Зверь Лютый. Книга 20. Столократия

Молва приписывала Пичаю спасение сотен воинов при бегстве с полчища и защиту эрзянских земель от русского вторжения. То, что Боголюбский в принципе не собирался входить в эти земли — значения не имело. Мысль, что у противника есть иные цели, кроме как побить нас, любимых — оскорбительна для национального самосознания.

"Черногорцы? что такое? -

Бонапарте вопросил. -

Правда ль: это племя злое,

Не боится наших сил?

...

Их полковник повалился.

С ним сто двадцать человек.

Весь отряд его смутился,

Кто, как мог, пустился в бег".

Как видно из этой "Песни южных славян", для разгрома наполеоновской армии достаточно одного ружейного залпа храбрых черногорцев.

После того как сторонники булгар из числа азоров и панков погибли или потеряли влияние из-за Бряхимовского разгрома и прекращения поддержки эмира, Пичай, сторонник самостийности, опоры на собственные силы, развернулся шире. В случае успеха в перспективе просматривалось возникновение эрзянского княжества. Этакого "мега-кудо Пичая".

Внутреннее состояние этого народа приближается к состоянию других племён, создавших собственные государства. По материальной культуре в эту эпоху эрзя лет на триста отстают от соседей-славян. Самое время князьям появиться.

Изготавливает керамику от руки (без гончарного круга), этот способ сохранится и в 20 в. Распространён архаичный тип ткацкого стана, близкий по виду к трехподставному стану чувашей, удмуртов и марийцев, бытовавшему у них вплоть до 20 в. — нет рамы и заднего навоя, основа закрепляется за столбик или перекидывается через заднюю стойку; верхние перекладины ткацкого стана отсутствуют, нитченки и бердо привязывают к палке, подвешенной к потолку.

Пахотные орудия сходны с орудиями степных полуосёдлых народов. Вообще — связь со Степью сильнее чем у славян, вплоть до превышения посевов конопли над льном и поясов из верблюжьей шерсти.

Сходно со славянами двух-трёхвековой давности, организовано и общество. В основе — уже не род, но очень большая семья. Мне нравится сербское слово "задруга". 30-40 душ, 3-4 поколения.

Напомню: женщины здесь начинают рожать в 13-15 лет. Соответственно, в 45 она уже не бабушка, а прабабушка. А живут здесь... У русских классиков можно найти: "ошалевшие от долголетия мужики, гнувшие свои общины в дугу".

Не все. Обычный возраст смерти мужчин — 32-38 лет. Долголетие — исключение. Сочетание хорошей генетики и цепочки случайностей, позволившей избежать болезней и несчастных случаев.

Храбрецы и изобретатели среди долгожителей — редкость. Смелость и инновации часто связаны с риском для жизни и здоровья. Такие редко доживают. Дожившие становятся "кудатя".

Геронтократия — власть стариков — основная форма правления в племенных обществах.

Такой кудатя — "дед дома", в свои 50-60 ещё и бабёнку разложить может, и кулаком вдарить. То, что старцы продолжают брюхатить молодых девок — полезно для общины: распространяются гены долголетия. Впрочем, чьё-то мнение о пользе для "задруги" — настоящего кудатю интересует весьма косвенно: он в своём дому — царь и бог.

Как выглядит вели (род, селение), кудо (задруга, дом), еш (малая семья), как они живут, как устроены — я уже...

У степных эрзя, выдвинувшихся из лесов на травянистые равнины, развивающих земледелие и скотоводство, возникают городки. Примерно, как у ирокезов в 17 в.

Удачливый кудо, устроившись в хорошем месте — часто у переправы через реку, превращается в центр межплеменной торговли, разрастается, втягивает в себя родственников, нищих, бродяг, рабов — "домочадцы", "чада всего дома". Копает канаву, ставит частокол для защиты... Превращается в вели (рой), где уже несколько кудо. Продолжает расширяться и размножаться. Будущий центр будущего княжества. Станет.

Нет, не станет — Батый...

Для сравнения. Численность населения в русском княжестве — 600-900 тысяч человек. Хотя разброс большой: в Муромском или Туровском — на порядок меньше, в Киевском -1.8 миллиона. В ордах степняков, занимающих сходные по площади территории — 20-40 тысяч. В Мордовии к концу 17 в. будет 150 тысяч. Нынешнюю численность мордвы (эрзя и мокша) я оцениваю в тысяч 60-80. Как почти всегда, мокша составляет половину от эрзя.

Чуть по демографии. В русских крестьянских семьях — 10 человек. В городах семьи меньше — 7.

У эрзя, из-за высокой доли охоты в хозяйствовании, уровень рождаемости ниже. Известное из этнографии соотношение: в охотничьих племенах женщины реже рожают, но детей выживает больше. В скученных земледельческих общинах инфекционные заболевания собирают обильную жатву. Особенно — среди детей.

На 40-50 тысяч эрзя можно считать тысяч 6-7 взрослых глав семей-ешей. И ещё пол-столько — юношей и бобылей. Эта категория населения присутствует в эрзянских селениях, только живут не отдельно, как преимущественно на Руси — "бобыльский двор", а в кудо.

Если Пичай объединит народ, подомнёт под себя конкретную тысячу-полторы людей — кудатей и азоров, то сможет собирать тысячные ополчения. Как они вооружены, как они дерутся — я видел в Бряхимовском бою. Сталкиваться с ними снова — ни малейшего желания.

Сходные раннефеодальные империи известны в истории многих народов. Те же ацтеки, например.

Меня это не устраивало категорически: Всеволжск автоматически оказывался их целью. Едва эрзя объединятся, как они "покажут мне кузькину мать". И зачем мне такое зрелище?

* * *

Мои переговоры с Пичаем шли... вязко. Никак. Умный мужик — "да и нет не говорить". Подарки он принял, отдарился... скромненько так, но пристойно.

Я начал с "горящего":

— Нет ли у тебя скота на продажу?

— Есть, как не быть. Тебе сколько? Тысячу лошадей? Тысячу коров? Не, столько нет. Пару-тройку. Голов. Осенью, как урожай уберём, в зимницы переедем... тогда — да, тогда — пяток. Может — десяток. Задаток-то дашь? — Как у других? — Не знаю. Ты поговори, тут у меня пара-тройка азоров гостят. Поговори. А я — не, я не знаю.

Я понимаю, что у него нет тысяч. Но табун в сотню голов — я видал с реки. И стадо в сотни три. И это — не всё. Его слово авторитетно. Азоры со мною говорить не будут, а с ним... Он же может взять очень приличные комиссионные! При таких объёмах — сотни гривен! Не хочет. Старательно играет тупого мужичка. Ценами, условиями, сроками поставки — даже не интересуется.

Не, у нас всё своё есть. Уходи русский, ты нам не интересен. Ни твоё серебро, ни твои товары, ни ты сам.

Ладно, не идёт с экономикой — попробуем политику.

— Мирный договор? — Это хорошо. Но зачем? Мы ж и так живём мирно. — Прижать "петухов"? — Между нами вражды нет. Дать совет ихним азорам? — Завсегда. Если спросят. — Не посылать отряды им в помощь? — Так я и не посылаю. Но мы, эрзя, вольные люди. Если юноши хотят куда-то пойти — у меня разрешения не спрашивают. — По торговле? Товары везти во Всеволжск? А цены какие? Не, тут я указывать не могу — мы вольный народ. Каждый кудатя сам решает — с кем торговать. — Защиту твоих купцов? А зачем? Мы — мирные люди, разбойничков у нас нет — не у вас на Руси. Пусть идут, торгуют. И охрану с собой берут. От диких зверей, от лихих людей, на всякий случай...

"Свобода и демократия" — прекрасные отмазки. "Спор хозяйствующих субъектов", "группы инициативных граждан", "свободное волеизъявление"... Но если ты "не решаешь вопросы", то зачем я трачу на тебя время? Если не с кем договариваться о мире, если нет никого, кто может гарантировать выполнение условий договора, потому что все — "вольные люди", то... то надо вырезать население? Превращать "вольных людей" в "мёртвых людей"? Или как?

Какой-то... "троцкизм наизнанку" — ни мира, ни войны, а войско соберём.

Переговоры проваливались. Пичай не совершал враждебных действий, но... Я ощущал нарастающую опасность и полную бессмысленность. Вместо прямого "да-нет", какие-то... хлюп-хлюп, ляп-ляп... Как в болоте. Болото болтовни. Тянет время? Или это местные обычаи ведения дел? "Как с дедов-прадедов заведено"?

Я панически боюсь болот. Паника, испуг закономерно переходя в раздражение. И тут:

— Русский воевода, мой сын Вечкенза — великий охотник. Мы приглашаем тебя на наш медвежий праздник.

Я, естественно, согласился. Отказаться — прямая обида хозяину. Но я и представления не имел — на что подписываюсь!

* * *

"Медвежий праздник" — довольно редкое явление. Угро-финны не бьют "священного предка". Но... Как я понял, конкретный мишка чем-то достал аборигенов. Собаку, что ли, задрал?

Я уже попробовал медвежьей охоты. При здешнем вооружении самое умное — поддерживать с медведем "вежливые отношения". То, что у меня не так — следствие очевидных причин и некоторого прогресса. В вооружении и организации охот. Тут я пытаюсь следовать примеру Даниила Галицкого, который забивал десятки медведей за один раз. Правда, и Даниил, и Мономах, которому "медведь у колена потник прокусил" — охотились с коней. У меня — пешая охота. И уж конечно бить медведя весной — не лучшая идея.

Здешние считают, что медведь имеет душу. Её нужно примирить, выполняя определённые обряды.

Обряд начинается в лесу. Добытчик переворачивает медведя на спину, кладёт ему на живот короткие берёзовые палочки, на небольшом расстоянии друг от друга. Самцу — пять, самке — четыре: это пуговицы. Снимая шкуру, доходит до первой веточки, отбрасывает её ножом и говорит:

— Первая пуговица зверя оторвана.

Так же поступает с каждой последующей веточкой. Затем берёт лапу медведя, но делает вид, что держит опущенную ветку. "Увидев" лапу, испуганно вскакивает и убегает с товарищами. Потом возвращается и повторяет так с каждой лапой. Наконец, "узнаёт" в медведе своего "младшего брата".

"Опознание" вызывает радость у присутствующих, охотники исполняют маленький танец.

Сделав вид, что "не узнали" медведя, надеются, что он "решит", что это не они его убили.

После чего продолжают снятие шкуры. Но — только частично.

Изготавливают "колыбель" — дуга, согнутая из гибкого дерева, концы которой соединены тремя перекладинами. На эти носилки поднимают медведя.

Зимой "колыбель" ставят на сани, летом — на волокушу. И тащат домой. На окраине селения охотники вопят, бьют в бубен или в котелок, или просто по бревну. Пять раз для самца, четыре — для самки. Это сигнал для жителей. В сани или волокушу ставят чашу с дымящимся трутом.

Жители изображают "полную занятость" — летом брызгаются водой, зимой кидаются снежками. Двое мужчин берут "колыбель" с медведем, помещают на маленький стол, который вносят в дом. Другие делают вид, что ничего не замечают и продолжают поливать друг друга водой. Пока кто-нибудь не крикнет, что медведь исчез. Тут начинается суета, все кричат одновременно:

— Куда его унесли?! Куда он делся?!

Бегают друг за другом перед домом по кругу, с востока на запад. Кто-нибудь открывает дверь дома и кричит:

— Вот он!

Женщины резво ломятся вперёд. Потом идут мужчины. Обязательно козлиными прыжками. Перед медведем ставят чашку с водой. Охотник, убивший медведя, берёт чашку и ударом по днищу выплёскивает воду на людей. Это означает, что медведь участвует в весёлой игре людей.

Затем в комнате немного танцуют, и чужие расходятся. Но не надолго.

Собственно медвежий праздник начинается вечером. Жители собираются в дом охотника. В следующие дни прибывают люди из других селений, иногда издалека. Обычно медведя празднуют пять дней, медведицу — четыре, медвежонка — два-три. Но иногда праздник растягивается на неделю.

Медведь лежит в комнате, в своей "колыбели", на маленьком столе, на животе, голова между лапами, как у собаки. Глаза закрыты кружками из коры, к носу приставлен такой же кружок, который по бокам привязан верёвочками за уши медведя. Похоже на обязательную маску при пандемии.

На спине лежит особый платок. Медведице ещё надевают на когти кольца. Все, что есть в селении.

Под нос ставят коробку из бересты, чтобы вытекающая кровь не разносилась по полу. Перед медведем тлеет в чашке на столе трут, ставят угощение — кружку пива, кусок белого хлеба, сушёную рыбу, мясо тетерева.

Рядом с медведем, слева, на высоком обрубке дерева сидит "герой дня" — добытчик медведя. Над его головой свисает колокольчик, по которому он ударяет после каждой спетой "медвежьей песни". Временами он гладит медведя по голове, целует его в лоб и в правую лапу.

Программа каждого дня праздника состоит из двух отделений: музыкального и драматического.

Для исполнения "медвежьих песен" перед медведем становятся в ряд трое мужчин лицом к медведю. В середине — "певец", по бокам — помощники. Одеты в яркие покупные халаты, на голове колпаки или яркие платки, завязанные на затылке. Перед первой песней подросток берёт от медведя дымящуюся чашу, трижды обегает певцов с востока на запад и кричит: "Кур! Кур! Сук! Сук!". Затем он размахивает дымящейся чашей над головой покойного мишки. Певец с помощниками — негромко свистят.

Смысл слов неизвестен, действие означает очищение певцов и помещения.

Певец и помощники берутся за мизинцы, делают поклоны перед медведем. Певец начинает петь. Помощники — помогают: раскачивают руки певца. Когда песня закончена, "добытчик" ударяет в свисающий колокольчик, начинается следующая песня. Медведю поют пять песен, медведице — четыре, медвежонку — пару-тройку. Каждый вечер. Если нет знатоков песен — зовут сказочников. Им тоже помощники качают руки.

Снова обходят с дымокуром певцов. Несколько юношей танцуют. Певцы оборачивают руки платками и танцуют несколько кругов по помещению. Постоянно размахивая платками. Затем танцуют и другие мужчины — кто захочет. Потом приходит очередь девушек, потом взрослых женщин. У женщин лица закрыты платками, а руки втянуты в рукава: медведь сердится на открытые руки. Все танцы — сольные.

Число "медвежьих песен" очень велико. В них рассказывается, как медведь растёт на небе в качестве дочери верховного бога-отца, как он (она?), играя на деревенской улице, продавил ногой небосвод, как он смотрит в дыру, видит землю, очарован ею, просит отпустить туда. Бог-отец разрешает, выковывает серебряную колыбель, укладывает туда медведя, опускает колыбель с неба на железной цепи. Рассказывают о приключениях медведя на земле, о его борьбе с охотниками, как он становится добычей, как ему устраивают этот великолепный праздник, как он возвращается к своему папе — богу-отцу.

Одновременно идёт воспитательная работа: медведю в песнях внушают, что он может есть лесные шишки и ягоды, но не должен пугать женщин и детей в ягодниках, не может опустошать охотничьи ловушки и проникать в амбар с припасами.

Самое скверное, что может сделать медведь: убить или ранить охотника. В этом случае его гибель неминуема, её исполнит сын или другой родственник охотника. "Кровная месть" — распространяется и на медведей. Совершивший такое злодеяние, будет лишён праздника в свою честь, будет сожжён вместе с мясом, шкурой и всем остальным. Отчего не сможет возродится — вместе с телом окончательно уничтожается и душа медведя.