— Идем же, — позвал Бран.
— Не пойду, — у нее был хриплый голос.
— Идем, милая, — Бран дотронулся до девушки, и тут же получил удар по руке.
— Отстань! — крикнула она. — Отвяжись! Убирайся!
— Успокойся! С ума сошла?! — Бран встряхнул ее, схватив за плечи. Она взвизгнула, заслоняясь руками. Он привлек ее к себе и закутал в плащ.
— Прости, — сказал он. — Прости, пожалуйста.
Она была как камень. Руки уперлись Брану в грудь, их, казалось, свело судорогой.
— Ну, что ты? Улла, детка, ты что? Не надо так, успокойся. Тише... тише... Ведь это я. Это я! Что случилось, а? Что такое? Ну, иди ко мне, иди сюда. Расскажи, что случилось, родная?
Руки девушки упали. Она прижалась к Брану, застонала, всхлипнула... Бран гладил ее по голове.
— Ты совсем замерзла, — он обнял ее ласково и крепко. — Вон, вся дрожишь. Не одела ничего... Ты ведь можешь опять заболеть. И ушла одна — разве так можно, а? Ведь тебе же опасно одной ходить, надо было позвать кого-нибудь.
Улла затрясла головой.
— Нет, — услыхал Бран ее шепот.
— Ну, как же нет, родная. Мы за тебя боимся. В другой раз захочешь куда-нибудь пойти, позови меня, или Эйвинда, или еще кого. Одной тебе ходить не надо. Ладно? Договорились?
Улла ответила не сразу.
— Но я должна была быть одна, — у нее был надтреснутый, совсем больной голос. — Должна...
— Почему?
— Я... я молилась.
Бран молчал. Обнимал ее, гладил по волосам, кусая губы. Он уже знал, что она сейчас ему скажет.
— Я молилась за ребенка, — промолвила она. — Чтобы боги... взяли его душу к себе... ведь он же... он же...
Бран захрустел зубами.
— Перестань! — взмолился он. — Прошу тебя, перестань! Хватит же! Не надо!
Улла затихла, сжалась в комок. Бран прошептал:
— Ма сторан, мы ничего не можем сделать. Его нет. Мы не можем его вернуть. Пойми, что мы не можем. И никто не может! Перестань. Остановись, пожалуйста! Не мучь себя... и меня тоже. Я больше не могу. Ведь мы же не виноваты, что так случилось! Мы с тобой не виноваты.
Молчание. Бран закрыл глаза и ткнулся лицом ей в волосы.
— Просто не думай об этом, ладно? — сказал он. — Забудь. Поверь, это еще не конец света, любимая моя. Будут другие дети. Мне тоже очень жаль, но что ж теперь? Жизнь на этом не закончилась! Что толку себе сердце рвать? Надо жить дальше. Разве нет?
Она молчала.
— Разве нет, Улла? — спросил Бран — и опять не получил ответа. Ее ладони уперлись ему в грудь. Она освободилась из объятий, и у нее сделалось закрытое, отчужденное лицо.
Бран стиснул зубы, поднялся и сказал, протягивая руку:
— Ладно. Вставай. Идем домой.
Улла смотрела в сторону. Словно не заметила его руки. Тяжело, неловко поднялась. Парни молча глядели на нее.
Мимо всех них Улла пошла к двери.
Глава 6
Утром следующего дня поселок оживился.
На пустыре за домами, недалеко от капища, рабы расчистили площадку. Принесли туда длинные скамьи и составили рядами: по одну сторону — для конунговой семьи, по другую — для семьи Сигурда. Между ними, сбоку, было место для старейшин.
Лишь взошло солнце, к святилищу потянулся народ. День обещал быть довольно теплым. Домочадцы конунга рассаживались на своей стороне: мужчины были поближе к центру, а женщины заняли оставшиеся места, в самом конце. Те, кому мест не хватило, остались стоять. Народ болтал, гомонил, смеялся, многие лузгали семечки, дети с визгом носилилсь меж скамей. Чуть погодя пришли старейшины и чинно, не торопясь, уселись посередке. Солнце уже было высоко. Ждали только конунга и Сигурда с семьей.
А у Сигурда спозаранку все были на ногах. Собирались быстро, но без суеты, Раннвейг у стола причесывала Уллу. Та была бледна, молчала, не подымала глаз. Сигурд казался спокойным и уверенным, как обычно, однако, стоя рядом с ним, Бран ощущал его тревогу. А своей тревоги Бран был не в силах скрыть.
Они выступили из дому, будто войско: впереди шел Сигурд, за ним Хелге с сыновьями, Раннвейг, Бран и Улла. Видар с десятком друзей примкнул к процессии. Хелге, прямая, гордая, суровая, и впрямь казалась королевой. Бран обернулся к Улле, посмотрел на ее опущенные ресницы. Взял ее ладонь, сжал тонкие вздрагивающие пальцы. Она не среагировала, лишь губы шевельнулись. И до самого конца, покуда не добрались до места, Бран не выпускал ее руки.
Их встретили дружным гомоном, чтобы лучше видеть, многие вскочили со скамей. Стоя в центре расчищенной площадки, конунг хмуро наблюдал, как старейшина подходит к Сигурду, как они кланяются друг дружке. Как вся Сигурдова семья складывает оружие и рассаживается на приготовленные лавки: Сигурд — в середине, Хелге — справа от него, слева — Бран и Улла. Бран поймал взгляд конунга, злой, холодный и враждебный. "Ах, гаденыш!" — думал конунг. Сжав зубы, Бран отвернулся.
Конунг подождал, покуда все усядутся, вскинул руку, и шум сразу стих. Он сделал шаг вперед.
— Спасибо, Сигурд, что пришел, — громко молвил Торгрим, — уважил мою просьбу.
— Почему не уважить, брат? — отозвался ярл. — Ведь родичи, всегда в согласии жили.
— Ты давеча сказал, что нам надо все обсудить, — выговорил конунг.
— Истинно так, — кивнув, ответил Сигурд. Конунг сдвинул брови:
— Я согласен. Ссориться нам нельзя, не в том мы положении. По одиночке нас прихлопнут. Не для того наши отцы все это строили, чтобы нам теперь из-за какой-то ерунды Венделтинг по ветру пустить. Так что надобно мириться. Согласен, родич?
Сигурд погладил бороду:
— Это завсегда.
Конунг смотрел на Сигурда, а Сигурд — на него. Помедлив, конунг произнес:
— Хорошо. Говори свои условия, я слушаю.
Ярл выпрямился на лавке.
— Условия? — выговорил он. — Што ж, ладно. Можно и условия. А условия простые. Дочь ты больше требовать не станешь — это раз. Она будет жить где и с кем захочет — это два. Женим их — это три. Ты дашь перед всеми слово никого из них не преследовать — это четыре. Вот и все мои условия, брат. По-моему, справедливые.
Стало очень тихо, все головы повернулись к конунгу. Кто-то громко сплюнул шелуху.
— Всё? — хмуро спросил конунг.
— Всё, — ответил Сигурд.
В зрачках у конунга блеснуло негреющее солнце.
— А если я не соглашусь? — осведомился он.
— Тогда мы встанем и пойдем себе, — сказал ярл. — Только и всего.
Конунг тихо произнес:
— Что же, воевать со мной начнешь из-за нее? Так, что ли?
— Уж это тебе решать, брат, — ответил Сигурд. — Я в бой не рвусь, но и от боя не бегу. Ты меня знаешь.
И снова тишина.
— Ушам не верю. Из-за этой вот резню устроишь? — конунг резким жестом указал на Уллу. Та сидела бледная, прямая, опустив ресницы. Бран взял ее за руку. Пальцы Уллы были холодными, как лед.
Сигурд сдвинул брови и сказал:
— Ты на нее чужие грехи не перекладывай, незачем девчонку без вины виноватить. Мы люди взрослые, што к чему, сами разумеем. Ты меня спросил, я тебе ответил. Не согласен — до свидания. А Уллу не след без конца трепать, она не громоотвод.
Сигурд замолчал. С полминуты оба мерились взглядами, потом конунг произнес:
— Так, значит, это твои условия?
— Они самые.
— Ну, что же. Не могу сказать, что мне они подходят.
Сигурд повел плечами:
— Твое дело. Решай, — голос ярла звучал сухо. Конунг сверкнул гневными глазами.
— Я не выдам свою дочь замуж за раба, — бросил он.
— Он не раб, — ответил Сигурд. — Он свободный.
— Он что, ярл? — произнес конунг.
— Нет.
Конунг проткнул Брана взглядом, в котором явственно читалось отвращение. Тот вспыхнул. Тяжелая рука Сигурда легла на его плечо.
— И ты считаешь, что дочери конунга пристало иметь такого вот мужа? — осведомился конунг.
— Дочери конунга, — ответил Сигурд, — пристало иметь мужа, который ее любит. И которого она любит... родич.
— Хороша любовь — в сарае обжиматься.
— Когда промеж людьми любовь, слышь, и сарай — хоромы.
В толпе послышались смешки. Конунг нахмурился.
— У нас тут такой любви под любым кустом навалом, — парировал он. — Но никто ей почему-то не кичится.
— А это потому, — сказал Сигурд, — што народ-то различает, когда любовь, а когда просто, поссать зашел.
Снова смех, дружней и громче.
— Тихо! — рявкнул конунг. — Вам тут чего, балаган? Замолчите!
И, поворотившись к Сигурду, промолвил:
— Тебя послушать, так любой блуд можно оправдать. Так, что ли? Любовь, мол, и вся недолга!
— Э-э, нет, брат, ты меня на слове не лови. Любовь от блуда отличается. Блуд — это когда поиграл, да и за щеку. А с любовью оно не так. Любовь как оружие, даже слабого сильным может сделать. С ней и сквозь засады прорвешься, и врага одолеешь. Человек, коли любит, по своей воле на костер взойдет. А ты кого видал ли, штоб за ради блуда — да на костер? — Сигурд усмехнулся. — Я тебе, брат, вот што скажу: у этих двух детишек, — Сигурд кивнул на Брана с Уллой, — она есть, любовь-то. Большая. Крепкая. Уж это оно так, ничего тут не попишешь. По-твоему, зыкнул "нет", и дело с концом? Любовь — ее палкой не прогонишь. Так што я тебя прошу, брат. Не за себя прошу, за дочь. Твоя ведь она дочь, твоя кровь! Подумай о ней. Ты ж отец, кому, как не тебе, о ней заботиться. Отродясь тебя ни о чем не просил — а теперь прошу: одумайся. Пожалей ты ее. Головой клянусь, што они и впрямь друг дружку любят.
Над пустырем повисла тишина. Люди перестали щелкать семечки, многие женщины утирали слезы. Улла сидела, будто статуя, неподвижная, белая, окаменевшая. Бран хмурился, кусал губы, не таясь, держал ее за руку, чувствуя на себе многочисленные взгляды.
Конунг произнес:
— Звучит, конечно, складно, — он прошелся вдоль скамьи. Обернулся к Сигурду и продолжил:
— Да только хотел бы я посмотреть на тебя на моем-то месте! Ну, вот, положим, Раннвейг твоя чуток подрастет. Придет к тебе в один прекрасный день под ручку с каким-нибудь батраком и скажет: так и так, папаша, дорогой, а я его люблю, и жить без него не могу. Выдавай, скажет, меня за него замуж, и поживей! Чего тогда сделаешь, а?
Сигурд, усмехаясь, покачал головой и глянул на жену. Та смерила конунга холодным взглядом. Сигурд отозвался:
— И впрямь тяжелая задача. Чего сделаю, говоришь? Да што ж тут сделаешь, — он развел руками. — Подожду маленько. Посмотрю, взаправду ль он ее любит, или только так, приданое желает получить. Ну, а коли любит, — Сигурд улыбнулся и вздохнул, — тогда выдам, што уж тут поделаешь.
Конунг прищурился:
— Это ты сейчас так думаешь. Если дойдет до дела — волком взвоешь, не хуже моего. Кроме того, откуда мне знать, что этот вот, — он ткнул пальцем в Брана, — не за приданым гонится? У него на лбу не написано.
Кровь бросилась Брану в лицо.
— Мне ничего от тебя не надо! — крикнул он. — Я ее без всего возьму! Мне она нужна, она, а не...
— Погоди, сынок, — остановил Сигурд. — Погоди, я сам.
И, обращаясь к конунгу, сказал:
— Уж тебе-то грех про него такое говорить, брат. За то, што он для всех для нас тут сделал, он с тебя много платы стребовал? А он ведь жизнью рисковал. Задумайся. Вот, может, и отплатил бы ты ему, разрешил на дочери жениться.
Конунг сверкнул глазами. Рявкнул так, что все остолбенели:
— Моя дочь не разменная монета! — он остановился перед Сигурдом, стиснув кулаки. — Я ее на торги не выставлял! Детей на продажу не делаем, уж не обессудь! Так и дочерей не напасешься, за всякое быдло их выдавать!
От его крика Улла вздрогнула, а Бран, не выдержав, вскочил.
— Я тебе не быдло! — заорал он конунгу в лицо. Сигурд дернул Брана вниз, так, что тот почти упал на лавку.
— Сядь, я сказал, — велел Сигурд. Встал, выпрямился во весь немалый рост.
— Ты, родич, не кричи, — промолвил ярл, — глухих здесь нету, и быдла, кстати, тож. Я говорил — но повторю: я сюда затем пришел, штоб это дело уладить миром. Не хочу меж нашими домами усобицу сеять. Но ты одно заруби себе, родич: коли я девять лет молчал, то отныне молчать не буду. Я молчал за-ради мира, а не за-ради страха. Богов я боюсь, тебя — нет.
Отступив, конунг процедил сквозь зубы:
— Хочешь драться?
— Нет, — ответил Сигурд, — не хочу. Не хочу богов гневить, кровь родную проливать. Да только, брат, я ведь не железный. До поры терплю, опосля — уж не прогневайся.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Предупреждаю.
— Думаешь, я тебя боюсь? Думаешь испугом взять, что ли? Я не мальчик, пугать не надо!
— Я тебе не пугало — пугать тебя, — отозвался Сигурд. — Гляди, сам себя не испугайся.
Конунг набычился, багровея.
— Пожалеешь, родич, — сказал он. — Пожалеешь, что так со мной.
— Я уж давно пожалел, што я с тобой, слышь, — угрюмо, раздельно выговорил Сигурд.
Ладони конунга сжались в стальные кулаки. Он шагнул вперед. Эйвинд и Бьорн Харалдсон вскочили, в толпе возникли ропот и движение.
С лавки старейшин поднялся ярл, седобородый, высокий и сухой. Он неторопливо вышел на середину, из-под седых бровей глядели острые поблекшие глаза.
— Постыдились бы! — зычно выговорил он. Все замерли, а конунг обернулся.
— Эх! Уж постыдились бы! — повторил старик, качая головой. — Ведь, чай, не дети малые. Чего перед всеми позоритесь? Не можете говорить — разойдитесь от греха. А так-то зачем? Доведете до беды. Мириться пришли, не собачиться. Коли вы так начнете, чего ж об остальных-то? Оглянитесь вокруг, какой пример всем подаете? Богами заклинаю, не начинайте войны, все пропадем, всему роду конец будет. Об роде подумайте! Чего вам друг перед дружкой куражиться, храбрость свою доказывать? Ее все знают, вы ее давно уж доказали! Вы — первые в роду, опора ему, а не погибель! Помиритесь. Уступите, богами просим вас! Уступите вы друг дружке!
Старик низко поклонился. Другие старейшины, встав с лавки, поклонились тоже.
— Уступите... не доводите до беды... боги прогневаются... — говорили они вразнобой.
Конунг отвернулся, отошел туда, где были его домочадцы. Сигурд сел, за ним и остальные. Довольно долго конунг с Сигурдом молчали, потом наконец конунг произнес:
— Извольте, я ведь тоже ссоры не ищу. Но уж если уступать, то не только мне. Ты тоже уступи, Сигурд.
— Я готов, — ответил ярл.
Улла побледнела до синевы, и глаза закрылись. Покачнувшись, она едва не упала с лавки. Поддержав ее, Бран испуганно взглянул на Сигурда.
— Я готов, — повторил Сигурд. — Говори, я слушаю.
— Так вот. Я на все твои условия согласен, будь по-твоему. Кроме одного. За колдуна замуж она не выйдет. Я ему за работу заплачу, и пускай убирается, нечего ему тут делать. Жить она пускай живет, где хочет. Преследовать я никого не стану, а уж тем более ее. Захочет, может вернуться домой, милости просим. Но — без него, его я здесь не потерплю. Я их блуд прикрывать не намерен, в моей семье такого зятя не будет. Я сказал.
