— Я не могу, — ответил Бран.
— Почему не можешь?
— Ее оставить не могу.
— Ей никто ничего не сделает. Тем, что тут сидишь, ты ей не помогаешь.
— Но я должен... должен ей помочь. Должен что-то сделать. Пойми, я должен...
— Пока что ты, того и гляди, сойдешь с ума, — сказал Эйвинд. — По-моему, все к тому и движется. Этим ты ей точно не поможешь. Послушай, я хочу, чтоб ты сейчас пошел со мной. Отец тебя ждет.
— Зачем?
— Не знаю, не сказал. Видно, ему надо с тобой поговорить.
— О чем?
— Говорю же, не знаю. Идем, а? Я ведь не отстану. Охота три часа уговоры слушать?
Бран посмотрел на Уллу. Она не обернулась.
— Идем, — промолвил Бран.
У Сигурда он оставался целый день. Ни о чем особом Сигурд с ним не говорил: видно, ярл просто хотел выманить Брана из конунгова дома, Сигурду просто было его жаль. Сигурд хотел, чтобы он отвлекся. Бран это очень быстро понял, но сопротивляться не доставало сил.
Он вернулся в сарай уже ночью, сел возле очага. Улла лежала, завернувшись в одеяло. Бран смотрел, как мерно вздымается ее грудь. Губы приоткрылись, короткие волосы упали на лицо. Бран протянул руку. Ему так хотелось ее коснуться... но он заставил себя убрать ладонь.
Ссутулившись, он уставился на мерцающие угли. Надо принести хворосту, пришла мысль. Он опустил голову на согнутые колени. У ног потрескивал костер. Кажется, я не запер дверь. Здесь холодно... и костер сейчас потухнет. Надо встать. Надо встать... а то замерзнем...
Дверь распахнулась, стукнувшись о стену, слабый ветер зашуршал соломой. Бран вздохнул и поднялся, подошел к порогу, выглянул наружу.
Было пусто и тихо. Луна смотрела ему в лицо. Ветер нежно коснулся лба, слегка взъерошил волосы, Бран ощутил студеное дыхание мороза.
Пред глазами была спящая равнина, снежный лог в черном ущелье стен. Он выпустил дверь и перешагнул порог. Куда я иду? Я и сам не знаю, куда я...
Нет. Знаю. Потому что здесь...
Следы. Цепочка следов протянулась от двери, каждый шаг — как маленький провал на снежной целине. Бран коснулся выемки ладонью. Прикосновенье было ледяным, снежинки быстро растаяли на коже. Он поднял голову. Лик луны насмешливо и с интересом заглянул ему в лицо.
Закрыв дверь, он пошел по следу, миновал двор. Он никого не встретил. Собаки молчали, единственный звук, который слышал Бран — скрип снега под ногами.
Следы привели к жилому дому. Он вырос впереди, словно гора, черный и огромный. Бран подошел к крыльцу. Луна светила так ярко — будто костер, Бран видел каждую трещину, каждый сучок, каждый заусенец на дереве. Он провел рукою по бревну, но ощутил лишь холод, один лишь холод — и больше ничего.
Следы исчезали у порога. Надо зайти. Но Бран все стоял, все медлил. Дверь впереди темнела, как закрытый рот. Дом притаился и ждал. Двускатная крыша была похожа на острый хребет, на спину хищника: того и гляди, зашевелятся тугие мускулы, и дом прыгнет, точно зверь.
Бран поднялся на крыльцо. Дернув дверь, вошел.
Внутри все спали. Бран очутился в полной темноте, услышал мерное дыхание и чей-то храп. Воздух был спертый и тяжелый, в очаге сонно вспыхивали угли.
( ...что я здесь делаю...)
Бран двинулся по проходу. Вокруг на нарах дышали люди. Бран подошел к очагу. От углей тянулось ленивое тепло.
(Бран...)
Он обернулся. Темнота. Он был закутан в темноту, как в саван. Хотелось лечь... свернуться возле очага... наконец согреться — и уснуть... и ничего больше не слышать.
(Бран!)
Он снова обернулся. Увидел плошку на столе. Огонек дрожал, едва разгоняя тьму, чертил вокруг себя островок оранжевого света. Чьи-то большие ладони замерли в светлой полосе.
— Кто ты? — спросил Бран. Огонек метнулся, из тьмы выдвинулось бородатое лицо.
— Харалд... — разочаровано промолвил Бран. — Значит, я сплю.
(Уйти бы тебе, сынок...)
— Почему ты мне все время снишься?
(Уйти бы тебе... Уйти бы тебе отсюда!)
— Куда? И зачем? Ведь это только сон.
(Ах, сынок, сынок... ах, сынок...)
Бран увидел, что Харалд укоризненно качает головой.
(Нет, сынок... здесь все не то, чем кажется...)
— Ты мне уже это говорил... раньше.
(Конешно, говорил. Но ты меня не слушал. И до сих пор не слушаешь. Ох, беда, беда...)
— Какая беда, Харалд?
Харалд склонил голову. Крохотное пламя тянулось к потолку, словно солдат, в одиночку борющийся с целым темным войском.
— Какая беда, Харалд? Почему ты здесь? Почему я здесь? Что происходит?
(Ты должен слушать, когда тебе говорят.)
— Я сдержал слово, Харалд. Тот, кто тебя убил, он умер.
(Все не то, чем кажется...)
— Что? Харалд, что...
(Все не то, чем кажется!)
Харалд дунул на огонь.
Наступила тьма.
— Харалд! — позвал Бран. — Харалд!
Ему отозвалось эхо.
— Харалд! — крикнуло оно. Потом — громче:
— Харалд! Харалд!!! ХАРАЛД!!! ПРОСНИСЬ, БРАН!!!
Бран очнулся от собственного крика, сел, дрожа и задыхаясь, начал озираться...
Но он увидел только тьму. Он сидел на земле, тело было деревянным. Он водил вокруг широко открытыми глазами — и видел только тьму.
Он встал. Повернулся в одну сторону, потом — в другую. Только тьма. Мерное дыхание. У его ног вспыхивали угли. Неподалеку кто-то забормотал во сне. Бран шагнул вперед, и руки уперлись в твердое.
Это... но ведь это...
Столб опоры, какие бывают в домах. Значит, я все-таки...
Я в доме?
— Как темно, — Бран сел возле очага. Его колотил озноб. Наверно, я и вправду спятил. Лунатить начинаю...
На лавке поодаль кто-то захрапел. Бран вздрогнул, усмехнулся, потер заледеневшие ладони. Дыханье очага окутало теплом, и не хотелось шевелиться. Он сомкнул веки.
Дверь отворилась.
Ночь по-воровски прокралась в дом, разворошила на полу солому, холодом повеяла в лицо. Бран открыл глаза.
Свет стелился от порога. Луна заглядывала в дверь. Вытянув бледные лучи, трогала предметы. Отражалась в медных лампах, будто в зеркалах, любовалась на себя — и не могла налюбоваться.
Бран поднялся и подошел к двери. Луна висела прямо над ним, Бран видел ее яркую улыбку. За дверью стояла сияющая ночь. Серебряный снег, а сверху бархатное небо. Ни шевеления, ни звука — ничего. Бран взялся за ручку двери, но порыв ветра толкнул его внутрь, и он упал, ударясь о косяк. Дверь грохнула и заскрипела. Пламя в очаге взметнулось, загудело, раздуваясь. Свет луны померк. Темнота стояла у порога, тихая, неслышная, живая, и пристально смотрела в дом. Ее взгляд взъерошил Брану волосы, как испуганному зверю, заставил распахнуться его глаза.
Темнота вздохнула, и дыханье было, словно ветер. Ее мягкие ладони проникли в дом, дотронулись до Брана, коснулись его лица. Ощупали, и он застонал, попытался отодвинуться — но не успел.
Тьма вошла в распахнутую дверь. Ее руки обхватили Брана, она приникла к нему со страстью, как любовница, прошла вокруг него — и сквозь него. Его сердце перестало биться, потому что ее объятья были лед. Она посмотрела на него темными холодными глазами, протекла насквозь, как ручей течет сквозь лес.
И вдруг исчезла.
Бран со стоном втянул воздух. Закашлялся. Опять почувствовал себя, свое сердце, руки и ноги. Завозившись, поднялся на четвереньки. Он едва дышал, волосы стояли дыбом. Из него как будто выкачали кровь, он замерз и обессилел.
Тихий вздох. Бран вскинул голову. У пылающего очага стояла призрачная тень, такая черная — чернее темноты. Она стояла неподвижно, вздымаясь под самый потолок, сливаясь с темнотой спящего дома.
Тьма вдруг заклубилась, ожила, мотая огромной головой. Свет очага вычертил разинутую пасть. Клыки, похожие на лезвия кинжалов. Налитые кровью, яростные кабаньи глаза.
(...черный призрак...)
— Нет. Ты умер. Мы тебя убили! Мы же тебя убили... этого не может быть...
Зверь зарычал. Взмахнул огромной лапой, в глазах блеснул лиловый огонь. Он склонился над кем-то, лежащим на постели. Обнюхал спящего — и облизнулся. Повернув голову, взглянул на Брана. Ему почудилось, что чудовище усмехается.
— Патер ностер, — шепнул Бран — и замолчал. Он позабыл слова молитвы, позабыл все на свете слова. Он смотрел на зверя — а зверь, шумно дыша, смотрел на него.
Короткий рык. Черная морда сунулась вперед, и Бран услышал хруст ломаемых костей. Треск раздираемого мяса. Довольное урчание.
— Нет! — завопил Бран. — Уходи! Убирайся! Ты умер, тебя здесь нет! Тебя нет! Тебя нет! Нет!!!
Бран рухнул ничком на скрещенные руки.
И — все исчезло.
Он очнулся у порога. Лежал, уткнувшись в снег лицом. Светила луна, было очень тихо. Он так замерз, что не чувствовал себя.
Приподнявшись, он начал озираться. Он был, словно зверь, потерявший свою нору: не помнил, кто он, где он, и как сюда попал. Не помнил, как его зовут.
(...Бран...)
Он сел. Сведенными морозом, каменными пальцами смахнул снег с глаз. Где я? Темно... сейчас ночь. Что я здесь...
— Что... я здесь... делаю?
Бран подполз к крыльцу и, задыхаясь, поднялся на колени. Вцепился в перила и встал. Ноги не держали, он их совсем не чувствовал, стоял, шатаясь, как старик.
Дверь хлопнула. Из дома выскочил человек. Воткнулся в Брана диким взглядом. Он был в одной рубахе, босиком. Как был, босой, он прыгнул в снег и помчался по двору.
Цепляясь за перила, Бран взобрался на крыльцо. Ухватился за ручку двери, отворил — и вошел в дом.
Светильники горели, никто, кажется, не спал. Бран привалился к дверному косяку. Услышал громкие голоса, чьи-то вскрики, чей-то плач.
Возле очага, у нар, сгрудился народ. Они стояли, тихо переговариваясь. Потом вдруг кто-то застонал, и это был стон смертельно раненого. Люди смолкли, а Бран остолбенел.
— Доченька, — услышал он. — Доченька... Ох, доченька...
Бран оторвался от стенки, подошел. Люди невнимательно взглядывали на него — и отворачивались. Он протиснулся к постели.
Конунг стоял на коленях, зарывшись лицом в шкуры.
А на постели лежала Аса.
Бран не сразу ее узнал. Ее глаза смотрели в потолок, блеклые, бесцветные: словно вместе с жизнью из них вытекла вся синева. Щеки были, как белила, в которые кто-то намешал свинец, а на лице застыло удивление. Она лежала, закинув за голову руку, другая рука, безвольная, безжизненная, свисала к полу. Конунг прижал ее к губам, и плечи содрогнулись. Он по-звериному полоснул ногтями шкуры. Из горла вырвался хриплый рык.
Бран пошатнулся, его окатило жаром. Он вспомнил все: следы на снегу, Харалда, живую тьму, и призрачного зверя...
— Не может быть, — шепнул он. — Этого не может быть...
— Эх, — сказали рядом. — Может, не может — а поди ж ты. Полон дом народу, а ведь ухитрились же, зарезали девчонку!
— За... резали? — Бран, как лунатик, повернулся к говорившему.
— Ну, да. Да сам погляди, колдун.
Бран поглядел. Увидел кровь у Асы на одежде. Вся грудь ее была в крови. Кровь пропитала покрывало, окрасила пряди золотых волос, и они стали цветом, как сырое мясо.
— Зарезали, кинжалом, видать. По горлу полоснули, — бормотал прежний голос. — Эх, жалко, што ты, колдун, тут не ночевал, глядишь, может, и обошлось бы.
Бран закрыл глаза. Качнувшись, еле удержался на ногах.
— Видар. Его рук дело, — промолвил кто-то.
— Да нету его, уехал он с утра.
— Ну, так што? Приятели евонные остались.
— Может, и уехал он только для отвода глаз? Помяните мое слово, тута он, в поселке.
Бран выбрался из толпы и проплелся к очагу. Почти рухнул на ограждающие камни. Люди продолжали говорить, он слышал голоса, не понимая слов. Они жужжали вокруг, как мухи: ж-жу-у, ж-ж-жу-у-у, слышал Бран — а потом вдруг перестал их слышать. Наклонился вперед. Глаза застлала темнота.
Он упал и потерял сознание.
Глава 14
— Арнор, куда ты чашку задевал?
— Я? Опять я? Не трогал я твою чашку. Это Раннвейг, ее и спрашивай!
Бран открыл глаза. Было темно, рядом, по стене, как солнечный зайчик по льду, метался и прыгал яркий блик.
— Нечего меня обвинять, — сказал сердитый голос Раннвейг. — Чуть что, сразу Раннвейг! Я сама видала, как ты эту чашку туда-сюда таскал!
— Я таскал? Я?!
Бран пошевелился. Он лежал на чем-то мягком, было тепло. Пальцы нащупали ворсистую ткань: одеяло. Опираясь на руки, он сел.
То, что принимал за стену, оказалось занавесом у постели. Свет скользил по нему, колеблясь, переламываясь в складках, а из-за полога доносились голоса.
— Это у тебя память отшибло, — говорила Раннвейг. — Голова дырявая, отродясь ничего не помнишь.
— Молчи, девчонка, — отозвался Арнор.
— Ох, тоже мне, мужик!
— Полно вам, не ссорьтесь, — сказала мать, и они притихли.
Шорох. Стук. Шаги. Звук передвинутой посуды. Шипение, будто что-то выплеснули в очаг. Бран потянулся, и тело отозвалось резкой болью. Морщась, он оглядел себя и увидел, что голый. Кожа на пальцах и ладонях казалась багровой, будто от ожога, и была до странности липкой и жирной, Бран не сразу понял, что это какая-то мазь. Поднеся ладонь к лицу, ощутил смолистый запах.
Полог колыхнулся, и Бран зажмурился от яркого света.
— Очнулся, сынок? — сказала Хелге. Стоя у постели, она держала глиняную плошку, и свет делал совсем прозрачными ее серые глаза. Бран быстро натянул на себя одеяло.
— Болит чего? — Хелге присела на край.
— Не очень, — ответил он — и сморщился. Губы казались деревянными, не слушались, и говорить было больно. Он потянулся к своему лицу, но Хелге остановила его руку.
— Не трогай, — сказала она. — Ты обморозился.
— И сильно? — Бран опять поморщился от боли.
— Сильно, — Хелге опустила светильник на деревянную подставку в изголовье. — Но ничего, это пройдет, только трогать не надо. Ляг, я посмотрю.
Бран смущенно глянул на нее. Она поняла и усмехнулась:
— Не след тебе меня стыдиться. Я двоих сынов, чай, вырастила. Да и ты мне почти как сын. Ложись-ка. Эй, Арнор, поди сюда.
Бран послушался и лег. Хелге стянула одеяло. Полог зашуршал, и появился Арнор.
— О! — воскликнул он. — Привет! Очнулся?
— А то сам не видишь, — сказала мать. — Чем болтать без умолку, поди-ка, воды мне принеси. Поди, поди, болтать после будешь.
Арнор исчез, ворча себе под нос.
— Мне можно зайти? — Раннвейг просунула голову за полог, и Бран вздрогнул.
— А ну-ка, прочь! — рассердилась Хелге. — Это что еще такое?
Раннвейг ойкнула. Глаза округлились, голова исчезла.
— Иди, брату помоги, — велела мать. — Да принеси мне полотенце, только чистое, слышишь, дочка?
— Слышу, — отозвалась Раннвейг. Арнор что-то тихо ей сказал.
— Дурак! — отозвалась та. Арнор прыснул, по проходу простучали быстрые шаги.
