Да, пришло письмо от батюшки нашего, так я прочла перед тем, как переслать во Владимир Васильку моему. Батюшка тоже рать собирает, да только трудно ему.
Ну всё, заканчиваю. Если сможешь, отпишись с этим же гонцом.
Вечно любящая тебя сестра Мария"
Мария ещё раз пробежала глазами письмо, вздохнув, присыпала песком и стряхнула. Пламя свечей заколебалось от движения воздуха.
— Савватий, отвлеку я тебя...
— Для тебя завсегда рад, матушка моя.
Книжный хранитель сидел в своём закутке, обложившись фолиантами, делая какие-то выписки. Ирина Львовна в позе сфинкса возлежала напротив, очевидно, контролируя работу отче Савватия — учёный он, конечно, ну да мало ли, за человеком вообще глаз да глаз нужен...
— Чего ищешь-то, отче?
Книжник обернулся всем корпусом.
— Ищу я, матушка, все истории нашествий, сколько есть.
— И много нашёл?
Савватий вздохнул.
— Много. Ежели в корень смотреть, то почитай одни нашествия в памяти людской и остались.
Помолчали.
— Вот отчего так, Савватий... Живут люди, любят друг друга, детей растят, хлеб... Дома строят и прекрасные храмы. Ловят рыбу, на свадьбах гуляют, на Ивана Купалу папороть-цветок ищут да сквозь огонь прыгают. Смеются, плачут — да мало ли! А остаётся на века в памяти только кровь да зло.
Светлые глаза книжника смотрели прямо.
— И я о том же не раз думал, матушка моя. Пока не понял, отчего так.
— И отчего ж?
— Всё просто. Память горести сильнее памяти счастья.
Послышался шум, и в библиотеку широким шагом вошёл князь Василько.
— Ты! — Мария бросилась к мужу, прижалась. — А я вот письмо тебе написала, отправлять собралась...
— А я уже тут.
Савватий незаметно исчез из поля зрения — негоже в такой момент под боком вертеться.
— Что там, Василько?
Мария смотрела в плотно сжатые губы мужа. И морщины на лбу легли, когда только успели?
— Плохо дело, Мариша. Вот прибыл ненадолго, рати собранные поведу в место условленное.
Помолчали.
— А вам всем собираться надо. В Белоозеро поедете, и владыко Кирилл с вами. Туда же отправляется нынче княгиня Феодосия Переславская. Князь Ярослав Всеволодович просил приютить. Бережёного и Бог бережёт.
Мария широко распахнула глаза.
— Это... Это же край земли! А как же Ростов?
Василько горько усмехнулся.
— Ты же умница у меня. Зачем пустые слова?
...
-... Ты возьмёшь пятьсот всадников и привезёшь оттуда всё сено, которое найдёшь. А также весь хлеб и всех девок. Всё остальное возьмёте себе. Иди, Булган.
— Да, о Повелитель! — молодой монгол с широким лунообразным лицом задом попятился прочь, низко согнувшись.
Бату-хан задумчиво поглядел вслед ушедшему.
— Может быть, следовало дать ему тысячу воинов, мой Сыбудай?
Старый монгол ел мясо, медленно жуя.
— Зачем жертвовать тысячей воинов там, где хватит и пятисот?
— Но ты уверен, что этот дикий урус там?
Сыбудай проглотил мясо, облизал пальцы.
— Он там, мой Бату. И он клюнет, разумеется. Всё продумано точно, не сомневайся.
— А если он почует подвох? Порой мне кажется, у этого проклятого уруса повсюду глаза и уши. На каждом дереве в этих гнусных лесах.
Старый монгол ухмыльнулся.
— Вот поэтому мы послали храброго Булгана с пятьюстами воинами, а не с сотней или тремя тысячами. Против сотни этот урус послал бы один из своих отрядов, а против трёх тысяч не вышел бы из своего лесного логова. Пятьсот — это как раз такая добыча, которую можно легко проглотить, не опасаясь подавиться. И в то же время не настолько малая, чтобы можно было ей пренебречь.
Сыбудай протянул руку вбок и не глядя принял пиалу с чаем от услужливо подскочившего раба.
— Он явится, мой Бату, не сомневайся. Им движет ненависть, а ненависть туманит голову и притупляет чутьё. Завтра с ним будет покончено.
К дастархану Повелителя Вселенной широким шагом подошёл Джебе.
— Я прибыл, мой Повелитель, и жду указаний.
— Но ничего не услышишь, пока не сядешь и не отведаешь молодой козлятины.
Джебе без лишних слов присел сбоку и потянул с блюда большой кусок мяса, сдобренного китайскими приправами.
— Завтра мы покончим с этим урусом, что так долго дёргал тебя за хвост, мой Джебе, — Сыбудай с шумом высморкался в полу халата.
Джебе чуть поморщился.
— При всём моём уважении к тебе, почтенный, это неправильные слова...
— Ну хорошо, хорошо. Что так долго надоедал тебе, словно муха. Так правильно?
Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо, и Сыбудай заперхал своим старческим смехом.
— Осталось уточнить детали, — отсмеявшись, сказал Бату-хан.
Сыбудай, кряхтя, поднялся на ноги, взял длинный меч из какой-то восточной страны, хищно и красиво изогнувшийся в красных лакированных ножнах.
— Вот место, куда направлен козлёнок, чтобы заманить волка в ловушку, — кончиком меча в ножнах Сыбудай грубо нарисовал на утоптанном снегу лес, обозначил реку. — Тебе, Джебе, следует встать вот здесь. А вот здесь пусть встанет Бурундай.
— О! — брови прославленного полководца удивлённо поднялись — Ещё и Бурундай. Зачем? Я полагал взять с собой два тумена с заводными конями...
— А следует взять четыре, и ещё два Бурундаю. Остальное войско, если того пожелает Повелитель, поведу я.
Джебе издевательски ухмыльнулся.
— Никогда бы не подумал... Сколько у этого лесного волка бойцов — две тысячи, три? Похоже, ты боишься его больше, чем самого коназа Горгия со всей урусской силой...
Старый монгол смотрел невозмутимо.
— Не больше, мой Джебе. Но и не меньше. Поверь, я охотно остался бы в шатре моего дорогого Бату, чем тащиться в глухие урусские леса. Я стар, мой Джебе. Но я боюсь, что всей твоей храбрости тут окажется недостаточно. Волк уйдёт, и всё придётся начинать сначала. А времени у нас нет.
Сыбудай отхлебнул чай, поморщился — уже холодный, на морозе чай стынет мгновенно. Выплеснул в сторону не глядя, протянул руку вбок.
— Пусть будет всё так, мой Сыбудай, — заговорил Бату-хан. — Кроме одного. Я сам хочу участвовать в поимке этого зверя.
— Желание джихангира закон для всех нас, — качнул головой старый монгол. — И вот ещё... Прикажи китайцу поставить на полозья свои машины.
— Это ещё зачем? — удивился Джебе, и Бату-хан тоже взглянул на своего наставника удивлённо. — Его машины и по лесу-то не пройдут!
— Те, которые он сделал из волос урусских девок, не так велики. А зачем... Не знаю, мой Джебе. Просто я уже увидел, как рубятся урусские витязи, с ног до головы закованные в сталь.
— Мне кажется, уважаемый Сыбудай, на сей раз ты перемудрил самого себя.
Старик вздохнул.
— Вполне может быть и так. Но всё-таки, мой Бату — прикажи китайцу.
— Хорошо, мой Сыбудай. Пусть будет так.
...
— Резче! Резче!
Молодой парень, закусив губу, изо всех сил старался достать своего наставника палкой, изображающей меч, но Коловрат раз за разом отбивал его атаки. Ничего, если будет время, научится парень. Не боги горшки обжигают... Если оно будет, время.
Послышался топот копыт, и трое всадников подскакали вплотную, соскочили наземь.
— Евпатий, мы нашли!
— Где, сколько? — не прекращая учебного боя, спросил воевода.
— В Кривом Логу. Сотен пять или около того. Должно, опять по весям шарить прибыли, сено да хлеб искать... Быстрее бы надо, воевода, покуда не расползлись!
Коловрат одним движением выбил палку из руки ученика, парень зашипел от боли, баюкая ушибленную кисть.
— Всё, на сегодня конец ученьям, Расторопша. Делом пора заняться. По коням!
Лагерь враз пришёл в движение. Воины вскакивали на коней, с гиканьем сбивались в сотни. Коловрат улыбнулся — русские мужики учатся быстро, вчерашние черносошные смерды на глазах становились воинами, вполне пригодными хоть к пешему, хоть к конному бою. Уже почти три тысячи их, и скоро будет пять, десять... И конец тогда поганым — по малой нужде туменами ходить придётся, не то что за сеном.
— Ты с опушки зайдёшь, Станьша, а ты, Феодор, станешь в распадке у горелого овина. Глядите оба, чтобы ни один не проскочил!
— Уж не проскочит, не беспокойся!
— Ино ладно. Ты, ты и ты — за мной!
Конные сотни уходили разными путями, привычно беря в мешок вражеский отряд. За фуражом отправляют не самых лучших воинов, конечно, ну да и такие не лишние у Батыги, должно быть. Сотня за сотней, тысяча за тысячей — глядишь, и не так уже велика орда...
— А ну, рысью пошли!
...
— Ох, не нравится мне это место, начальник. Тут где-то ходит бешеный урус...
— Ну! Поговори у меня! С каких это пор монгольские воины стали бояться лесных разбойников? Нас пять сотен!
Булган был зол. И зол потому, что сам боялся. Конечно, показывать этого подчинённым не стоит, но сотник, безусловно, прав. Не стоит рассыпаться по окрестностям, следует держаться вместе. Хотя, говорят, у Адууча была целая тысяча воинов...
Булган поёжился — так явственно встало видение голого трупа с выжженными огнём мужскими достоинствами и отрубленной рукой. А тело весельчака Тюрюубэна и вовсе не нашли среди трёх сотен зарубленных. Зато нашли распяленную кожу, прибитую гвоздями к стене какого-то недосожжённого строения. И на коже той было написано крупными урусскими буквами: "так будет с каждым". И зачем только заставили того урусского шамана прочесть эти буквы...
Булган нашарил фляжку с вином, вынул пробку и жадно глотнул раз, другой. Да, эти урусы не простые. Оборотни, их и стрелы не берут, как говорят, и даже сабли. Деревянные они, вот что.
Из чащи леса донёсся пронзительный свист, слегка ослабленный расстоянием, и тотчас из густого ельника повалили всадники, точно возникавшие из ничего, из этих вот древесных стволов. Волосы на голове Булгана зашевелились. Оборотни, точно оборотни...
— А-и-и-и! — завизжал Булган, размахивая руками, и повинуясь его командам, монголы привычно заворачивали коней, устремляясь за начальником единой конной лавой. Оторваться, во что бы то ни стало оторваться от закованных в сталь урусов...
— Туда! — махнул рукой в сторону одиноко стоявшего на краю ложбины строения Булган, но тут же увидел, что навстречу тоже спешат конные урусы. И со стороны противоположной опушки леса, и отовсюду. Всё, вот теперь, похоже, всё...
— Уррагх! На прорыв!
...
— Может быть, пора, мой Сыбудай? Лис уже вошёл в западню.
Могучие сосны недвижно стояли, осыпанные снегом кроны даже не колыхались. Где-то дробно застучал дятел.
— Нет, мой Бату. Пусть он заглотит наживку. Когда мы услышим звуки боя, тогда и начнём стягивать горловину мешка.
— Тогда он успеет начисто разгромить полутысячу Булгана.
— Не мелочись, Бату. Тем более это не лучшие воины в твоём войске. И потом, Джебе и Бурундай будут ждать начала боя.
Бату-хан покосился на стоявших в засаде воинов. Могучие охранники-нукеры невозмутимо сидели на конях, словно облитые заиндевевшей сталью. Неподалёку топтались урусские кони-тяжеловозы, запряжённые по шесть. Поставленные на полозья камнемёты казались тут странными и неуместными.
Издалека донёсся многоголосый вой, еле слышный в лесной чаще.
— Вот теперь пора, мой Бату.
Молодой монгол махнул рукой, и живая тёмная масса разом пришла в движение, потекла неудержимо и страшно. Сигналов никто не подавал — по предварительному уговору Бурундай и Джебе также должны были начать выдвижение на рубеж атаки, услышав звуки боя.
...
— ... Рассказывай.
Коловрат смотрел на стоявшего на коленях пленного без выражения. Молодой ещё совсем... Впрочем, это не имеет никакого значения. Старше ему не бывать.
Слепой Варлам заговорил ровным мёртвым голосом, от которого по спине невольно протекал холодок. Он всегда говорил теперь таким голосом, с тех самых пор, как нашли его в разорённой Рязани.
— Что спрашивать?
— Спроси его, Варлаша, где и какие силы тут поблизости стоят.
Выслушав вопрос, монгол молчал. Стоявший сзади ратник огрел его кольчужной рукавицей по уху.
— Не оглуши, — сказал Коловрат.
— Евпатий! Смотри!
Из недалёкого леса стремительно и бесшумно вытекала сплошная масса монгольской конницы, как муравьи из муравейника. Рязанец кинул взгляд в другую сторону — оттуда тоже рысью выезжали всадники, много, очень много всадников... Вот оно как, значит. Мешок поверх мешка.
Пленный монгол, ощеряясь, заговорил быстро и злорадно.
— Он говорит, ты сам сейчас всё увидишь.
— Спасибо, Варлаша, — Коловрат кивнул ратнику, удерживавшему пленного, и тот одним взмахом отсёк монголу голову, покатившуюся в снег. Тело рухнуло, нелепо скребя ногами, и замерло.
— Что там, Евпатий? — тем же тусклым голосом спросил слепой переводчик.
— Похоже, обложили нас, Варлаша.
— Совсем?
— Похоже, так.
Варлам помолчал секунду.
— Сделай доброе дело, воевода. Рубани-ко. Нож у меня есть, да ведь грех это, самому-то себя...
— А ну как поживёшь ещё?
— Неужто откажешь в малой просьбе моей? На поруганье опять не хочу.
Евпатий тяжко вздохнул. Вынул меч.
— Прощай, ежели что не так было, Варлаша.
— И тебя Бог храни, Евпатий.
Голова слепого покатилась в снег и остановилась, едва не касаясь носом отрубленной ранее головы монгола — лицом к лицу.
Коловрат не стал вытирать окровавленный меч.
— А ну, все к лесной дороге, через распадок!
Конная лава вытягивалась вдоль распадка, туда, куда хотел прорваться покойный Булган. Евпатий уже хорошо уловил общую тактику пришельцев — избегать тесного боя, стараясь поразить противника издали стрелами. Сейчас они расступятся... Прорвать заслон и уйти в леса — на узкой лесной дороге степнякам не развернуться, не использовать своё численное превосходство...
Но навстречу русским воинам с гиканьем и улюлюканьем выливалась та же необозримая конная масса. Станьша, державшийся по левую руку, ощутил холодок. Тут поганых целая тьма, нет, тут две тьмы! Сквозь такой заслон не пробиться... Или всё же расступятся?
Передние всадники вскинули короткие луки, разом выпустив рой стрел, но русские даже не замедлили бег своих коней. Две конницы сшиблись с гулом и треском, стальной клин витязей-черниговцев, шедших в голове отряда, врубился в ряды степняков, смяв передних. Но на сей раз монголы почему-то не спешили расступаться, сотнями ложась под мечами витязей кованой рати, прокладывающих дорогу остальным. Никто из русских не знал про приказ Бату-хана — никого из "лесных оборотней" не выпускать. Ни одного.
— Вперёд, братие!
...
-... Да что же это такое?!
Бату-хан, сжав кулаки, наблюдал, как урусская рать прогибает конную массу, неумолимо приближаясь к выходу из распадка. Подоспевшие тумены Джебе и Бурундая только усиливали общую толчею. Сыбудай поморщился. Вот этого он и опасался. В таких случаях его вождь и учитель, великий Чингис-хан обычно давал противнику возможность уйти, преследуя по дороге и уничтожая стрелами. Но сейчас этот способ был неприменим. Если уйдёт хотя бы сотня урусов во главе с бешеным, всё начнётся сначала.
