Язычница

— Яночка, к Вашему сведению, толерантность — это, прежде всего, медицинский термин, обозначающий неспособность организма сопротивляться инородным телам. К слову, снижение реакции на повторяющееся введение лекарств и наркотиков, то есть привыкание, ввиду которого требуется всё большая и большая доза для достижения желаемого эффекта, тоже именуется толерантностью. Так что, барышня, рекомендую задуматься, к чему ведет нас толерантность, то есть привыкание к окружающей нас педерастии...

— И к чему же?

— К тому, что не сегодня-завтра на улицу с транспарантами выйдут не только педерасты, но и педофилы, зоофилы и прочая нечисть. Выйдут и будут выступать за свое понимание свободной любви.

— Герман Альбертович, и все-таки какие-то у вас сегодня странные сравнения. Педофилия — это же уголовно-наказуемое преступление, а гомосексуализм — нет.

Профессор демонстративно тяжело вздохнул и, закатив глаза, покачал головой.

— Учи историю, свет очей моих! — вступил в разговор Шаман. — И делай выводы. Гомосексуализм до недавнего времени тоже считался преступлением в большинстве стран мира. В частности, в Великобритании уголовное преследование содомии было отменено лишь в 1967 году. А до этого педерастов и на костре сжигали, и на исправительные работы отправляли, и принудительной химической кастрации подвергали.

— Павел Андреевич, и вы туда же? — недоверчиво округлила глаза девушка. — Ладно Герман Альбертович. Он человек... Эмм... старой формации. Но Вы!

— И что же я?

— Вы? Неужели Вы на полном серьезе думаете, что отход от варварских методов воздействия на кого бы то ни было это неминуемый шаг в пропасть?

— Прежде всего, я думаю, что исключение педерастии из списка психиатрических заболеваний, подо что бы этот шаг ни маскировали — под сострадание, под борьбу с предрассудками, под свободу личности — это не просто манипуляция с общественным сознанием, а преступление против человечества.

— Ну вы загнули! — ехидно протянула Янка и скривила губы в кривой усмешке. — Людей перестали насильно кастрировать и это, по-вашему, преступление против человечества?

— Да, свет очей моих. И то, что ты не можешь провести логическую цепочку от одного к другому, является наглядным примером успешной многоуровневой манипуляции общественным сознанием.

— Павел Андреевич, у вашей ненаглядной протеже вообще проблемы с логическими цепочками, — не преминул вставить свои пять копеек профессор. — Так что...

— Герман Альбертович, вы кушайте-кушайте кашу, — не оборачиваясь на профессора, нарочито ласково протянула Янка.

— Помолчите, одним словом, — сам себе расшифровал Янкин наказ он и, с усмешкой покачав головой, покорно зачерпнул ложкой кашу.

Шаман удивленно покосился на старшего коллегу. Подобная покладистость была настолько тому несвойственна, что ассоциировалась исключительно с пресловутым затишьем перед очередной бурей. Но уже через несколько секунд профессор развеял подобные подозрения.

— Продолжайте-продолжайте, Павел Андреевич, — лукаво улыбаясь, кивнул он. — Не обращайте внимания на старика. Может, Вам и удастся пробудить ото сна хоть какие-то мыслительные процессы в этой прелестной головушке.

Янка скосила на Шамана заговорщицкий взгляд, невзирая на колкость сказанных профессором слов, всем своим лучезарным видом демонстрируя самодовольство и уверенность в том, что именно сейчас она одержала победу в неведомом состязании. Девушка не озвучила вслух причин столь нетипичной реакции на уничижительное высказывание в свой адрес, но Шаман, как и накануне, абсолютно отчетливо услышал ее торжествующий голос в голове.

— Ну что я Вам говорила, Павел Андреевич? Что я Вам говорила! Кто гениальный миротворец? Яна Мальцева — гениальный миротворец!

* * *

День до обеда прошел на удивление мирно. Без склок между студентками, пьяных дебошей и прочих катастроф как местного, так и более глобального масштаба. И это невзирая на то, что почти все участники экспедиции за исключением поварих, костровых, а также пострадавшей накануне Верки, несли свою трудовую вахту бок о бок друг с другом на двух небольших раскопах. Девушки очищали от сорняков "новый", юноши — откачивали воду из "старого".

Герман Альбертович в то утро так и не покинул административный лагерь, восстанавливая здоровье в шезлонге у воды. И с одной стороны Шаман был не в восторге от столь вопиющего тунеядства профессора, с другой — в глубине души радовался полученной передышке в общении с ним. Тем более, что профессор, невзирая на свое перманентно пьяное состояние, вдруг начал проявлять чудеса наблюдательности и, несомненно, уже сделал свои выводы относительно истинной природы интереса начальника экспедиции к несовершеннолетней студентке.

Стоя на перешейке между двумя раскопами, Шаман вновь окинул взглядом занятую прополкой женскую половину экспедиционной братии. Как и следовало ожидать, Янка с Катей не пожелали слиться с толпой и вновь продолжали демонстрировать окружающим свои познания в модных тенденциях. Широкополые шляпы, яркие топики с блестящими пайетками и цветными перьями, до неприличия короткие шорты и босоножки на убийственных каблуках.

Шаман тяжело вздохнул и, мельком взглянув на часы, двинулся вдоль кромки отвала по направлению к дальней части нового раскопа. Как раз туда, где трудилась Янка. До очередного десятиминутного перерыва оставались считанные секунды, на ведущей к раскопу тропе уже показались костровые с двумя ведрами чая, и Шаман решил, что время обсудить с девушками их внешний вид, а точнее правила поведения в раскопе, все-таки настало.

— Перерыв! — громогласно оповестил он студентов и, закурив, жестом подозвал Янку к себе. — Ян, ну скажи мне, — начал он без обиняков, — неужели вам с Катей так необходимо произвести фурор даже в такой мелочи, как обувь для раскопа? Посмотри на ребят... Все люди, как люди. А вы?

— Павел Андреевич, — вызывающе подбоченилась Янка и, кивнув в сторону однокурсников, едко продолжила: — По одежде наших экспедиционных братьев можно определить, что было модно лет десять назад. И если это показатель принадлежности к роду человеческому, то я, пожалуй, предпочитаю собак.

— То есть ты считаешь, что собакам важно, кто во что одет?

— Конечно. Геродотик, например, ни за что не позволит нарядить себя абы во что.

— О да! Геродотик, несомненно, эксперт в вопросах моды.

— Зря смеетесь, Павел Андреевич. У Геродотика отменный вкус.

— Искренне верю. Но в данный момент речь не о вкусе и, тем более, не о моде, а об элементарных правилах поведения на раскопе. Правилах, которые обязаны соблюдать все без исключения участники экспедиции. Поэтому, сделай милость, переобуйся. Каблуки при нахождении внутри раскопа недопустимы.

— Час от часу не легче. Кому какая разница на каблуках я или нет?

Шаман глубоко вздохнул и для пущей убедительности закатил глаза.

— Ян, уважай свой и чужой труд. Обувь для раскопок должна быть на плоском ходу с максимально гладкой подошвой, дабы оставлять наименее заметные следы. Особенно в ходе зеркальной зачистки раскопа.

— Хорошо. Слушаюсь и повинуюсь, Товарищ Большой Начальник, — не тая язвительных интонаций отрапортовала девушка. — Во время зеркальной зачистки буду летать по воздуху... на штыковой лопате. Как истинная ведьма. А пока мы занимаемся прополкой огорода Дедушки Мазая, позвольте нам с Катькой побыть просто женщинами. Уважьте женские капризы, а?

— Ян, в нормальном обществе человека уважают вовсе не из-за его одежды...

— Ну да, ну да... что-то я не припомню, чтобы голые люди вызывали хоть толику уважения. В нормальном обществе.

Шаман не ответил и, оглянувшись в сторону Спаса, напряженно прислушался к нараставшему рокоту мотора. Ошибки быть не могло, к острову вновь приближалась чья-то лодка. И, невзирая на то, что гостей на острове в тот день не ждали, Шаман был уверен, что мимо она не проплывет.

И верно. Вскоре рядом с экспедиционным плавстредством пришвартовалось небольшая, видавшая виды моторка, из-за штурвала которой ловко выпрыгнул невысокий смуглый мужчина в подвернутых тренировочных штанах с белыми лампасами по бокам. Его обнаженный торс вызывающе лоснился на солнце. На груди поблескивал то ли медальон, то ли крестик. Довершала образ выцветшая до бледно-розового оттенка бандана на лысой голове.

Шаман прищурился, не отрывая взгляда от гостя. Тем временем тот обошел лодку и поочередно помог выбраться на сушу двум приплывшим вместе с ним женщинам. В одной из них Шаман безошибочно признал молодую жену Германа Альбертовича. Во второй — ее подругу, школьную учительницу из какого-то маленького подмосковного городка, название которого она уже бесчисленное количество раз озвучивала Шаману, а он упрямо не желал его запоминать.

Обе женщины считались завсегдатаями экспедиции, и их появление на острове было ожидаемо. Тем более, что Герман Альбертович уже успел обмолвиться, что Татьяна Андреевна непременно скоро почтит их своим присутствием.

Старик почему-то всегда называл молодую жену исключительно по имени-отчеству. Не только при студентах и коллегах, но и будучи с ней наедине. В свою очередь Татьяна Андреевна, хоть и не имела ничего против столь официального обращения со стороны мужа, сама звала его Герочкой и никак иначе. При этом она немного растягивала первый слог и жеманно надувала пухленькие нежно-розовые губки, тем самым волей-неволей подчеркивая солидную разницу в возрасте между собой и мужем.

Сторонний наблюдатель при взгляде на эту красивую молодую блондинку вряд ли заподозрил бы у нее наличие интеллекта. Но внешность, мимика и неизменно жеманные интонации в голосе в ее случае были весьма обманчивы. Шаман знал Татьяну Андреевну уже четыре года и за это время успел убедиться, что за миловидно-кукольным образом скрывается цепкий аналитический ум, железный характер и целеустремленность.

С приездом Татьяны Андреевны Шаман мог вздохнуть с облегчением. Уж она-то сумеет привести своего Герочку в божеский вид и не допустит повторения вчерашней и позавчерашней попойки. И это, несомненно, пойдет на пользу экспедиции.

Ее подруга представляла собой едва ли не полную противоположность и внешне, и внутренне.

Невысокая молчаливая брюнетка со впалыми щеками и большими темно-карими глазами производила впечатление особы серьезной и вдумчивой. Но на деле особым умом, по мнению Шамана, не отличалась. Впрочем, он допускал, что не может судить непредвзято о Ритуле — а именно так ее и звали все вокруг — начиная с коллег и руководства, заканчивая школьниками.

Эта женщина еще четыре года назад вдруг задалась целью выйти замуж за Шамана и даже теперь не забыла о своем намерении. А после того, как он прошлым летом — было дело — на недельку пригрел ее в своем спальнике, уверилась, что цель близка.

* * *

Янка проследила за взглядом Павла Андреевича и только тогда заметила, что на остров прибыли очередные гости. Точнее гостьи. Татьяна Андреевна была ей хороша знакома, в отличие от второй особы — красивой брюнетки в костюмчике цвета хаки.

Девушка еще не успела ее толком разглядеть, но уже заподозрила неладное. Не просто заподозрила, а почувствовала всеми фибрами души. Поджала губы, ощутив себя вдруг кем-то сродни воробушку на фоне прекрасного лебедя — только что прибывшей на остров незнакомки.

Не отрывая взгляда от нее, Янка, сама того не замечая, неловко попятилась к краю раскопа. Подальше от Павла Андреевича. Будто опасаясь, что ее присутствие подле него, вызовет лишние вопросы у этой женщины. Машинально сунула руку в задний карман шортов и достала оттуда сплюснутую сигаретную пачку. Но не закурила, продолжая внимательно наблюдать за происходящим.

Брюнетка поправила пояс на тонкой талии, одернула блузу, отряхнула брюки, после чего попыталась пригладить ладонями растрепавшиеся на ветру волосы. Но, видимо, усомнившись все-таки во внешнем виде своих волос после столкновения с ветром и брызгами воды, чуть помедлив, водрузила на голову болтавшийся у нее за спиной пробковый шлем.

Янка глубоко вздохнула и, наконец, перевела взгляд с незнакомки на Павла Андреевича. И к своему удивлению, заметила, что его лицо вовсе не выражало положительных эмоций при виде гостей. На нем прочно обосновалась печать равнодушия, будто приезд этих людей на остров его абсолютно не касался.

— Кто это с Татьяной Андреевной? — тихо поинтересовалась девушка, снова шагнув к Павлу Андреевичу.

Тот равнодушно пожал плечами и, будто его это совершенно не касалось, отвернулся. То ли делая вид, то ли, действительно, внимательно осматривая очищенные от травы деревянные конструкции в раскопе.

— Ее подруга, — наконец, бросил он.

Янка не поняла, что именно в тоне Павла Андреевича остановило ее от дальнейших расспросов, но все же предпочла не демонстрировать ему свой повышенный интерес к незнакомке. Кем бы она ни была.

Тем более, что все скоро и без наводящих вопросов само собой выяснится.

Янка закурила и поискала взглядом Катю. Та, судя по всему, в очередной раз отказалась от странного напитка, который на острове гордо именовали чаем, и легла загорать, расстелив на отвале специально прихваченное для этой цели парео из поблескивающей на солнце бледно-розовой органзы.

В отличие от подруги Янка не испытывала особой неприязни к местному чаю, но в этот раз тоже решила воздержаться от него. Правда исключительно из-за длинной очереди к ведру.

— Интересно, долго ты на такой жаре без воды протянешь? — усмехнулась девушка, присаживаясь рядом с Катей на отвал.

— С такой водой я еще меньше протяну... — буркнула та, не открывая глаз.

— А у нас очередные гости, — оставив без едкого комментария слова подруги, нарочито бодро сообщила Янка.

— Ммм, — лениво протянула Катя, продолжая нежиться на солнце.

— Скоро на Вежах иголке некуда будет упасть.

— Ммм.

— Жена Германа, кстати. С подругой.

— Ммм.

— Кать!

— Ммм.

— Эх... И ты, Брут...