— А-а-а-а!!!
Какой-то мужик, по виду явно русский, остался висеть на стене, судорожно цепляясь за край бойницы.
— А ну! — скомандовал воевода, и несколько рук враз втащили человека внутрь, распластали на помосте-раскате. Вслед ему запоздало влетела стрела, ушла в темноту.
— Спасибо... родненькие... братцы...
Выглядел мужчина ужасно — багровые рубцы на спине и боках, лицо разбито, губы запеклись от крови. Из одежды на нём были только холщовые подштанники.
— Ты кто таков?
Мужик встал, привалился спиной к бревну частокола.
— Деревенские мы. Вечор налетели поганые, всех, кого нашли, согнали в кучу и айда... И гонят русских мужиков пред собой, лезть на стены заставляют...
Ратники переглянулись.
— Вот твари...
— А ну, к бойницам! — рыкнул Клыч. — Лясы точить или воевать будем? Каждый человек на счету! Ты луком владеешь ли? — обратился он к полуголому.
Мужик поднял на воеводу глаза, полные нечеловеческой муки, сквозь которую разгоралась мрачная радость.
— Белку бил, утку влёт... Воевода, отец... Больше всего боялся смерть от своих принять... Хоть одного гада!
— Тары-бары потом! — Клыч сунул мужику тул со стрелами и тяжёлый пехотный лук. — Давай, работай!
Не говоря больше ни слова, бывший пленник повернулся к бойнице, одним движением вынул из тула стрелу, наложил на тетиву. По движениям было видно — не врёт человек, умеет обращаться с луком.
— Ххы!
Стрела со свистом ушла к цели, и всадник, гарцевавший на коне с горящей стрелой, вывалился из седла, погасив огонь своим телом.
— Ххы!
Ещё один степняк рухнул на землю. Воевода переглянулся с витязем, стоявшим за спиной мужика, и тот незаметно опустил руку с мечом, изготовленную для удара.
— Ххы!
Оскаленная физиономия бывшего пленника не оставляла сомнений — никакой это не лазутчик.
— Ты вот что, мил человек... Иди вниз, одёжу дадут тебе. Потом поешь и на стены.
— Хоть ещё одного...
— Ступай, я сказал! Здесь я воевода, кому что делать, мне решать! Шелом наденешь ещё и бронь какую-нито. Всё, пошёл!
Всё верно. Задубеет в одних подштанниках на морозе, это сейчас он на избытОм страхе держится. Да и без брони недолго простоит, очень уж метко бьют поганые степняки, даже ночью, в неверном свете горящих стрел, утыкавших частокол. А сейчас такие вот стрелки-охотники ой как нужны, каждый человек на счету.
Едва человек ушёл, в верх частокола снова с хрустом впились острые крючья осадных лестниц. Новая волна, стало быть...
— К бойницам, к бойницам, так вас растак!
...
-... Ух, хорошо!
Печь-каменка выбросила очередной клуб пара, в ноздри ударил пряный дух. Князь Михаил лежал на полке, и банщик, здоровенный мужик с коротко, под "горшок" остриженными волосами, вовсю трудился над княжьим телом, орудуя банным скребком.
— Чего, Бельша, сильно я ожирел?
— Ништо, пресветлый княже, ты у нас орёл!
Боярин Фёдор Олексович сидел напротив, отдуваясь, с резным деревянным ковшом в руке.
— А я вот огрузнел, княже. Думаю, не купить ли веницейское зеркало себе?
— На что тебе зеркало-то? — полюбопытствовал Михаил, кряхтя под могучими руками банщика.
— Ну как же... Полагаю, скоро свой срам без зеркала и не увидать мне.
Князь скосил глаза на боярина, фыркнул, и они разом расхохотались.
— Спасибо, Бельша. Ты ступай, дальше мы сами.
— Как скажешь, княже, — поклонился банщик.
Когда дверь за банщиком закрылась, князь сел рядом с боярином, взял из рук того ковш с квасом, гулко глотнул пару раз.
— Ядрёный квасок...
— Что слышно со степи, княже? Гонец прибыл ли?
Князь Михаил разом посмурнел.
— Нет вестей, Фёдор. Странно и непонятно сие.
Помолчал, сжимая в руках ковш с квасом.
— Вот оно, княже, — негромко молвил Фёдор Олексич.
— Думаешь?
— Уверен.
Снова помолчали.
— Рати собирать надобно, Михаил Всеволодович.
Михаил искоса взглянул на своего ближнего боярина.
— Рати, говоришь? Это ведь не сапоги обуть, Фёдор свет Олексич.
— А ну как поздно будет?
Князь со стуком поставил ковш на полок.
— А основания? Неприбытие гонца не повод для того, чтобы всю землю черниговскую да киевскую исполчить.
— Как скажешь, княже. Однако неспокойно мне. Вспомни булгар.
Князь Михаил угрюмо засопел.
— Ну до чего умён ты порой, Фёдор Олексич, прямо спасу нет. Помню я и про булгарское царство, и про Калку-реку. А толку? Никто не согласился со мной нынешним летом. Союза нет... Не могу я просто так рати собрать. Вестей ждать будем, тогда и решим.
Дверь в парную приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова вятшего витязя.
— Княже, прости. Тут с Рязани посольство прибыло. Дело, грит, чрезвычайной важности.
— Кто послом-то?
— Воевода Евпатий Коловрат. Молит принять как можно скорее.
— Скажи, пусть пождут малость. После бани сей час приму.
Голова телохранителя исчезла, дверь закрылась.
— Ну вот и вести тебе, княже, коих ожидал, — глаза боярина Фёдора чуть мерцали в полумраке.
...
"Здравствуй, сестрица моя. Знаю, знаю, что надобно теперь звать тебя Ефросиньей, да только не взыщи — для меня ты навсегда Филя.
Вот пишу тебе письмо, собралась наконец. Дела у нас в Ростове хороши, хлеб подешевел, и соль, и скобяной товар. Народ доволен, торговля бойкая и казна оттого не пустует.
Борис Василькович большущий мужичина уже вымахал. Думаю велеть книжному человеку нашему, отцу Савватию начать уже учить его грамоте, не всё деревянным мечом махать. Глеб Василькович тож ничего. Титьку бросил, на морковку варёную с маслом налегает. Говорить только не начал пока, а так у-у... бойкий парень будет.
Князь мой свет Василько Константинович всё в делах да заботах, опять исхудал весь. Железо бранное закупает, рати готовит. Ну, дом на мне, ясно. Да и заботы о казне потихоньку сваливает на меня муж мой, как увидел, что не раззява жена у него и не даст хозяйство на порушение.
Ты бы приехала к нам, Филя, что ли. Племянников повидаешь, то-сё. С сестрёнкой своей поговорить опять же не грех. Помнишь, как мы боярина Фёдора заговаривали, дабы математику не учить? Самой смешно теперь.
Приезжай, Филя, правда. Тревожно мне отчего-то. Всё слова батюшки из головы не идут. Неужто и правда к нам те поганые нынче пожалуют, что булгарское царство разорили?
Ну да Бог даст, ничего. Вон половцы, ежели по летописям судить, тоже поначалу куда как грозны были, да пообломались о Русь. Плохо только, что поврозь все князья русские, свары да которы меж собой учиняют беспрестанно. А так сила воинская имеется, и немалая.
В третий раз прошу тебя, Филя — приезжай. Сама ты писала давеча, что каждый день наш на земле сей грешной есть подарок Господа. Сколько ещё проживём и ты и я, только ему ведомо. Так негоже подарками божьими брезговать.
За сим заканчиваю к тебе письмо моё. Вечно любящая тебя сестра.
Мария"
Мария отложила гусиное перо, ещё раз придирчиво пробежалась глазами по строчкам. Посыпала пергамент песком, сдула. Освобождённый от гнёта пергамент сам норовил свиться в трубку, Мария только чуть помогла ему. Обвязала письмо шнуром, оттиснула на восковой печати свой личный знак, гравированный на перстне-печатке. Усмехнулась про себя — совсем владетельной госпожой стала, печать личная, письма только на пергаменте пишет, на бересте ни-ни... Вспомнилось некстати, как боялась у алтаря, что упадёт свечка. Да, куда и делась та девчонка...
Мария подошла к большому венецианскому зеркалу, купленному для неё лично князем Васильком с больших прибытков. Из глубины стекла смотрела на неё молодая, статная женщина. Талия, правда, после рождения Глебушки заплыла малость, да и зад уже не девчоночий, это да... А вот лицо сохранило многое от той девчонки, что бесстыдно глазела на ростовское посольство, вместо того, чтобы опустить глаза долу.
Вот интересно, что могло бы выйти, если бы тогда она опустила глаза? А Феодулия, наоборот, во всю ширь распахнула бы чудные глазищи свои. Могло ведь всё выйти наоборот, как и положено — старшая дочь вперёд замуж вышла бы, а младшая, Мария...
Мороз пробежал по коже. Это что же, сейчас она могла бы в келье при лучине сидеть? И не было бы ни мужа у неё, ни Бориски, ни Глебушки... ничего? Нет!
Мария оставила письмо на столе, тихо открыла дверь детской горницы, вошла неслышно.
— Матушка... — встрепенулась нянька, но Мария приложила палец к губам.
— Т-с-с...
Сыновья уже спали. Борис почмокал во сне губами, промычал невнятно — видно, сон какой снился. Маленький Глеб сопел в две дырки совершенно безмятежно.
— Ровно ангелы небесные... — чуть слышно подала голос нянька. Мария улыбнулась в ответ.
Где-то в княжьем тереме возник невнятный шум.
— Не иначе, князюшка наш... — вновь заговорила нянька, но Мария уже не слушала. Направилась к двери. Соскучилась по мужу, уж самой себе врать не надо.
— Гонец! Гонец из Владимира! — донеслось из крытого перехода.
Навстречу торопливо шёл боярин Воислав.
— Что там, Воислав Добрынич?
— Похоже, война, матушка моя. Прав был твой отец-то, князь Михаил Всеволодович. Ох и прав!
...
-... Вот такие теперь дела, пресветлый княже. Подмоги просим у тебя, Михаил Всеволодович. Что скажешь?
Князь Михаил смотрел перед собой невидящим взором, в глазах отражалось, мигало пламя свечей. Евпатий хрустнул сцепленными пальцами рук. Неужто откажет?
— Нет у меня здесь большого войска, Евпатий. Малое же, я так мыслю, не поможет тут.
Он мрачно усмехнулся.
— Ведь говорил же всем, предлагал... Нет, не вняли... Что князь Георгий Владимирский?
— Послали и к нему за подмогой, Михаил Всеволодович. Должен помочь, я так чаю.
Князь Михаил усмехнулся ещё мрачнее.
— Всем известно на Руси — князь Георгий Всеволодович кому ежели должен, прощает великодушно.
— Тут случай особый, пресветлый княже. Беда страшная грядёт, ежели не соберёмся мы со всей ратной силою. Не видал ты татар этих, княже, не в обиду тебе будь сказано.
— Не видал, да знаю! — отрезал Михаил. — Небось, князь Юрий обещался под руку величайшего из величайших князя Владимирского стать?
— Про то не ведомо мне, пресветлый.
— А хоть бы и так... Дождались, едрить вашу! — князь стукнул кулаком по столу. — Ты чего молчишь, Фёдор?
— Скажи, Евпатий... — прокашлялся боярин Фёдор. — Как в Рязань с войском попасть думаешь, ежели исполнит Михаил Всеволодович просьбу князя Юрия?
Евпатий повернул голову.
— Так мыслишь, в осаде она будет?
— Так мыслю, уже в осаде есть. Или всерьёз полагал ты, что развеют такое войско лихие рати рязанские, аки дым по ветру?
Евпатий стиснул край столешницы так, что побелели костяшки пальцев.
— Ход подземный имеется. Далеко в лес ведёт, место глухое, неприметное. Мало кто знает о нём, так что в Рязань попадём без запинки. Только надеюсь всё же, что ошибаешься ты, Фёдор Олексич.
— На чудо уповаешь, стало быть, — вздохнул князь Михаил. — Ладно. Не время чиниться да обиды вспоминать. Дам я тебе, воевода, тысячу витязей из дружины своей, — он криво усмехнулся, — и даже встать под руку мою не потребую.
— Бог не забудет тебя, пресветлый княже!
— Не то говоришь, Евпатий. Не забыл бы он про землю русскую, вот что. А я уж как-нибудь ладно...
...
— Смолу ещё сюда!
— Нет смолы больше!
Воевода Клыч грязно выругался. Бессилие, которое он ощущал, было унизительно. Так трепыхается лягушка, неспешно заглатываемая ужом. Словно гигантская боевая машина ровно и уверенно взламывала оборону Рязани.
— Воевода! Князь кличет! — перед Клычом возник чумазый, как углежог, парнишка, с большими светлыми глазами на худом лице.
— Коня мне! — не стал спорить воевода. Князь Юрий просто так от дела отрывать не станет.
Кто-то, уже не разобрать, подвёл оседланного коня. Клыч вскочил на него, с места взяв в галоп.
— Держаться тут гвоздем, покуда не вернусь!
Улицы Рязани были черны от размешанного снега пополам с сажей. Тут и там торчали обгорелые, дымящиеся развалины, кое-где огонь бушевал в полную силу, кое-где уже затухал. Ближе к центру, куда не долетали горшки с зажигательной смесью из вражеских машин, постройки стояли покуда целые, но и тут из-за обилия налипшей сажи казались пожарищами.
Стена, выходившая к Оке, была почти столь же высока, как и все другие, но сложена из брёвен потоньше. Ещё на подходе старый воевода услышал тяжкий удар и треск. Камнемёты поганых вовсю работали и с этой стороны.
— Звал, княже?
Князь Юрий обернулся, и в первый момент Клыч было не узнал его. Неужели вот этот измождённый, древний старец с чёрным лицом и есть князь Рязанский? Вроде молодой ещё был...
— Такое дело, воевода. Надо уводить всех, кого можно, тем лазом. Баб и ребятишек... Хотел вот Роману поручить, да с ног валится он.
Воевода подумал.
— Сделаем. Как стемнеет, княже. Чтобы до утра успели отойти подале.
Они взглянули друг другу в глаза.
— Завтра, Клычик, — ответил на невысказанный вопрос князь. — Ну, может, ещё день детинец простоит. И то навряд ли.
Помолчали.
— Поеду я, Юра.
— Давай, Клычик, — князь вдруг усмехнулся. — Больно уж страшен ты ликом, воевода. Мыслю, оттого и не прорвались покуда поганые. Как увидят воеводу рязанского, так и назад.
— И ты не краше смотришься, княже, — ухмыльнулся в ответ на шутку воевода.
— Так и тут потому только держимся, — невозмутимо ответил князь Юрий.
И они разом расхохотались. Вот ведь как интересно устроен русский человек, подумал князь Юрий. Вроде как не до смеха теперь... А вот чуть легче стало.
...
-... Тихо!
Рязанский детинец невелик, и ворота больше похожи на двери — конному не проехать, только пешему. Впрочем, толщина у воротин порядочная, и поверх толстых дубовых плах густо нашиты крест-накрест хорошо прокованные железные полосы.
Бабы и ребятишки, притихшие и серьёзные, неслышными тенями скользили во мраке, освещаемые только отсветами пожаров, бушующих повсюду в городе. Даже младенцы не хныкали, будто проникшись серьёзностью предстоящего дела.
— Сюда давайте. Да пригибайтесь, слышь-ко, тут притолока низкая, все лбы поразбиваете.
Тяжёлая низенькая дверца, окованная железом, разом отсекла внешний шум. Здесь, в подвале, он сливался в еле слышный глухой гул.
Вход в потайной ход был замаскирован под колодец. Первым нырнул в колодец молодой парень-дружинник, ещё вечером проверявший исправное состояние подземного хода. Второй изготовился подать ему горящий факел.
— Да не факел, дурень! — рыкнул Клыч. — Задохнутся они там с факелом-то. Свечи давай! Так, ты первая пошла, бабонька.
Совсем ещё молодая женщина, державшая за руку мальца лет четырёх, беспомощно оглянулась.
— Ну! — рыкнул воевода. — Да не бойся, дурёха, тут сажени нету!
— Ой, мамочка! — бабёнка перекрестилась и разом ухнула в лаз.
— Мальца её давай!
Парень-дружинник подхватил мальчика под мышки.
— Я сам! — громко заявил малыш. В подвале плеснуло смешком, хмурые лица чуть просветлели.
