмотрелся по сторонам и сделал пару шагов назад. — Ты печатал крамольные речи и мой долг, как верноподданного сына короны, крепкого в вере, был поставить в известность...

— Ложь! — от старикашкиного рева у меня заложило уши. Дверь в Запретную секцию с грохотом захлопнулась.

Феонор буквально подпрыгнул на месте от неожиданности. Путь к отступлению был отрезан, и ректор, вертя головой во все стороны стал отступать к окну, то есть по направлению к нам.

— Но разве ты умер, Ульрих? — неестественно бодрым голосом проговорил Феонор. — Тебя всего лишь отправили в ссылку и...

— Всего лишь?!! — старикашка даже охрип от возмущения. — Меня "всего лишь" предали, оболгали, присвоили плоды трудов всей моей жизни, отобрали все, что я нажил тяжелой и беспрестанной деятельностью на благо науки, лишили достоинства, честного имени, а потом "всего лишь" изгнали из родной страны на чужбину, где я и умер от разрыва сердца, проклиная своих гонителей. А теперь, Феонор, я вернулся из загробного мира, чтобы мстить предавшим меня подлецам, пирующим на костях невинных!

С каждым словом старикашка все больше и больше входил в раж, а голос его, и без того достаточно громкий, звенел как большой храмовый колокол в дни Великого Солнцестояния. Под конец праведный гнев бывшего ректора возрос настолько, что, что он, не удовлетворяясь словами, принялся швырять на пол книги с полок. Феонор уже не осмеливался оправдываться, а лишь, дрожа всем телом, отступал назад, сотворив перед собой символ веры. Он уже подошел к нам почти вплотную и я боялся даже вздохнуть, чтобы ненароком не обнаружить себя. В этот момент старикашка, наконец, решил появиться лично. В неярком свете луны его грязный балахон казался саваном, а сверкающие безумным блеском глаза и взлохмаченная шевелюра придавали ему несомненное сходство с призраками, как их рисуют в книгах. Даже мне стало не по себе от такого зрелища, что уж говорить о совершенно деморализованном ректоре. Он судорожно всхлипнул, и подняв скрещенные пальцы над головой, произнес срывающимся голосом: "Сгинь, сгинь, сгинь"! Бессовестный старикашка, естественно и не подумал никуда исчезать. Нехорошо усмехнувшись, он вытянул вперед руку и поманил свою жертву мертвенно-белым костлявым пальцем. Феонор сделал еще шаг назад, практически поравнявшись с портьерой. До меня донесся резкий запах мочи — видимо перепуганный насмерть ректор уже себя не контролировал.

Следовало это как-то прекратить — еще немного и он отдавит мне ноги. Я переглянулся с Рувэном, но тот лишь пожал плечами, не видя никакого выхода из этой ситуации. Старикашка тоже не выказывал никакого намерения прерывать свою игру — еще бы, это был час его долгожданного торжества, и он желал насладиться каждым его мгновением. О том, что за шторой прячутся два мало похожих на привидения существа, он, очевидно, забыл. Надо было что-то предпринять. Я вытянул руку из-за занавеса, намереваясь дружески похлопав Феонора по плечу, привести его в чувство.

— Э-э-э, — я собирался сказать что-то ободряющее, но от волнения у меня вырвалось лишь несуразное мычание. Впрочем, Феонору хватило и этого. Бедняга и так был близок к полной панике, а внезапная угроза сзади оказалась той последней соломинкой, которая ломает спину верблюда. Услышав голос за спиной, он инстинктивно дернулся в сторону, и я, в итоге, попал ему не по плечу а чуть повыше. Мои пальцы автоматически сжались, ухватив какой-то предмет, а сам я, с изумлением наблюдал, как обезумевший ректор Академии, визжа, как барышня, увидевшая мышь, мечется по библиотеке, сбрасывая книги развевающимися полами халата. И даже при этом тусклом освещении было отчетливо видно, что он абсолютно лыс. Вначале я было подумал, что Феонор облысел от испуга, но почему так сразу?!! Разве возможно за какую-то секунду лишиться всех волос одновременно?!! Я слышал истории о людях, поседевших за ночь, но мгновенное облысение, это уже было, пожалуй чересчур! Человек все-таки не одуванчик! Потом слева от себя я услышал приглушенные хрипы, и переведя взгляд заметил корчащегося от смеха Рувэна. Говорить он был не в состоянии, но пальцем указывал на предмет в моей руке, который я сжимал по-прежнему крепко.

— Что это? — я поднес его почти к самому носу, но при таком свете рассмотреть что-либо было трудно. Я только понял, что предмет был легкий и пушистый, как кошачья шкурка.

— Па-а— ха— парик, — выдавил, наконец, Рувэн, справившись с приступом хохота.

Только тут до меня дошло, что я случайно сорвал с Феонора его великолепную шевелюру, которой он так гордился, и которая оказалась, как и все его научные заслуги, абсолютно фальшивой. Мне стало противно. Я отбросил парик в сторону, и с трудом удержался, чтобы не вытереть руки об занавеску. Тем временем, ректор, сверкая гладким, как коленка, черепом, достиг, наконец, выхода из комнаты, и, с дикими воплями ринулся на свободу.

Под аккомпанемент этих, затихающих вдали криков, мы собрались в центре комнаты. Вывалился из-за занавески Рувэн, подошла, держась за живот, Мэнди. В руках у нее я разглядел какую-то невероятную штуку, похожую на что-то среднее между кузнечными мехами и козьим бурдюком. Заметив мой вопросительный взгляд, циркачка слегка тронула мехи и штука тут же издала тот самый жуткий полу-стон — полу-вздох, который так впечатлил несуеверного ректора.

— Шкаф, в котором мы с Ульрихом прятались, набит всякими редкими музыкальными инструментами — пояснила девушка.

— Это — музыкальный инструмент?!! — спросили мы с Рувэном одновременно.

— Ну, да, — Мэнди поднесла к глазам прикрепленную к мехам бирку. — Написано: "Урунази с крокодильих островов. Используется для музыкального сопровождения свадеб царских дочерей".

— По-моему, больше подходит для похорон, — проворчал Рувэн. — Правда, Ульрих?

Старикашка не ответил. Он сидел на краю стола, в позе, выражающей глубокую задумчивость, и в глазах его стояли самые настоящие слезы. При виде этого наша веселость несколько поутихла.

— Что с тобой, Ульрих? — Мэнди обеспокоено дернула его за рукав. — Твой враг посрамлен и унижен. Разве не об этом ты мечтал?

— Об этом, — старикашка печально вздохнул. — Сколько раз, будучи на краю гибельного отчаянья, я мысленно строил планы отмщения, один коварней другого. Только это и придавало мне силы жить дальше. Но теперь, когда моя мечта, сбылась, да еще столь неожиданным образом, я почему-то не чувствую ни радости, ни торжества, а лишь полное опустошение. О, бренность человеческих желаний! Раньше я жил, чтобы отомстить. Ради чего мне жить теперь?!

Такая реакция старого ученого была мне абсолютно непонятной — я бы на его месте прыгал от радости. Мы растерянно молчали. Первым опомнился Рувэн.

— Ну-ну, — сказал он, похлопывая старика по руке, — это временный срыв. Такое бывает после сильного нервного потрясения — ты же сам нас учил, помнишь? Упадок сил и общая депрессия. Тебе сейчас надо бы отдохнуть, поспать, и все пройдет... И потом у тебя есть для кого жить — хотя бы для нас с сестренкой!

— Это правда, — Мэнди присела рядом со старикашкой и обняла его за плечи, — ты всегда был нам как отец, и теперь ты нам очень нужен.

Старикашка прослезился.

— Ах, детки, — бормотал он, поглаживая Мэнди по волосам,— это все старость. Вам трудно это понять. Знаете, — произнес он после паузы, — я ведь учил Феонора. Да, да, он был моим студентом, и далеко не самым худшим. У парня определенно был талант! Каких высот он мог бы достичь, если бы не его амбиции. Не захотел ждать, терпеть, добывать себе известность своим собственным потом. Хотел получить все сразу, на блюдечке — и вот результат! Какая деградация, какой позор для Академии! — старый ученый укоризненно покачал головой.

Не знаю о чем подумали Мэнди с Рувэном, но по-моему старик сбрендил окончательно — это ж надо, нашел, кого жалеть — эту гниду, Феонора?!! Да за все то зло, что он причинил Ульриху, ему еще и не такое наказание полагается! Это он еще мягко отделался!

Я весь кипел от обуревавших меня чувств, но высказаться мне было не суждено — внизу явно нарастал какой-то шум. Видимо, Феонор уже достиг внешних ворот Академии и его появление произвело определенный фурор среди стражников. Следовало убираться и поскорее. Не сговариваясь, мы подхватили старикашку под руки и кинулись в галерею. Сзади бежала Мэнди, держа под мышкой добытую с таким трудом книгу. Дверь мы решили не запирать, да и возня на лестнице становилась угрожающе близкой. Успели мы буквально в последний момент. Стоя в темноте дортуара, мы могли видеть, как по лестнице поднимается отряд стражников, ведомый, кем бы вы думали?! — не кем иным, как бесстрашным Шутом, вновь обретшим под защитой десяти алебард свою былую самоуверенность.

Что происходило дальше, мы смотреть не решились, и потихоньку пробрались обратно в подвал. Сил, чтобы проделать полностью обратный путь у нас уже не осталось, поэтому мы решили пройти подвалами лишь за пределы Академического квартала — если нас и будут искать, то только здесь. Ближайший выход оказался в доме какого-то богатого торговца сыром. Мы выбрались наружу прямо посреди выложенной цветными самоцветами купальни. По счастью, воды в ней на тот час не было, как и людей, иначе зрелище выползающих из дырки в полу четырех перепачканных грязью фигур могло бы вызвать настоящую панику. Купальня находилась в саду, где нам тоже не повстречалась ни одна живая душа. Преодолев невысокий забор, мы очутились, на одной из улиц, ведущих к набережной. Это было и хорошо и плохо. Хорошо — потому что здание Академии очутилось далеко позади, и теперь никто не смог бы обвинить нас в том, что там произошло. Плохо — потому что улица, на которую мы вышли, находилась в богатом квартале, и велика была вероятность наткнуться на патруль, что нас сейчас категорически не устраивало.

— Я знаю тут одно место, — неуверенно сказал Рувэн, — трактир "Сухая борода", что на набережной. Хозяйка — моя хорошая знакомая, так что можно попроситься на ночлег. Я у нее, правда, не был уже месяца три, но можно что-нибудь придумать...

Мэнди возмущенно фыркнула, то ли выражая свое мнения то ли о подружках Рувэна вообще, то ли о бесцеремонности, с которой Рувэн с ними обращался. Тем не менее, так как других предложений не было, нам ничего не оставалось, как проследовать за Рувэном к его бывшей пассии.

Глава 24.

На исходе дня я сидел на камнях возле Рыночного моста и бездумно наблюдал как в лучах заходящего солнца над рекой носятся ласточки. Маленькие смелые птицы совершали свои головокружительные пируэты, то взмывая к облакам, то, практически касаясь водной глади, и не обращали ни малейшего внимания ни на суету на рынке, ни на меня, примостившегося в тени раскидистого клена. Чувствовал я себя так, как будто накануне меня долго били, причем ногами — мышцы на руках и ногах болели немилосердно, голова раскалывалась, глаза чесались — в общем, вчерашние приключения не прошли даром. К тому времени, как мы добрались до постоялого двора, я уже практически спал, причем стоя и с открытыми глазами. Совершенно не помню, как нас приняла хозяйка трактира, хотя, как потом рассказывала Мэнди, сцена примирения с блудным возлюбленным, была довольно бурной. После долгого скандала, бывшая Рувэнова подруга, все же смилостивилась, и согласилась нас приютить. Нам было выделено обширное помещение на чердаке, но для того, чтобы подняться по лестнице, меня, как минимум, требовалось разбудить, а это к тому времени было задачей не из легких. Поэтому, после нескольких безрезультатно вылитых стаканов воды и пары тумаков, было решено уложить меня на сеновале. Я проспал всю ночь и почти весь день, и спал бы, наверно, и дальше, если бы не Рувэн с хозяйкой. Комната, в которой расположились голубки не примыкала к сеновалу, но нрав хозяйки был столь горяч, а голос столь пронзителен, что их с Рувэном громкие ссоры, переходящие в не менее громкие соития, были слышны в подробностях, и не только мне, а наверно всему кварталу. После нескольких неудачных попыток задремать, я все же сдался, и, стащив на кухне хлеб с овечьим сыром, устроился на пологом берегу Ильтеры. Может здесь было и не так удобно, как в трактире, но зато гораздо спокойнее.

Хотя долго побездельничать мне не дали. Я как раз наблюдал, как пришвартовывается к мосту груженая овощами баржа, когда над моей головой послышалось: "Ага, вот ты где!", и вниз по камням стали спускаться Мэнди со старикашкой.

— Мог бы и предупредить, куда ты идешь, — сказала Мэнди, легко спрыгивая с огромного валуна, — Мы уже начали думать, что тебя арестовали.

Я вяло пробормотал извинения. Потом до меня дошел смысл сказанного.

— Подожди, ты хочешь сказать, что нас уже разыскивают? Из-за вчерашней ночи в Академии?

Мэнди покачала головой.

— Не в этом дело. Я, между прочим, пока кое-кто дрых без задних ног, успела оббежать полгорода.

— Плохие новости?

— Как ты угадал?!! — саркастически хмыкнула девушка. Выглядела она, в отличие от меня, свежей и полной сил, хоть сейчас готовой повторить поход по подземельям Рейнсберка. — Подождем немного, — сказала она, присаживаясь рядом со мной, — сейчас придет этот герой-любовник, тогда и расскажу, — что толку повторять по два раза.

Повисла напряженная пауза. Мэнди задумчиво жевала сорванную травинку, старикашка с отсутствующим видом поглаживал корешок книги о звезде О-Ери. Что касается меня, то попытка представить себе с какой стороны последовал очередной удар судьбы окончилась полным провалом, и я вновь погрузился в апатию. От созерцания брачных танцев стрекоз над камышами меня отвлекло лишь появление Рувэна. Уж не знаю, каким образом он смог вырваться из цепких коготков хозяйки трактира, но судя по всему ему удалось не только усыпить все подозрения, но и добиться полного ее расположения, о чем свидетельствовали пара дюжих молодцев из числа прислуги, с трудом несущих наши вещи а также подносы, груженные различной снедью. Впереди всех, возглавляя это великолепное шествие выступал сам, Рувэн, сияя, как начищенный зильбергрош. Не хватало только фанфар и тамбуринов. Хмурый слуга принялся расстилать на траве скатерть, а парочка его помощников тут же уставила ее четырьмя приборами и различного рода яствами.