Язычница

Соблазн поговорить с подругой о наболевшем вдруг стал столь велик, что никакие доводы рассудка и боязнь огласки, не могли ему противостоять. Нервно облизнув заветренные губы, Янка оглянулась по сторонам и, убедившись, что никто, кроме разъяренного их невниманием Менестреля за ними не наблюдает, склонилась к Катькиному уху:

— Пошли со мной. Только тихо! — прошептала едва слышно.

Катя с готовностью кивнула и для пущей убедительности жестом показала, что застегивает рот на воображаемую молнию. Но сию же секунду встать и покинуть круг света подругам не удалось. Едва обе успели чуть приподнять ягодицы над бревном, Менестрель доиграл последний аккорд, и сидевший слева от Янки Мишаня нарочито торжественно провозгласил:

— Так-с, товарищи алкоголики, тунеядцы и прочая нечисть! Песенки про природу можно и дома петь, а на природе бухать надо! Давайте-ка сюда свою тару! Не задерживайте процесс!

Проигнорировать этот красноречивый призыв не получилось. И вовсе не потому, что вдруг нестерпимо захотелось выпить, не отделяясь от коллектива. Просто намерение девушек покинуть вечеринку у костра не укрылось от внимания Мишани, и следующие слова он адресовал уже именно им:

— Вас, красавицы, это, между прочим, тоже касается! Куда это вы копытца навострили? Янчик, а ну-ка, давай сюда свою кружку!

Столь настойчивое требование само по себе тоже не входило в разряд обстоятельств непреодолимой силы, как и то, что благодаря нему обе девушки вдруг оказались в центре всеобщего внимания, и ни о каком незаметном уходе речи уже не шло. Снова сесть на бревно Янку заставило иное — появившийся на камералке Павел Андреевич и его пристальный взгляд, устремленный не куда-нибудь, а на Янку. Столкнувшись с ним, девушка невольно потупилась и протянула Мишане эмалированную кружку.

— О! Децл! — усмехнулся парень, покрутив ее в руке. — Янчик, сразу видно, что до матёрого походника тебе еще как до Китая. В нашем деле главное что? Большая кружка! Запомни!

— А ты решил устроить аттракцион невиданной щедрости и набухать мне разом полканистры.

Мишаня откупорил бутылку и, заговорщицки подмигнув Янке, не скупясь, плеснул остатки водки в ее миниатюрную тару. Остатков было хоть и немного, но на половину кружки хватило с лихвой. Янка хмуро взглянула на поблескивающую в свете костра прозрачную жидкость.

— Н-да!

— Извини, канистры водки у нас, к сожалению, нет! Но чем богаты, тем и рады, -хохотнул Мишаня и, отставив пустую бутылку за бревно, откупорил следующую.

— А теперь ты, Катерина! Во-о-от это я понимаю — кружка настоящего походника. Учись, Янчик, у подружки.

При взгляде на то, что вызвало столь уважительный комментарий Мишани, Янка уже в который раз не смогла сдержать улыбки. Катя, действительно, при подготовке к экспедиции слишком буквально восприняла советы Жени насчет посуды покрупнее. В отличие от самой Янки, изо всех сил пытавшейся уменьшить объемы и вес походного рюкзака, она втайне от матери позаимствовала из кухонного шкафа литровую эмалированную кружку, которую в доме привыкли использовать в мерных целях при засолке огурцов и помидоров.

— Только не полную, — испуганно пролепетала Катя.

— Ты преувеличиваешь масштабы моей щедрости, — под дружный хохот однокурсников успокоил ее Мишаня и в подтверждение своих слов плеснул в кружку абсолютно несоизмеримое с ее объемами количество жидкости. — Хватит с тебя. Следующий.

Разлив водки не затянулся надолго. Мишаня проявил завидную сноровку, и не более чем через минуту вся честная компания, в том числе и вовремя замеченный Павел Андреевич, уже стояла вокруг костра, устремив навстречу друг другу наполненные алкоголем кружки.

— Ну, поехали! — звонко чокнувшись со всеми, громко провозгласил Мишаня.

— До встречи на орбите! — тихо буркнула себе под нос Янка и, глубоко вздохнув, поднесла кружку ко рту. Задержала дыхание.

Водку до сего момента ей доводилось пить всего раз — и то с перцем, для предотвращения неминуемой простуды...

В тот день они с Женей попали под проливной дождь и промокли до нитки. Потом Янка, закутанная в банный халат, сидела у друга на кухне, пила горячий чай, ни на секунду не прекращая отбивать барабанную дробь зубами. Тогда-то Женя и вспомнил про старый дедов рецепт — достал из отцовского мини-бара бутылку водки, разлил по стопкам и, щедро сыпанув в них черного перца, протянул одну Янке.

— Не нюхай! Пей!

После чего Янка покорно кивнула, для верности зажала нос пальцами и, наконец, следуя примеру Жени, бодро опрокинула в себя все содержимое стопки. Обжигающая горечь опалила язык, горло и добралась до груди. Дыхание сбилось на сип и уже через долю секунды взорвалось кашлем. Из глаз брызнули слезы.

Жадно глотая воздух, Янка уставилась на Женю.

— Гадость! — прохрипела, чувствуя, как стремительно замутняется сознание — картинка перед глазами расплывается и начинает подрагивать, слова Жени звучат далеко-далеко и настолько невнятно, что и не разобрать ничего, кроме обрывочных слов.

— ... мелкая... стоять... черт...

С тех пор Янка успела окончить школу, поступить в университет и год в нем отучиться, а между делом опытным путем проверить свой организм на восприятие шампанского, белого вина и даже коньяка, благодаря чему уверилась, что столь "туманные" последствия первого соприкосновения с водкой были напрямую спровоцированы простудой и ничем иным. Поэтому, невзирая на то, что в памяти волей-неволей вдруг всплыли события двухгодичной давности, особых опасений плескавшаяся в кружке "огненная вода" у Янки не вызывала.

Гораздо больше в этот момент ее волновал пристальный взгляд Павла Андреевича. Взгляд, заставляющий вновь содрогаться от воспоминаний о том случайном поцелуе. Взгляд, от которого нестерпимо хотелось спрятаться куда-нибудь. Нет, не в хмельном дурмане, конечно...

Янка прикрыла глаза и залпом осушила содержимое кружки. По горлу устремилась уже знакомая огненная горечь и разлилась по груди неожиданно успокаивающим теплом.

— Хорош нектар, дамы? — усмехнулся Мишаня, глядя поочередно то на Катю, то на Яну. — То-то же. А то все "шампанское, шампанское"!

Янка, не произнося ни слова, вернулась к бревну и, присев, погладила по холке пристроившегося у ее ног Геродотика. Перевела взгляд на воду, на отражающиеся в ней золотисто-янтарные отблески костра. Менестрель опять взялся за гитару, заиграл что-то расслабляюще лиричное о любви. Музыка, гармонично сливаясь с потрескиванием поленьев, окутывала сознание приятной пеленой — умиротворяющей и теплой... Заставляла забыть о всех тревогах и страхах.

На смену одной песне пришла другая — о закате, плавящем оконные стекла. На слух, мелодия была даже приятней предыдущей, а в смысл пропетых Менестрелем слов Янка перестала вникать уже после первой строчки, продолжая зачарованно взирать на окропленную золотистыми бликами темную рябь воды. И на душе было легко и спокойно.

Гитара Менестреля, как и накануне вечером, пошла по кругу. Сначала она попала в руки к Верке. И даже ее голос, прежде нередко напоминавший Янке скрипучую калитку, вдруг показался необычно мягким, а всем известная бардовская песня в ее исполнении приобрела совершенно новое, по-своему очаровательное звучание. Ей хотелось подпевать, тихонько, не нарушая гармонии, мурлыкать себе под нос:

— Всю себя измучаю,

Стану я самой лучшею,

По такому случаю

Ты подожди...

Любоваться отражающимся в воде мерцанием костра и тусклым, вспыхивающим в такт песне огоньком на противоположном берегу.

От Верки гитара перешла к Павлу Андреевичу. Но едва успев коснуться струн, он тут же прервал игру, чуть подкрутил колки на грифе, и лишь после этого снова взял аккорд. Прислушался и, одобрительно кивнув, запел. Сначала тихо, будто опять проверяя звучание — только на этот раз не гитары, а собственного голоса. Затем громче — перекатывал слова на языке, пробуя их на вкус.

Услышав его голос, Янка оторвала взгляд от воды, устремив его сквозь язычки пламени на мужчину. Улыбнулась. Искренне и уже почему-то не опасаясь, что кто-нибудь из присутствующих уличит ее в романтических чувствах к начальнику экспедиции. Даже он сам. И Шаман не замедлил с ответной улыбкой — заговорщицкой, но в то же время очень мягкой, демонстрирующей что угодно, только не снисхождение, которого так страшилась Янка, спасаясь бегством вниз по отвесной тропе.

Перебирая струны, он продолжал безотрывно смотреть на Янку и, быть может, именно поэтому ее не покидало ощущение, что поет он сейчас лишь для нее одной. Не просто поет, а обволакивает хрипловатыми нотками обманчиво мягкого баритона и неприкрытой сексуальностью голосовых перекатов. Ласкает. И тембром голоса, и взглядом.

Янка не слышала слов песни. Павел Андреевич мог бы петь хоть гимн СССР, хоть трогательный, берущий за душу романс о любви — это не имело никакого значения. Слова забудутся, ощущения — никогда...

— Смотрите! Что это? — вдруг громко закричала Катя и, вскочив со своего места, стала хаотично размахивать руками, указывая то на водохранилище, то в противоположном от него направлении, а то и вовсе на звездное небо. Вокруг костра повисло молчание. Музыка стихла. Все присутствующие ошарашено уставились на Катю, не в силах определить, куда именно она призывает посмотреть.

Выдернутая из состояния томной задумчивости, Янка резко вскинула голову, подобно остальным недоуменно воззрившись на жестикуляцию подруги, и в то же мгновение почувствовала, что картинка перед глазами начинает стремительно расплываться и почему-то заваливаться на бок.

— Офигеть, тумба-юмба, — прервал повисшее вокруг молчание Мишаня.

Его насмешливый тон явно подействовал на Катю отрезвляюще и заставил, наконец, определиться с направлением.

— Там! — ткнув пальцем в сторону водохранилища, снова выкрикнула она и ринулась к берегу — чудом умудрившись не наступить на Геродотика и не споткнуться о Янкины ноги.

Отложив гитару, Шаман резко встал и, переступив через бревно, направился к девушке. Понять, что именно ее так взволновало, теперь не составляло труда. Посреди темного водохранилища — примерно на полпути от Спаса до Вёжи — действительно, мелькал похожий на свет электрического фонарика тусклый огонек. Он то устремлялся вверх, то куда-то в сторону, то вдруг гас совсем, а через пару секунд вновь начинал мельтешить в темноте, едва ли не в точности повторяя "танец африканских племен", который несколько секунд назад продемонстрировала Катя.

— Виталь! — не оборачиваясь, скомандовал Шаман. — Кажется, профессор, наконец, объявился. Сгоняй за ним на моторке. — И брезгливо поморщившись, тихо добавил: — А то потонет еще ненароком.

Но эту полную сарказма реплику уже никто не услышал. Еще до того, как она успела прозвучать, Виталь ступил на ведущую к полевой кухне тропу и скрылся в темноте. В ту же секунду студенты повскакивали с нагретых бревен и ринулись вслед за ним, оглашая округу громким хохотом.

Янка и рада была бы присоединиться к остальным, но перед глазами по-прежнему все плыло. Хуже того — удаляющиеся голоса вдруг начали сливаться в раздражающий гул, и казалось, доносятся они даже не с другого конца острова, а сквозь толщу воды. Мозг четко фиксировал усиливающуюся дурноту, но побороть ее Янка уже не могла. Поэтому, стараясь не делать резких движений, она перевела взгляд на огонь и притихла. Лучше не стало. Но был шанс, не вызывая подозрений, выдать собственное опьянение за любование язычками пламени.

Тем временем, кроме нее самой на камералке остался один лишь Шаман. Он неподвижно стоял у кромки воды спиной к костру, всматриваясь в хаотичные вспышки в мглистой дали. Наконец, у полевой кухни взревел мотор и тусклый огонек замер. Судя по всему, профессор, услышав рокот, направил свет фонарика в сторону отчалившей от берега лодки.

Лишь после этого Шаман с усмешкой покачав головой отвернулся от воды. Но заметив неподвижно сидевшую на самом краю бревна Янку, вновь подозрительно прищурился. Как и накануне вечером язычки пламени плясали в ее янтарных глазах. Манили, зачаровывали, лишали воли и спутывали мысли. Впрочем, что-то в неподвижной позе девушки все же настойчиво развеивало этот странный дурман, будто вступив с ним в неравную схватку. Настораживало и даже вызывало пока еще необъяснимую тревогу. Понять бы, что именно?

— А тебя, свет очей моих, операция по спасению утопающего, значит, совсем не интересует? — после непродолжительно молчания, наконец, заговорил Шаман и не спеша двинулся к Янке.

Она не ответила. Лишь неопределенно пожала плечами, продолжая безотрывно смотреть на охваченные огнем поленья. Но от Шамана не укрылась напряженность, сквозившая в этом жесте.

— Что случилось на этот раз? — присев рядом с девушкой на бревно, снова заговорил он.

Янка едва заметно покачала головой. Быть может, если бы Шаман не наблюдал за ней столь пристально, это движение и вовсе ускользнуло бы от его внимания или было списано на игру теней. И все же именно оно вдруг стало тем самым недостающим кусочком мозаики, давшим импульс для понимания подоплеки происходящего.

— А ну-ка посмотри на меня! — строго потребовал Шаман. Янка чуть пошатнулась, но все же покорно повернулась к нему лицом. Ее застывший и почему-то стремительно тускнеющий взгляд в ту же секунду подтвердил Шаману неожиданную догадку. — Понятно! И ты туда же, значит. С завтрашнего дня объявляю на острове сухой закон. Как минимум, для несовершеннолетних членов экспедиции.

Янка что-то невнятно буркнула, но единственное, что Шаману удалось разобрать — это собственное имя. Без отчества.

— Я так и понял, — саркастически усмехнулся он. — Вставай.

— М-м-м-м, — простонала девушка и стала медленно заваливаться вперед, через долю секунды безвольно уткнувшись лбом ему в грудь.

— Ясно, — насмешливо, но в то же время обреченно изрек он. И это было последним, что услышала Янка, прежде чем все вокруг накрыла тишина и мрак.

Шаман помедлил лишь несколько секунд, после чего, беззлобно усмехнувшись, погладил притихшую у него на груди девушку по растрепавшимся волосам.

— Когда же ты успела так намариноваться-то, а, свет очей моих? — Вопрос, конечно, был исключительно риторическим. Даже если бы Янка его услышала, вряд ли смогла бы дать внятный ответ. Но Шаман его и не ждал. — Ну да, конечно, — сардонически протянул он. — Долго ли умеючи... А не умеючи — еще быстрее.

До сих пор молча наблюдавший за происходящим Геродотик вдруг громко тяфкнул, будто желая продемонстрировать полное согласие с прозвучавшими словами.

— Ты-то, древнегреческий историк, куда смотрел? Почему не уследил за хозяйкой? — скосив взгляд на пса, снова усмехнулся Шаман. После чего без лишних раздумий подхватил девушку на руки и, поднявшись с бревна, направился по огибавшей Новый Колизей тропе к палаточному лагерю.

— А у меня, красавица, похоже, входит в привычку носить тебя на руках в потемках, — тихо продолжил он, отодвигая плечом нависший над тропой высокий куст крапивы, и, стараясь, чтобы тот не хлестнул Янку по лицу, двинулся дальше. — Забавная традиция, скажу я тебе. Весьма забавная.