— Чего ж тебе еще? Ты что, не слышал, что я сказал?
— Я не глухой, колдун, и слышал каждое слово. Так чего? Продолжения не последует?
— Какое тебе нужно продолжение? Я ведь ясно говорю: я видел медведя.
— Вот так чудо, в здешних лесах — да вдруг медведь, — Торгрим саркастически усмехнулся. — И впрямь, колдун, ты избран богами, надо же такое чудо в наших краях увидать.
Бран нагнул голову. В ушах с гулким шумом стучала кровь.
— Ты не понял, — сказал он. — Я говорю о том самом медведе, о том, который убивает здесь людей.
Конунг вытаращил глаза. Гневное выражение медленно сползало с лица. Слава Богу, кажется, доперло.
— Что ты сказал? — в голосе конунга звучало изумление. — Ты видел оборотня?
— Пусть будет оборотень, если... Короче, это был медведь. Очень большой медведь. Громадный.
— И чего произошло? — поторапливал конунг.
— Он на меня напал, — ответил Бран — и замолчал, лишь теперь заметив, какая в доме повисла тишина. Домочадцы конунга поразевали рты, а рабы, позабыв свои обязанности, сгрудились возле стола.
— Чего ж дальше? — сощурясь, молвил конунг.
— Потом он на меня набросился. Я испугался, и... и побежал от него.
— А оборотень?
— Медведь-то? Ясное дело, погнался за мной.
— Ну и? — конунг оперся локтем о стол.
— Ну, дал он мне пару раз... поцарапал сильно. Не знаю, как не убил. Потом... я плохо помню, — Бран пожал плечами. Хоть и глядел в пол, он кожей ощущал направленные на него пристальные взгляды. — Просто я... я ужасно струсил. Да и вообще... После я его прогнал, и он ушел. На этом все.
Бран поднял голову и посмотрел конунгу в глаза.
Конунг не верил. Он не поверил ни единому слову. Его брови хмурились, а губы крепко сжались.
— И как же ты его прогнал, колдун? — процедил конунг.
— Говорю же, не помню.
Конунг помедлил, играя кинжалом, зажатым в кулаке.
— Раздевайся, — вдруг скомандовал он.
— Чего?
— Раздевайся, говорю.
— Это еще зачем?
— Хочу видеть доказательства. Хочу посмотреть, как он тебя поцарапал. Быстро! Ну?
Бран прикусил губу.
— Чего, оглох, щенок?! — заорал конунг. — Или позвать рабов, чтобы помогли?
— Только попробуй! — Бран схватился за меч. — Пускай только сунутся, ты меня знаешь.
Конунг вонзил кинжал в столешницу. Приподнялся, опираясь о стол кулаками, и тихо, зловеще произнес:
— Ты меня не запугивай, я тебе не твой приятель-сопляк. Ты мне доказательства подавай, а врать не надо. Тут врунов и без тебя, засранца, предостаточно.
— А я не вру, — ответил Бран. — Но и обращаться с собой, как с рабом, я не позволю.
— А кто же ты, как не раб? — конунг вскочил с места. — Кто же, как не раб! Мало того, что раб, так еще и врун. Наглец! Врет мне в лицо — и не покраснеет! Или ты жить без этого не можешь? Или это семейное у тебя?
Бран стиснул кулаки и зубы:
— Ты мою семью не трогай, и рабом меня не смей обзывать. Тебе я не раб, и никому не раб, ясно? И я не вру!
— Тогда раздевайся!
— Да пошел ты, — фыркнул Бран. — Я тебе не шут, сам раздевайся!
Конунг грохнул кулаком о стол. С грохотом подпрыгнула посуда, и внезапно сделалось очень тихо.
— Полюбуйся, Харалд, — раздув ноздри, процедил конунг. — Каков наглец, а? Врет в глаза, да меня же и позорит. Вот она, молодежь, совсем уж совести лишились.
Харалд посмотрел на Брана, а потом — на конунга. Не сказав ни слова, отвел взгляд.
— Я прикажу тебя выпороть, щенок, — прохрипел конунг. — Узнаешь тогда, как себя вести.
— Ну, попробуй, — голос Брана сорвался. Пальцы стиснули рукоять меча. — Попробуй! Посмотрим, как у тебя получится.
Торгрим по-бычьи нагнул голову, лицо почернело от гнева. Некоторое время он стоял, наливаясь злобой, а потом выдернул из столешницы кинжал и ринулся на Брана.
Но добежать он не успел, потому что Харалд, с неожиданным проворством сорвавшись с места, навалился ему на плечи.
— Погодь, погодь! — пробасил Харалд. — Эй, ребята, пособите!
Дружинники повисли у конунга на руках. Тот рычал и вырывался.
— Будя, старшой, чего ты, в самом деле, — Харалду удалось отнять у Торгрима кинжал. — Ну, выпил лишку, ну, бывает, так чего ж на людей-то кидаться? Негоже это, нехорошо... охолонь, старшой, охолонь...
Бран оторопело наблюдал за этой сценой.
— Иди отседа, паренек, — прохрипел Харалд. Его борода растрепалась, и волосы упали на глаза. — Ступай от греха, потом с ним поговоришь. Вишь, не в себе он.
Бран вернул меч в ножны. Люди с любопытством и опаской глазели на него, и он покраснел.
— Ладно, ладно, — раздался голос конунга. — Отпустите. Да не держите меня, я в своем уме. Пусти руку-то, медведь, задавить меня собрался?
Воины отступили. Ни на кого не глядя, Торгрим поправил одежду.
— Леший, чуть меня не придушил, — проворчал он, косясь на Харалда. Домашние стояли вокруг, хлопая любопытными глазами.
— Чего вылупились? — бросил конунг. — Чай, не балаган. Ступайте по местам, нечего пялиться. Идите, кому сказано!
Все поспешно подчинились, заскрипели табуреты. Конунг шагнул к своему креслу и сел, сжимая кулаки.
— Эй, Кнуд, пива принеси, — велел он.
Молодой темноволосый раб с кувшином подскочил к хозяину. Конунг зыркнул на него, только глаза сверкнули, будто у волка. Споткнувшись, Кнуд выпустил кувшин. Посудина разбилась бдребезги, брызнули черепки и пена, и никто не успел даже моргнуть, как конунга до пояса окатило пивом.
Все притихли. Сидя на четвереньках, Кнуд поднял голову. Краска сбежала с лица, оно вытянулось, а глаза от страха побелели.
Медленно, очень медленно конунг оглядел себя, а потом так же медленно встал. Повисла мертвая тишина, даже воины, сидевшие поодаль, побледнели.
— Ты что ж, собака, — тихо молвил конунг. — Нарочно это, а?
— Нет, нет, хозяин, я не... — начал Кнуд.
Лучше б он молчал. Конунг бросился к нему, схватил за волосы, и каменный кулак вмиг разбил рабу лицо. Конунг начал молотить его куда попало, угодив прямиком под ребра. Раб скорчился на полу, заслонив голову руками, и конунг пустил в дело ноги. От его пинков Кнуд застонал, чуть погодя начал вскрикивать, но конунг не унимался. Схватив с кирпичей, окружавших очаг, кочергу, размахнулся и огрел Кнуда по спине. Раздался глухой удар, будто палкой по сырому мясу, и раб зашелся пронзительным криком.
Это, казалось, конунга только подзадорило. Кочерга мелькала в воздухе, и Кнуд вопил, не умолкая. Бран почувствовал: еще немного, и он потеряет самообладание, еще чуть-чуть — и вмешается. Бран знал, что это против правил, но не в силах был стоять и наблюдать, как убивают человека.
Однако вмешаться он не успел, потому что это сделала Улла.
Подскочив к отцу, она остановила его руку, вклинилась между конунгом и рабом. Ее глаза были огромными от страха.
— Это что еще? — замерев с поднятой кочергой, тяжело дыша, уронил Торгрим. — Тебе чего надо?
— Не бей его, пожалуйста, — взмолилась Улла. Стиснув ладони, прижала их к груди. — Ты же так его убьешь.
— А ну, вон отсюда, — оттолкнув дочь в сторону, Торгрим было снова замахнулся своим оружием, но девушка бросилась под вскинутую руку, и кочерга чудом не раскроила ей череп.
— Нет! — крикнула Улла.
Ощерившись, конунг закатил дочери пощечину.
— Ведьма! — Торгрим схватил ее за косу. — Чего лезешь, тварь сопливая? Я разве тебя звал? А? Звал?!
Пощечины посыпались, как град. Девушка заслонилась руками, но отец вцепился ей в запястье, вывернул, и она закричала.
— Я вас научу старших уважать! Зараза! Подросли щенки на мою голову! Я вам мозги-то вправлю! От братца научилась, да?! Я вам покажу!
Пощечина, еще пощечина, еще и еще. Улла горько заплакала.
— Хватит! — крикнул Бран. Бросился вперед — и уткнулся в Харалда, как в каменную стену.
— Погоди-ка, — велел тот, отодвигая Брана. — Ужо мы сами, не лезь.
Харалд вклинился меж отцом и дочерью и отнял у конунга Уллу, как отбирают дичь у охотничьей собаки. Воины, подступив, заслонили девушку плечами.
— Все, старшой, — прогудел Харалд. — Будя на сегодня.
— С дороги! — рявкнул конунг, выкатив на Харалда бешеные глаза. Тот не шелохнулся.
— Сам же после будешь гневаться, коль я тебя не остановлю, — примирительно буркнул Харалд. Потом сказал, обернувшись к Брану:
— Ступай, ступай отседова, сынок, смертоубийство отменяется, слышь. Ступай, не беспокойся, потолкуешь с им опосля. Как проспится, сам тебя позовет. А пока ступай, не мельтешись под ногами, тебе говорю.
Бран резко развернулся и молча зашагал к порогу.
Глава 13
Выскочив из дома и хлопнув дверью, он, все еще кипя, пошел со двора. Дернул же меня черт здесь остаться! На кой мне ляд все эти психи, и особенно этот проклятый гад!
Встречные шарахались от Брана, но он не замечал, шагал, не разбирая дороги, позабыв про боль. Свою родную дочь так бить, Господи! Она ж совсем ребенок, а этот ее так отлупил. Ну, что за гад, а? Одно слово, Железный Лоб!
— Гад, — прошептал Бран. — Сволочь...
Гнев отпускал, и боль вернулась. Бран ощутил противную слабость во всем теле, испарину на лбу, почувствовал, как противно дрожат колени. Черт, да я совсем раскис. Этого только не хватало... Он оступился, и боль в спине и боку полоснула, как ножом. Бран постоял, пережидая приступ. Клонило в сон. Казалось, час прошел, прежде чем он добрался наконец до кузницы.
Он вошел туда разбитым. Боль в затылке сделалась сильнее, мир затянуло мутной серой пеленой. Поленья в очаге на полу давно выгорели. Нужно огонь разжечь... Бран тяжело опустился на шкуры в углу, у стены. Свинцовая голова клонилась к земле, знобило, и одна мысль о том, чтобы подняться, вызывала тошноту. Единственное, чего он хотел — лечь и хоть немного полежать без движения. Пару минут Бран боролся с собой, но потом сдался, лег на потертые волчьи шкуры, и, даже не успев закутаться в плащ, провалился в смутный полуобморок.
Его разбудило прикосновение. Ощутив, что рядом кто-то есть, Бран открыл глаза. Оранжевый язычок пламени танцевал совсем близко от лица. Было темно, очень холодно и очень тихо.
Слабый шорох. В отблеске пламени Бран заметил маленькую руку. Тонкое запястье обвивал золотой браслет. Пошевелившись, он обнаружил, что с трудом владеет телом: оно стало чужим, тяжелым, неуклюжим, будто набитое опилками. Спина, бока и живот нестерпимо болели, их, казалось, обварило кипящей водой.
Низкий женский голос выдернул его из полубреда:
— Проснулся? — из темноты склонилось знакомое лицо. Огромные глаза казались черными, крохотное пламя танцевало в глубине зрачков.
— Ты же совсем болен, — сказала Улла, — горишь весь. Что с тобой?
— Я... в порядке, — Бран с трудом приподнялся.
— Ну и холод тут, — девушка плотнее закуталась в меховой плащ. — Сейчас огонь разведу.
— Да я... сам могу.
Не слушая, она встала и пропала в темноте. Чуть погодя опять возникла рядом, бросила в очаг маленькие поленья. Присев на корточки, вынула трут из кошеля на поясе и принялась разводить огонь.
Когда небольшой костер начал разгораться, Улла обернулась.
— Ну и вид у тебя, — она качнула головой. — Простудился?
— Может, и это тоже, — двинув плечами, Бран скривился от боли.
— Ты чего? — Улла попыталась коснуться его плеча, но Бран, изогнувшись, отстранился.
— Что с тобой? Я не... — она вдруг замолчала и осторожно потянула с его спины шерстяную безрукавку.
Рубаха на Бране вся пропиталась кровью, новой и засохшей. Улла пальцами провела по заскорузлой ткани, и ее глаза расширились.
— Так это все правда? — тихо спросила она. — Это все так и было?
— Конечно, — отозвался Бран. — Ты тоже подумала, что я вру?
Она покачала головой:
— Но зачем же ты спорил с моим отцом? Почему просто не показал ему...
— Потому что он не смеет обращаться со мной, будто с рабом! — возразил Бран. — Ты разве не слышала, как он со мной разговаривал?
— Слышала, — Улла опустила взгляд.
— И вообще, — добавил Бран. — Я же не шут какой-нибудь, чтобы перед людьми нагишом скакать.
Он помолчал, а потом со вздохом произнес:
— Но в общем, все верно, вышло очень глупо. Теперь все будут думать, что я врун.
— Знаешь, — сказала Улла. — По-моему, сейчас не стоит об этом беспокоиться. Беспокоиться надо о твоих ранах. Зачем же ты это так запустил, а? Ты что, не знаешь, что у медведей когти ядовитые?
— Они не ядовитые, просто грязные... Но ты права, тут я тоже сглупил. Понимаешь, вчера, после охоты, я еле сюда дополз. И все равно ночь уже была, сил не было этим заниматься. А сегодня твой отец меня позвал. Я подумал, ему действительно что-то от меня нужно. Ну, а потом... ты сама все видела.
Она молчала. Ее лицо было непроницаемо, по нему Бран ничего не мог прочесть, а мысли... почему-то ему не хотелось лезть в ее мысли. Почему-то именно с ней это казалось ему предательством.
— Я понимаю, — выговорила Улла. — Давай-ка, я тебе помогу это снять.
— Я и сам в состоянии.
— Будет очень больно, — возразила Улла. — А так быстрей получится. Ты, может, стесняешься? Не стесняйся. Я тут всех лечу, и все давно к этому привыкли.
— Ну... ну, хорошо.
Сцепив зубы, чтобы не стонать, Бран начал стаскивать рубаху. Руки девушки, маленькие, но сильные, помогали ему. Одежда присохла к ранам, и несколько раз Улле пришлось крепко дернуть ткань.
Когда все закончилось, Бран едва перевел дыхание. Улла рассматривала его спину. Бран неловко повернулся. Все, что удалось разглядеть — несколько глубоких ран, избороздивших кожу на плечах. Правый бок был черно-фиолетовым от огромного кровоподтека.
— Ужас, — Улла хмурилась. — И все воспалилось. Ты просто сумасшедший! Если вдруг еще раз с тобой что приключится, зови меня, даже среди ночи. Разве можно так с собой? Ты мог бы от этого умереть!
— Но не умер же, — скосив глаза на рваную царапину, пересекающую грудь, Бран поморщился.
— Ладно, погоди, я сейчас. — Вскочив, Улла пропала в темноте. Стукнула дверь. Бран натянул плащ на плечи, скорчился, подтянув колени к груди, трясясь от озноба. Мысли туго поворачивались в отяжелевшей голове, неодолимо клонило в сон. Он боком повалился на истертую шкуру и закрыл глаза.
Через минуту его растолкала Улла. Он долго не мог понять, чего она хочет, пока она не заставила его сесть. Подбросив в костер поленья, принялась обрабатывать раны у него на теле. Бран сидел, до крови закусив губы, и только конвульсивно дергался, если ее руки причиняли уж слишком сильную боль.
Наконец Улла закончила работу.
— Ну, вот, — сказала она. — Будем надеяться, все обойдется. Теперь ложись, вот сюда, на простыню.
Бран лег, едва дыша. Улла закутала его в покрывало, а сверху набросила медвежью шкуру. Склонилась так близко, что он увидел, как блестят ее темные глаза.
