— Улла, — тихо молвил он. — Детка моя, родная... успокойся, маленькая, послушай.
— Не... хочу... — простонала она, захлебываясь слезами. Ее тело конвульсивно вздрагивало. — Уйди... не... не... трогай меня... я... не хочу...
— Я не трогаю, не трогаю, только послушай, ладно?
— Не-ет... уходи...
— Родная, это все неправда. Я тебя люблю. Я не обманываю. Мне не постель нужна. Мне ты нужна, слышишь? Мне нужна ты. Что бы там ни было, я тебе не изменял, клянусь. Ну, что мне сделать, чтобы ты поверила? Ну, что? Скажи, что, и я сделаю. Клянусь, что сделаю. Пожалуйста, успокойся, я не могу видеть, как ты плачешь, не могу тебя видеть... такой. Ну, что, мне умереть, чтобы ты поверила? Я тебя люблю. Правда, люблю! Это правда, слышишь? Прошу тебя, успокойся, — Бран коснулся рукой ее волос, и это словно придало ей силы.
— Нет! — взвизгнула она. — Ты врешь! Убери лапы, я не верю! Иди к своим бабам, трахайся с ними там! Иди к этой! Это она тебе нужна, не я! Отстань! Отвяжись! Убирайся!!! — Улла что есть силы ударила Брана по щеке. Тут же снова замахнулась...
— Идиотка! — перехватив ее руку, крикнул Бран. — Ты как вся твоя семейка! Истеричка! Ну, хорошо! Ладно! Не веришь, да?! Хорошо!
Он рывком вскочил.
— Что, мне всех баб в округе перерезать, чтоб ты прекратила ревновать?! — заорал он, стиснув кулаки. — Или, может, себя ножом пырнуть? Тогда ты успокоишься? Да?! Успокоишься?!
— Ты слабак! — приподнявшись в снегу, завопила Улла. Темные косы растрепались, она сделалась похожей на ведьму. — Врун! Тебе слабо! Ты этого не сделаешь!! Дурак! Козел! Не сделаешь! Ни за что не сделаешь!!!
— Ах, не сделаю?! — Бран выхватил кинжал из ножен. Сталь звякнула о сталь. — Не сделаю, да?! Говоришь, не сделаю?! — размахнувшись, он направил лезвие себе в живот. Зубы скрипнули, рука начала движенье...
Со звериным воем Улла бросилась к нему и, повиснув на руке, впилась в нее зубами. Бран вскрикнул, разжал пальцы, и кинжал вонзился в снег. Обхватив его колени, Улла забилась как кликуша, осыпая руки поцелуями.
Бран рухнул наземь. Сгреб девушку в объятия. Улла рыдала так, что была не в силах говорить. У Брана стучали зубы, и слезы сыпались из глаз. Девушка вцепилась в него, словно обезумев, обвила руками и ногами.
Много времени прошло, прежде чем они угомонились. Улла, конвульсивно вздрагивая, жалась к Брану.
— Пойдем внутрь, — пробормотал Бран. — Холодно тут.
— Ага... — Улла уткнулась ему в плечо. — Пойдем.
Их колотило, будто от озноба. Бран еле поднялся. Улла тоже попыталась встать, но ноги не держали, и Бран обхватил ее руками. Будто два древних старика, дрожа и спотыкаясь, они заковыляли к кузнице. Открыв дверь, попали в темноту, ощупью пробрались внутрь. Бран усадил девушку на шкуру, кое-как развел огонь. Это взяло несколько минут. Все это время Улла молчала, он только слышал в темноте ее судорожные всхлипы.
Наконец костер загорелся. Бран подошел к бадье в углу, ударил по поверхности ковшом, и разбив лед и набрав воды, принес Улле. Она взяла ковш трясущимися руками, зубы стукнули о край. Она пила, пока не задохнулась, а Бран сидел рядом и молчал.
Потом она налила воды в ладошку и провела рукой по своему опухшему лицу.
— Я теперь, видать, красивая... — промолвила она.
— Пройдет, — Бран взял у нее ковш и тоже умылся.
Они молчали очень долго. Потом Улла прошептала:
— Бран...
Он поднял взгляд:
— Что?
— Ты... ты бы правда ударил себя ножом?
— Не знаю. Похоже, что так. Я был, как в тумане, ничего не соображал.
— Ты же мог себя убить...
— Мог бы. Я тогда об этом не подумал.
— Прости! — взмолилась девушка. — Я... я стерва. Идиотка. Дрянь. Хочешь, избей меня, только прости.
Придвинувшись поближе, Бран обнял ее и прижал к себе.
— Что ты. Ну, что ты. Я же ничего, это ничего... это бывает.
Она судорожно вцепилась в его одежду. Ее плечи вздрагивали. Бран сказал:
— Не надо, искорка. Все хорошо. Ничего же не случилось. Уже все прошло, забудь, — он провел ладонью по ее растрепанным волосам.
— Я боюсь, — сказала она.
— Чего?
— Однажды тебе это надоест... и ты меня бросишь.
— Не брошу.
— Бросишь, я знаю. Кто такое может долго выносить? — она отстранилась и подняла голову. Детское личико распухло, покраснело, было мокрым от слез.
— Я же чокнутая, — промолвила она. — Я всегда такая. Сама не знаю, почему я это делаю. Не знаю. Не понимаю, правда. Я... я... ты прости меня, пожалуйста. Прости, умоляю, прости...
Бран взял ее лицо в ладони. Поцеловал припухшие губы, соленые от слез. Снова обнял и ничего не сказал.
— Ты меня все еще любишь? — спросила Улла.
— Конечно.
— Думаешь, я сумасшедшая?
— Вовсе нет.
— Тогда почему это так? Что с нами происходит? Что? Что такое было там сейчас?
Бран вытер слезы на ее щеках.
— Мне страшно, — сказала Улла. — Мы, наверное, и правда свихнулись. Мы свихнулись, да?
— Мы не свихнулись, — выговорил Бран. — Ты ведь знаешь.
— Нет. Не знаю. Я больше ничего не знаю. Я не знаю, что происходит. Не понимаю. Что это было с нами, а? Что? Что это такое?
— Ты знаешь, что, родная. Это любовь, вот что. И больше ничего.
— Разве это должно быть... так? Как будто на войне... как будто смерть! — ее лицо исказила страдальческая гримаса. — Разве это должно быть так?
— Наверное, и так тоже.
Улла отодвинулась. Села, сжимая его руку.
— От меня одни несчастья, — глухо молвила она. — Я одни несчастья приношу. Вот и тебе теперь я...
— Улла, — сказал Бран, и она умолкла. Он за подбородок поднял к себе ее лицо. — Ну, что ты, а? Чего ты? Не выдумывай этого всего. Я тебя люблю, и ты меня любишь. Ты немного ревнивая, но это ничего, так даже веселее. Ну, не надо, искорка, улыбнись.
Ее губы дрогнули, глаза наполнились слезами. Слеза скатилась по щеке: одна, за ней вторая... Притянув девушку к себе, Бран укрыл ее плащом и принялся покачивать, будто ребенка.
— Улла, — позвал он погодя.
— А?
— Ты меня простила? Только честно.
— Конечно же, простила.
— Да?
— Да. Я тебя люблю, и жить без тебя не могу. Конечно, я простила. Я ее знаю, она ко всем лезет... а вы, парни, сразу заводитесь, вам ведь многого не надо. Ты не думай больше об этом, хорошо? Все прошло. Главное, ты цел... ох, как я испугалась...
Наступила тишина. Они сидели, прижимаясь друг к другу.
— Знаешь, — через некоторое время молвил Бран, — на самом деле, мы с тобой не первые. И мы вовсе не свихнулись. Так всегда было. Наверное, так бывает, когда сильно любишь, по-настоящему. Раньше я не верил, думал, это сказки, но теперь... Вот послушай.
Он помолчал, потом заговорил, подбирая слова:
— "Положи меня печатью на сердце твое, печатью на руку твою, ибо сильна, как смерть, любовь, как преисподняя, люта ревность, стрелы ее — стрелы огненные, пламень Господень".
Улла зашевелилась. Темные глаза широко раскрылись.
— Видишь? — сказал ей Бран. — Это от богов. Человек с таким не может бороться.
— Это ты сам придумал? — шепотом спросила Улла.
— Что ты, нет. Вот такое мне действительно слабо. Это написал один великий царь... конунг, давным-давно, в далекой стране.
— Конунг? — изумилась Улла. — Конунг такое сочинил? Он был скальд?
— Ну, да. Можно сказать и так. И скальд, и мудрец, и влюбленный. Эту сагу он писал своей жене.
Глаза Уллы стали совсем огромными:
— Жене? Целую сагу? Так разве бывает?
— Видишь, бывает. Он ее очень любил, вот как я тебя. Безумно. Она была только девочка, а он — конунг. Вокруг него было полно женщин, сотни женщин, понимаешь? А он любил ее одну. Одну-единственную. Ему больше никто не был нужен. Может быть, она его тоже ревновала... или он ее. По крайней мере, он все знал. Иначе не написал бы это: "как преисподняя, люта ревность".
— Еще, — сказала Улла. — Говори еще... "ибо сильна, как смерть, любовь"... Видишь, я запомнила... "как преисподняя, люта ревность"... Ну, говори" же!
— ..."стрелы ее — стрелы огненные", — продолжил Бран, — "пламень Господень. Многие воды не смогут погасить любовь, и реки не смоют ее. Вот, зима прошла, дождь миновал, перестал, цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Встань же, возлюбленная моя, прекрасная моя, иди за мной! Голубка моя в расселинах скал, под покровом уступов! Дай мне увидеть лик твой, дай мне услышать твой голос! Ибо голос твой сладок, и лик твой прекрасен... Я — нарцисс Шарона, лилия долин. Как между тернами лилия, так подруга моя между дев. Как ты прекрасна! Голуби — очи из-под фаты твоей, волосы твои — как стадо коз, что сбегает с гор, как алая нить твои губы, и уста твои милы, и груди твои — как два олененка, что пасутся среди лилий! Как прекрасны ласки твои, сестра моя, невеста! Насколько лучше вина твои ласки, и твой запах лучше всех ароматов! Нарцисс Шарона, лилия долин! Голос твой сладок, и лик твой прекрасен!"
Улла слушала. Будто зачарованная, глядела на него. Казалось, перед нею все слова облекались в плоть. Казалось, она видит солнце в ярком небе... каменистые холмы... стрелы кипарисов на склонах — и девочку Суламифь, смуглую девочку с виноградников. У нее были темные косы, и черные глаза, и губы как ягоды малины.
Бран вдруг заметил, что молча сидит перед Уллой и смотрит ей в лицо. Слезинка скользнула по ее щеке, оставляя мокрую дорожку.
— Люблю тебя, — промолвила она. — О, боги, как же я люблю тебя.
Бран бросился вперед и жадно впился в ее губы. Они повалились медвежью шкуру. Их объятия были похожи на борьбу, на какую-то яростную, страстную войну. Они больше ничего не говорили, потому что вдруг позабыли про слова. Руки, ноги и волосы сплелись. Они стремились стать единым целым, мешало лишь сопротивление их тел, и, чтобы его сломать, они все сильней вжимались друг в друга. Они не видели костра, не чувствовали холода, они стали, как армии на поле боя — и, как с поля боя, раздавались стоны. Если б кто мог их подслушать, услыхал бы только стоны. Только вскрики. Невнятный тихий шепот. Но никто подслушать их не мог. Была глухая ночь, и они были лишь вдвоем. Горел костер, светила луна, дул слабый шелестящий ветер. Они были вдвоем. Они были друг у друга. Целую ночь, до самого утра.
Больше им никто на свете не был нужен.
Глава 13
Для Брана настали заколдованные дни. Он жил, будто в тумане. Кажется, был занят с утра до вечера. Кажется, что-то делал, с кем-то говорил, куда-то ходил...
Но он думал лишь об Улле. Остальное сделалось неважным, мелким и незначительным. Он мог думать лишь о ней. Они виделись каждый день по многу раз, находя способы уединяться. Улла перестала ночевать у Сигурда, чтобы не вызывать лишних подозрений. Вечером она возвращалась к отцу, а когда все ложились, выскальзывала из дому. Они встречались в кузнице. Среди ночи расходились, днем встречались снова. Говорили — и не могли наговориться, глядели — и наглядеться не могли. Не могли перестать видеться, не могли даже помыслить об этом.
Друг без друга они уже не могли существовать. Это стало им, как воздух, как вода, то, без чего не бывает жизни: истинное колдовство. Сам мир вокруг волшебно изменился. В нем появилось больше смысла, больше света, он словно ожил, и каждый день Бран удивлялся ему вновь и вновь. И, хотя похолодало, шел снег, и мела метель, весь мир для него был пронизан солнцем.
А Улла...
Надо было быть слепым, чтобы не заметить, как переменилась Улла. Похорошела. Повзрослела. Стала чаще улыбаться. Одеваться стала ярче, по-другому убирать волосы. Раньше она почти не носила украшений, теперь стала их постоянно надевать. Ее походка изменилась, изменились поведение и взгляд, и Бран все чаще замечал, как на нее заглядываются парни. И хотя Улла лишь смеялась, он знал, что их так притягивает. Этот свет в ее глазах.
Этот свет стал смыслом его жизни. Не то, чтоб Бран забыл про Серого. Не то, чтобы не помнил, зачем он здесь. Но — дни шли, а он так ничего и не обнаружил. Он не сидел сиднем, вовсе нет, наоборот, был постоянно занят, но Бог знает почему все шло у Брана мимо рук. Он словно смотрел — и ничего не видел. Ничего.
Лишь этот свет в ее глазах.
Спустя семь недель приехала Раннвейг.
С утра выдалась хорошая погода, светило солнце. Бьорн Харалдсон решил сходить в лес и поискать оставленные там силки. К нему присоединились Грани, Бран и Арнор вместе с Уллой.
Неподалеку от ворот, на дороге, покрытой крепким настом, они остановились. Принялись надевать снегоступы, когда Бьорн Харалдсон вдруг выпрямился и обернулся к лесу.
— Слышите? — сказал он. Все в недоумении уставились на него.
— Чего на меня-то пялитесь? — рассердился Харалдсон. — Тетери глухие! Разуйте уши!
Позади, на дороге, они услыхали отдаленный стук копыт и скрип полозьев. Бьорн, хмурясь, произнес:
— Интересно, кого это несет, в такую-то погодку?
Вдалеке, из-за поворота, из-за черных глыб елей, вынырнула конная процессия. Трое всадников рысью ехали впереди, следом показались небольшие сани, а за ними — несколько верховых. Лошади шли резво, подковы звенели по льду. У всадников над головами стлался белый пар.
Конные приближались. Бьорн с Арнором обменялись встревоженными взглядами, и Бьорн положил ладонь на лук.
Звонкий крик разорвал тишину:
— Э-эй!
Один из верховых отделился и галопом поскакал вперед.
— Арно-ор! — всадник сдернул с себя шапку, и на меховую куртку скользнули длинные русые косы. У Арнора отвисла челюсть.
— Вроде сестра, — сказал он, хлопая ресницами. — Какого лешего...
— Раннвейг! — Улла сорвалась с места. Раннвейг галопом подскакала к ней, еще на ходу спрыгнула на землю, и девушки схватили друг дружку в объятия. Со смехом закружились. Отстранившись, на мгновенье замерли. Потом поцеловались: еще раз, и еще, снова засмеялись, снова обнялись...
— Ну-у, взялись муслякаться, — улыбаясь, буркнул Харалдсон. Арнор подошел к сестре, за ним — и остальные.
— Арнор! — воскликнула Раннвейг, блестя карими глазами. Она вся раскраснелась, золотисто-русые пушистые волосы растрепались и лезли на щеки и на лоб. Круглое личико было румяным и свежим, будто яблоко. — Ба-а, да ты здоровенный стал, прям лось!
— А тебя впору замуж выдавать, красавица, — отозвался Арнор. — Какими судьбами? Отец вообще знает, что...
Засмеявшись, девочка бросилась ему на шею. Она была того же роста, что и Улла, и Арнор на голову возвышался над ней.
— А он гонца послал, — ответила Раннвейг, — что оборотня больше нету, и я решила воротиться. Я так по вас соскучилась!
Подхватив сестру, Арнор закружил ее. Потом опустил на землю и, ухмыляясь, произнес:
— А ты тяжелая стала, точно гиря. Где это ты так разъелась?
Раннвейг щелкнула брата по носу. Улла сказала, обняв девочку за плечи:
