— Боюсь, мой Бату, сейчас тебе придётся пустить в бой свой личный тумен.
— Ты полагаешь, этих недостаточно? — ощерился Бату-хан.
— Не в том дело. В голове урусского отряда, похоже, самые умелые бойцы. Против особо умелых воинов надо выставлять столь же умелых. Не следует позволять урусам рубить твоих всадников, как дрова. Они тебе ещё пригодятся под стенами Владимира и других урусских городов.
Молодой монгол засопел, но спорить не стал.
— Погоди-ка, мой Бату, — вдруг сказал Сыбудай. — Есть мысль получше. Елю Цай, ты где?
— Я тут, о мудрейший Сыбудай!
— Давай, разворачивай свои колдовские машины. Достанешь с опушки?
Китайский мастер, прищурясь, оценил расстояние.
— Достану.
...
— А-и-и-и!!!
Евпатий отбил очередной удар и коротко, без замаха сунул клинком в пах открывшемуся монголу. Враг с визгом повалился с коня и исчез в водовороте битвы.
-А-а-и-и!!!
Вражеская конница вдруг разом отхлынула, расступаясь во все стороны. Впрочем, недалеко, на расстояние полёта стрелы — кругом уже колыхалось настоящее половодье врагов, за время боя сюда стянулись не меньше четырёх туменов, плотно закупорив мешок и отрезав все мыслимые пути отхода.
От орды отделился всадник, бесстрашно подскакал шагов на сорок. Заговорил по-русски, хоть и с акцентом, но правильно. Маленький и чернявый, он не походил на монгола. Магометанин, должно быть, а впрочем, кто знает — Коловрат уже убедился, что в орде полно осколков и отбросов разных племён и народов...
— Величайший Бату-хан оценил вашу храбрость, урусские воины, и предлагает вам честный уговор. Поединок! Если ваш человек победит, вы уходите с оружием. Если наш — бросаете оружие к ногам Повелителя.
Коловрат оглядел своих воинов. Арьергард, состоящий из новобранцев, пострадал довольно сильно, но кованая рать пока потеряла не больше полусотни витязей. И всё же следовало оставить иллюзии — прорваться сквозь такую орду немыслимо.
— Ну, братие, каков наш ответ поганым будет?
Сотник Феодор подъехал вплотную.
— Нечисто тут, Евпатий. Не верю я им.
— Ну что, храбрые урусские воины? Или не такие уж храбрые, а?
— Передай Батыю — мы согласны! — возвысил голос Коловрат. — Давай своего поединщика!
Толмач повернулся и ускакал, канул в плотную массу всадников, окружившую вставших в оборонительный круг русских.
— Это что же получается, воевода — случись неудача, нам всем в полон идти?
— Не будет такого, — твёрдо ответил Коловрат.
Между тем из рядов монгольского войска выехал громадный детина в кольчужной броне и круглом шлеме. Оценивающе оглядел русских, сплюнул.
— Вот это бык! Кого пошлёшь поединщиком, Евпатий?
Коловрат остро глянул на сотника.
— Сам пойду.
— Ладно ли самому-то?
— Я сказал!
Евпатий толкнул пятками коня и вылетел на открытое пространство.
— Могучий и бесстрашный Хостоврул хочет знать твоё имя, урусский багатур! Ему нужно знать, кого помянуть сегодня в заупокойной тризне.
— Меня зовут Евпатий по прозвищу Коловрат. Ежели хочет помолиться, пусть делает это сейчас. Потом будет нечем.
Переводчик прокричал ответ рязанца, и Хостоврул, не говоря больше ни слова, устремился на Коловрата.
-Хха!
-Хак!
-Хо!
Клинки высекали искры. Ловок на коне, мельком подумал Евпатий, ловя и отбивая мощные удары. А клинком владеет негибко, видать, привык на силушку немеряную полагаться... А ну-ка!
Евпатий сделал вид, что осёкся, пропускает удар, и уже видел радостно ощеренную раскормленную физиономию Хостоврула. Но в последний момент рязанец изменил полёт клинка и рубанул монгола наискосок в основание неохватной шеи, развалив напополам до седла.
-А-а-а!!! — восторженно взревела русская рать.
...
— Живым! Живым мне взять его!
Бату-хан махнул рукой, и тысячи отборных нукеров личного тумена джихангира ринулись в битву, на ходу выхватывая из ножен длинные клинки, из тех, что делают в далёкой восточной стране на островах, пока монголам неподвластных.
Сыбудай усмехнулся. Молодой монгол радовал его. Разумеется, ни о каком уговоре насчёт ухода с оружием речь не идёт. Уговоры следует исполнять только тогда, когда это выгодно Повелителю, и не иначе.
Шум битвы возобновился с новой силой. Да, Бату-хан верно поступил, что пустил в битву отборных нукеров. Настоящих железных витязей у урусского вождя не больше пятисот, такие вещи Сыбудай давно научился определять на глаз. А остальные сброд, примкнувшие беженцы-поселяне. Сейчас урусам будет тяжко.
— Елю Цай, ты готов?
— Ещё немного, почтеннейший!
— Поторопись!
Китайцы развернули камнемёты, беря на прицел плотную кучку окружённых бушующим морем разъярённых монголов русских воинов. Почти все новобранцы уже пали под ударами клинков монгольских нукеров, да и число витязей стало заметно меньше. Да, настоящие урусские доспехи плохо пробивают даже бронебойные стрелы с узкими гранёными жалами. Но против тяжёлых камней, выпущенных машинами китайца, доспехи будут бесполезны.
Дюжина рабочих торопливо потянула канат, пятясь от машины. Заскрипели блоки полиспаста, и рычаг камнемёта пошёл вниз. Наводчик накинул кольцо стопорной цепи на крюк спускового механизма, и тут же заряжающий с натугой вложил в "ложку" здоровенный валун. Елю Цай ещё раз прикинул прицел, оглянулся.
— Я готов!
Сыбудай ёщё раз окинул взглядом поле боя. Кучка урусов стала совсем небольшой, но зато теперь хорошо было видно, как валятся один за другим отважные нукеры, личная гвардия Бату-хана.
— Командуй, мой Бату. Сейчас гибнут уже не простые всадники.
— Я хотел бы взять его живым, мой Сыбудай. Это великий воин.
Глаза старого монгола остро блеснули.
— Это так, мой Бату. Именно поэтому тебе не удастся взять его живым. Всё, чего можно достичь, это положить тут ещё сколько-то твоих отборных нукеров.
Лицо Бату-хана исказила злая усмешка, и он махнул рукой Елю Цаю.
— Начинай!
Сыбудай замахал руками.
— Всем в стороны! Всем в стороны!
Повинуясь командам, море монголов отхлынуло от кучки уцелевших русских витязей, стоявших вкруговую, закрывшись иссечёнными щитами, посреди сплошного ковра убитых.
Первый камень ударил в эту живую стену, враз развалив её — всё-таки люди не брёвна частокола. Ещё, ещё! Адские машины стреляли одна за другой, чтобы не сбивать друг другу прицел, и камни выкашивали теперь русских витязей, так и не одолённых врагами в рукопашном бою.
— А ну, братие! Изопьём смертную чашу, так не мы одни!
Но камень, пущенный из камнемёта, уже с шипением летел навстречу рязанскому воеводе. Последнее, что почувствовал Евпатий, это страшный удар в грудь...
...
* * *
-... А ты уверен, Михаил Всеволодович, что рад будет тебе князь Георгий?
В жарко натопленной горнице оплывали восковые свечи. Гость князя Михаила, Даниил Романович, сидел в одних исподних штанах, да и те намеревался снять, готовясь отойти ко сну [в XIII веке на Руси не ложились спать в белье. Прим. авт.].
— Рад, не рад, не о том думать надобно. Речь идёт ныне о самом существовании Руси.
Князь Даниил хмыкнул, искоса глянув на хозяина.
— Загну-ул! Мало ли степняков наезжало на Русь, а она всё стоит да стоит. Вспомни-ко, каковы были половцы в прежние времена. Печенегов под корень извели разом, Киев брали! А пообтёрлись, и ничего...
— Не понимаешь ты... Никто не понимает...
— Всё я понимаю, Михаил Всеволодович. Больше скажу — поддерживаю мысль твою, что надобно исполчаться нам, покуда поодиночке не подавили. И хоть обидел ты меня крепко, ну да разберёмся после. Всё же родственник ты мне теперь.
— А не подставляйся, Даниил Романыч. Киевский стол есмь игра крутая, тут и пешки зевать не след.
Князь Даниил хмыкнул, Михаил ответил тем же, и они расхохотались.
— Значит, могу я на тебя рассчитывать, Даниил Романыч?
— Можешь, но с одним условием. Сказать али сам знаешь?
Теперь хмыкнул князь Михаил. Задумался. Даниил пристально следил за ним.
— Ладно, уел ты меня. Стало быть, Даниилом Галицким зваться желаешь...
— Моя земля. Моя по праву.
— Дорого дерёшь, княже.
— По товару и цена.
Михаил тряхнул головой.
— Ладно, договорились. Быть по сему. Когда рать соберёшь?
— Ко второй половине сеченя [февраля], не раньше. И перемышльских приведу.
— Ко второй половине сеченя ... Что долго так?
— Сидел бы в Галиче князем, собрал бы раньше. А так пока поставлю себя... Раньше никак.
Одна из свечей, вконец искосившись, повалилась набок и погасла. Михаил проследил за ней задумчивым взором, но поправлять не стал.
— А ну как не простоит Владимир до той поры?
Князь Даниил округлил глаза.
— Да ведь он ещё не в осаде даже! А уж студень [январь] на дворе!
Михаил хмуро смотрел в стол.
— Рязань пала, знаешь? Непонятно, чего медлят поганые, но я бы не стал уповать на крепость стен Владимира да Суздаля. Надобно поспешать нам.
— Переночевать позволишь ли?
Михаил хмыкнул.
— Добрая шутка. Ладно, княже, ночуй. Пойду я к Елене, однако...
— Кстати, Михаил Всеволодович, не обессудь, раз уж речь зашла... Чего, нездорова сестра моя?
— Почему? — удивлённо воззрился на родственника князь Михаил. — Здорова, слава Богу.
— Тогда, верно, поврозь спите вы? Отчего праздная ходит до сих пор?
Михаил вновь сел на лавку.
— Сам не знаю, слушай. Вроде нормально живём. Да ведь у меня и с Феофанией тоже не враз Феодулия да Маришка получились. Покуда не намолили, так и ничего. Это дело в роду у нас, что ли. Вон и Маришка тоже не скоро понесла.
Помолчали.
— А может, оно и к лучшему... Очень уж тяжкие ждут нас времена, Данило. Чую я сердцем, хоть и не веришь ты мне.
...
-...Рубились мы, как черти, да разве устоишь тут! Рогатки смяли в первый день, мы на стены встали. Пять дён рубились, без отдыха...
Молодой князь сидел на лавке, как прибыл, даже кольчугу не снял. На скуле запеклась кровь, нагрудные пластины слегка промяты в одном месте. Младший княжич Мстислав и воевода владимирский Пётр Ослядюкович хмуро смотрели на него, молчали.
— Пороки сильные у них, — продолжал князь Всеволод. — Таких мы на Руси нигде и не видывали. Каменья весом в берковец, не меньше, мечут на пятьсот шагов. Никакие стены не держат такой удар.
Молодой князь замолк, нашарил ковш с квасом, стоявший на столе. Сделал несколько глотков.
— Да, вот ещё. Пленный сказывал, на подмогу Рязани воротился из Чернигова с невеликой ратью воевода Евпатий Коловрат. Токмо не успел он, на уголья прибыл. Ну и начал трепать татар из-за углов да ёлок, да ночами резать, как баранов. На подмогу к князю Роману, должно, пробиться мыслил, да не смог. Обложили их поганые, а когда стало ясно, что мечом да стрелой не взять, так что удумали — камнемёты свои подогнали, да каменьями побили всех... Гады ползучие!
Молодой князь передохнул, помолчал, собираясь с мыслями.
— Когда стало ясно, что конец Коломне приходит, пошли мы на прорыв. Да только мало кто ушёл со мной-то. Князя Романа Ингваревича убили, и всех людей его. Еремей Глебыч погиб, сражаясь геройски... Всех побили, — Всеволод заскрипел зубами, совсем как недавно князь Роман Ингваревич. — Я чудом ушёл. Должно, сейчас Батыга уж под Москвой стоит...
Он тяжело встал, пошатнулся, схватившись за стену.
— В баню пойдёшь ли? — спросил воевода Пётр.
— Не... Потом... Спать пойду. Мстислав, гляди, мать успокой...
...
Ворота скита белели свежей древесиной. Подъехавший вплотную всадник заколотил в створку плетью.
— Эй, есть кто живой?
Послышались быстрые шаги. В маленькое окошечко в воротине, забранное железной решёткой, выглянул глаз.
— Ой, гости у нас!
Заскрежетал засов, обе створки распахнулись настежь. Молодая монахиня-привратница склонилась в поясном поклоне.
— Здрава будь, княгиня-матушка!
— Здравствуй, здравствуй, девица, — Мария кивнула в ответ, выходя из саней. — Как настоятельница, сестрица моя жива-здорова?
— Ой, сейчас позову!
Но звать не пришлось. Через двор уже шла Евфросинья-Феодулия — тонкая, прямая, вся в чёрном с головы до пят. И в который раз поразилась Мария — казалось, всё плотское, наносное ушло из сестры. Хрупкое невесомое существо с прозрачным ликом, на котором выделялись огромные, неправдоподобной глубины глаза. Аж страшно — святая вживую шествует, и не шествует даже, плывёт над землёй этой грешной...
— Здрава будь, госпожа! — разом поклонились дюжие стражники, составлявшие эскорт княгини Ростовской.
— И вам доброго здоровья, господа ростовцы, — чуть улыбнулась Евфросинья. — Заезжайте в ворота-то, не стойте. Али в первый раз?
Мария подошла к сестре, секунду поколебалась и крепко обняла. Так и стояли посреди двора.
— Худая-то стала, кожа да кости...
— Зато ты окрепла, — заметней улыбнулась Евфросинья. — Враз барана раздавишь.
Мария изумлённо взглянула на сестру. В глазах у той плясали теперь смешинки, и выглядела она уже не святой какой — сестрой родной, единственной, роднее не бывает...
— Повидаться вот отпустил меня Василько.
— Ну пойдём, Маришка. Олёна, ты там распорядись, дабы устроили гостей наших...
— Будет сделано, матушка!
...
-... Вот такие дела, Филя. Потому и отпросилась я у мужа, хоть на денёк с тобой свидеться. Неизвестно... — Мария оборвала фразу. Неизвестно, удастся ли ещё увидеть сестру. Вот только вслух этого говорить не стоит. Негоже беду накликать, сама придёт.
Короткий зимний день угасал, и в подслеповатое окошко кельи уже почти не проникал свет, но свечей не зажигали. Только пламя, пляшущее в печи, освещало скудное убранство кельи.
— Значит, в Белозерье... — Евфросинья пошевелила поленья кочергой. — Ладно удумал Василько. Если уж и туда доберутся...
— Да ты... да типун тебе на язык, Филя! — не выдержала Мария. — Это же край света!
— И потом, ежели что, там леса непролазные, — не обращая внимания, тем же тоном продолжала Евфросинья. — В лесу отсидеться можно, пока не схлынут... Ты одёжу тёплую всю с собой бери. В лесу это первое дело зимой, равно как хлеб насущный.
Помолчали.
— Коломну взяли поганые, Мариша.
— Ой! — Мария прижала кулаки ко рту.
— Княжич Всеволод прискакал во Владимир. Вчера ещё, я сегодня узнала. А воеводу Еремея Глебовича убили. И князя Романа, из Рязани чудом ушедшего, тож...
Евфросинья снова размешала угли в печи. Плямя угасало, выбрасывая теперь коротенькие бледные язычки, и мрак в комнате сгущался.
— Ты когда во Владимир со своими инокинями?.. — задала вопрос Мария.
Евфросинья долго молчала, неподвижно глядя на угасающий огонь.
— Помнишь, Мариша, про сон мой?
— Чуть не каждый день теперь вспоминаю.
— Вот я и думаю... Нет, Мариша. Не поведу я своих сестёр в град обреченный.
— Да что же это, Филя! Разве можно так, честное слово!
— А как можно? — неожиданно остро взглянула на сестру настоятельница. — Когда батюшка метался, всех воедино созывая, что ответили ему? Когда рязанцы подмоги просили? Князь Георгий ослеплён гордыней, и посейчас мнит, будто один сможет земли свои оборонить.
