Невыразимец

Я нежными движениями ладоней мял грудь Эммы, которая даже глаза закрыла, словно сейчас замурлычет. Грудь её была среднего размера, мягкая, упругая, приятная на ощупь. Затвердевшие соски горошинками перекатывались под пальцами, от чего она ещё больше возбуждалась. Через пять минут она уже явственно стонала. Гермиона сидела рядом и молча, не в состоянии вымолвить ни слова, смотрела на Эмму. А Эмма, между делом, легла на спину и раскинула руки в стороны, задев правой Гермиону, от чего та покраснела.

— Миа, ты же говорила, что хочешь присоединиться? — спросила Эмма.

— Маам... Я пока... Нет, спасибо, — смущаясь, пискнула Гермиона и зажмурилась, когда Эмма от ласк застонала и выгнулась.

Я поцеловал шею Эммы, затем плечи, грудь. Покатал сосок на языке, тем самым вызвав ещё один стон Эммы. Потом языком пошёл ниже, обведя ровный пупок и упругий животик. Эмма взяла грудь в свои руки и мяла её, так же, как и я ранее. Добравшись до зоны бикини, я воззрился на трусики. На Эмме были те, что она демонстрировала мне в магазине — сексуальные. Справившись с завязочками, я начал стягивать их, глядя как Миа, пользуясь тем, что Эмма зажмурилась, смотрела на тело своей матери.

Тогда и пришла идея. Я оторвал от одеяла маленький кусочек и трансфигурировал его в шёлковую повязку на глаза. Эмма недовольно посмотрела на меня, так как я оторвался во время самого интересного. Но заметив в моей руке повязку, только сказала:

— Ах, какой шалун! — и позволила мне завязать ей глаза, за что я удостоился благодарного взгляда от Миа.

— Что, стесняешься? — спросил я шёпотом у Гермионы.

— Конечно! — так же шёпотом ответила она.

— Теперь она нас не увидит. Хочешь посмотреть? — спросил я. Гермиона вспыхнула на такую наглость, но тут же сдулась.

— Ну... чисто из интереса... — краснела она, отводя взгляд.

— Тогда иди сюда, — я подтолкнул её в сторону Эммы. Та лежала на кровати и молча ждала. Её красивое тело, голое, с повязкой на глазах так и манило прикоснуться. Распластанная на кровати, она производила впечатление: не девочка-подросток — взрослая женщина, с красивым телом, грудью, ногами. Я развязывал завязочки пояска на ноге, а Гермиона приблизила лицо и вдохнула воздух.

— Нюх-нюх... — повела она носом заинтересованно.

— Гарри, что это за запах... пахнет...

— Эмма же возбудилась. Это...

— Я поняла, — снова мгновенно покраснела Гермиона. Я прикоснулся к трусикам — влажные. И посмотрел на Герми. Та, сглотнув, неуверенно поднесла руку к кружевным трусикам и погладила их круговыми движениями, но когда Эмма тихо застонала — убрала руку, глядя то на меня, то на Эмму в полном шоке.

Я начал стягивать с Эммы трусики, и Гермиона, зажав обеими руками рот, глядела глазами-блюдцами на этот процесс. Сначала показалась ровная полоска коротко постриженных каштановых волос. У Миа покраснели уши, а я продолжил неторопливо стягивать трусики. Потом... Потом показалась ОНА. Девушка смотрела заворожено как Эмма поудобнее легла, раздвинув ноги ещё шире. Миа теперь тоже на карачках подползла к нам и заворожённо рассматривала Эмму в том месте. Припухшие от ласк Гермионы губы, тонкая линия малых половых, розовая нежная кожица внутри... Да, Эмма и там была красива, что ни говори. Миа всё ещё держала руки у рта, но вот отняла одну и потянулась... Дотронулась! Дотронулась до клитора Эммы, от чего та дёрнулась, как от удара шокером и простонала:

— Ещё, Гарри, ещё. Не стесняйся, — Гермиона посмотрела на меня. Страшно подумать какая каша у неё в голове. Я тоже дотронулся до Эммы, проведя вдоль всей её прелести, погрузив два пальца внутрь. Тепло и влажно. Такая нежная. Эмма опять застонала, а я убрал руку, потому что потянулась Гермиона. Она так же несмело дотронулась и потрогав её, вставила внутрь сразу два пальца левой и правой руки и... Развела в стороны губки Эммы. Внутри было розово, влажно. Горошинка клитора набухла, а во влагалище были видны изгибы мышц, покрытых соком Эммы. Герми с любопытством приблизилась и всмотрелась внутрь, как и я. Потом Герми слишком сильно раздвинула Эмму, на что та пожаловалась:

— Не так широко, Гарри.

Я, подмигнув Герми, вставил внутрь сразу три пальца, начав возвратно-поступательные движения, а Гермиона тоже не осталась в стороне и ласкала клитор. А потом тоже вставила палец во влагалище Эммы.

— О, Гарри, сразу две... — улыбнулась Эмма и стала нам подмахивать. Я совсем убрал руку и Миа вставила по моему примеру три пальца — так глубоко как могла и большим пальцем ласкала клитор. Я же смотрел и умилялся. Разврат, он и в Париже разврат. Особенно в Париже. Миа убыстрила темп и закусила губу, а я, воспользовавшись её занятостью, прикоснулся к промежности Гермионы...

Чавкающие и хлюпающие звуки, стоны, стойкий запах выделений девочек и немного — пота. Всё это создавало непередаваемую атмосферу оргии, которая запоминается надолго.

Миа была мокрая. Просто вся, аж сочилась — сквозь ткань трусов и штанов проступало мокрое пятно её сока. Я погладил Гермиону, а потом снял с неё штаны, стянув сзади. Аккуратная круглая попка, трусики приспущены, чем я и воспользовался, запустив руку в них. Проведя пальцами между белых, почти розовых булочек её попы, я нащупал нежную девичью киску, которая была просто неприлично влажной и стал её массировать. Бугорок клитора не замедлил появиться под пальцами, и я слегка сжал его, от чего Миа чуть не застонала, похерив всю конспирацию. Гермиона боялась, что Эмма поймёт, что её ласкает отнюдь не моя рука. Сама же Гермиона...

Тут очарование момента разрушила Эмма:

— А языком слабо? — спросила она, хитро улыбаясь. Миа, которая и так была в полнейшем ауте от творившегося разврата, посмотрела на меня с мольбой, но я покачал головой. Тогда она наклонилась и почему-то, хихикнув про себя, смело припала губами. Потом отпрянула, только язык двигался, мелькая розовой молнией. Руки Гермионы развели в стороны губы Эммы, и она тщательно вылизывала, смакуя сок, мягкую и розовую внутреннюю часть влагалища Эммы, погружая язык на всю длину и двигая им из стороны в сторону, от чего Эмма стонала ещё громче. Я же уже смелее, возбуждённый до неприличия, почти грубо ласкал Гермиону...

Эмма стонала, извивалась, говорила: "Да, Гарри, ещё глубже!", на что Герми старалась ещё больше. Чавкающие и хлюпающие звуки из влагалища Эммы заполнили комнату. Но потом Миа отпрянула, тщательно слизнув все соки Эммы с её бёдер, лобка, и облизнувшись вдобавок. Миа вопросительно посмотрела на меня, а я не прекращал ласкать её. Но она сдерживала стон, хоть иногда её лицо принимало такое глупое выражение, а рот раскрывался в беззвучном стоне.

— Гарри? — спросила Эмма.

Я наклонился к Герми и поцеловал её. Крепко. Вкус сока Эммы был великолепен, просто-таки нектар.

Миа шепнула мне, когда мы разорвали поцелуй:

— Дальше ты сам. И я сама, — заявила она, нагло запустив руку в свои трусики и схватив свою грудь, сжав с силой сосок.

Я приблизился к Эмме, штанов на мне, понятное дело, не было — избавился в процессе. Миа с интересом смотрела как я вхожу в Эмму, миллиметр за миллиметром, как Эмма застонала, как я наращивал темп... Это длилось минут двадцать — я наложил заклинание управляемого оргазма.

Через двадцать минут, во время которых я в разных позах просто до хриплых стонов любил Эмму, а Миа смотрела, порой поднося своё лицо впритык к месту процесса, то наоборот, отдаляясь. Мастурбировала моя девушка, глядя на нас. Кажется, это её особо возбуждало. Первой не выдержала Гермиона и откинулась на спину, протяжно застонав и прикусив губу. Через полминуты она устало откинулась и просто похотливо смотрела на меня с Эммой. Тут-то я и закончил процесс, сняв заклинание с Эммы. Ту прошиб такой оргазм, что тело выгнуло дугой, а она сама так застонала, что я забеспокоился по поводу звукоизоляции. После того как я закончил, Миа подползла к Эмме и отстранив меня, стала слизывать с её бёдер и влагалища остатки нашей любви, и мои, и Эммы. Сама Эмма, спросив: "Гарри?", стянула с себя повязку, чего не заметила Миа, увлечённо работая языком.

Эмма была в шоке, настоящем.

— МИА!!!

— Мам? — виновато улыбнулась она, облизнувшись, потому как наши соки стекали с её губ. Эмма глядела на Миа так же, как Миа на Эмму в начале процесса. Но потом, совсем ошалев от догадки, спросила:

— А до этого...

— Да, мам, и до этого это была я. Гарри почти не притронулся. Мам, а вкусно! — сказала чертовка, улыбнувшись и хихикнув. Эмма по-прежнему пребывала в шоке, а я смотрела на развитие процесса. Тогда Миа решила её добить: она поцеловала её! Для таких благовоспитанных дам это верх пошлости. А уж то, что вкус был "собственный" привело Эмму в ещё больший шок. Но Миа, жадно целующая Эмму, это полбеды, вторая половина — то, что Эмма ей отвечала, хоть и неосознанно. Но потом, конечно же, отстранилась.

Вышли мы через час. За это время Миа со своей матерью успела обсудить очень неприличную тему — лесби инцест — и странные наклонности Гермионы. Кажется, Эмме не очень понравилось, точнее совсем не понравилось, что её дочь дошла до такого разврата.

— Ну не ссорьтесь, девочки! — сказал я, пытаясь их примирить.

— Что значит "не ссорьтесь"? Мы не ссоримся, мы обсуждаем возмутительное поведение...

— МАМА!

— Эмма, Герми права, мы — втроём. Мне, конечно, трудно понять вас, так как семьи у меня не было, ни родной, ни приёмной, но ты сама подкалывала Гермиону, намекала, а теперь...

— А теперь узнаю, что моя дочь — лесбиянка, — поджала губы Эмма.

— Эмма, лесби — это те, кого интересуют исключительно женщины. А Герми — типичный бисексуал...

— Но я-то нормальной, гетеросексуальной, ориентации! — воскликнула Эмма.

— Мам, прости, я...

— Миа, не извиняйся. Ты такая, какая есть. К тому же, в тихом омуте черти водятся.

— Гарри, и ты за неё?

— Конечно! Эмма, дорогая, если Миа имеет какие-то желания к тебе, это нормально. В свете сложившейся ситуации и относительно того, что мы вообще только что все втроём устроили оргию, нормально.

— Мама?

Эмма сдалась. По глазам вижу — сдалась.

— Ладно, хорошо. Но только если с Гарри! Учти, Миа, с тобой я заниматься сексом не буду!

— А никто и не принуждает. К тому же, только что занялась, и разве тебе не понравилось? — спросил я. Эмма покраснела чуть-чуть но ответила:

— Понравилось. Ты вообще великолепен. Миа повезло...

— Мам, я... Да, я бисексуалка, как сказал Гарри. И ты... Нравишься мне. Но только не говори, что я опять в чём-то накосячила! — воскликнула Гермиона.

Эмма улыбнулась.

— Да нет, всё... так и быть, всё хорошо. Прощаю вам этот маленький обман. К тому же, ты можешь быть не хуже Гарри, — улыбнулась нам Эмма и мы со спокойной душой начали собираться.

**Эмма:**

http://uploads.ru/jrSbR.jpg

**Гермиона:**

http://uploads.ru/4stwy.jpg

**Гарри:**

http://s5.uploads.ru/vL6zR.jpg

22. Он всегда был не прочь подкрепиться. Кроме того, он был поэт.

Сказка о винни-пухе.

Нимфадора Тед Тонкс. Именно так — "второе имя" — по отцу, маглорождённому Теодору Тонкс, который погиб незадолго до рождения Нимфадоры. Кто знает, возможно, если бы он успел обсудить со своей женой имя своего ребёнка, то Нимфадоре не пришлось бы шарахаться от звуков своего имени как чёрт от ладана. Но что есть, то есть — называть только по фамилии и никак иначе, а то можно схлопотать ступефай, или что покруче.

Тонкс была одновременно поражена, счастлива, офигевала от невозможности происходящего и боялась. По требованию Игоря, Гарри взял своеобразную "опеку" над Тонкс, хотя только в вопросах метаморфии — юному Поттеру удавалось обогнать девушку, ну, и в вопросах учёбы, конечно же, в той степени, в которой его самого готовили невыразимцы. То есть школьный курс — основы магии Тонкс знала куда лучше и полнее — это вам не шапочные поверхностные знания Поттера.

Игорь, здраво рассудив, что такая способная девочка составит хорошую компанию другому весьма способному метаморфу, пригласил в свой кабинет обоих. Тут следует дать объяснения происходящему. Метаморфия есть не что иное, как возможность влиять на своё тело магией — оно насыщено ею, словно пропитанная губка или мокрое полотенце. У метаморфов есть кроме способности менять своё тело ещё несколько особенностей. В частности, используя палочки, волшебники направляют сначала бессознательно, а сильные, хорошо чувствующие магию — осознанно, магию в палочку. Палочка служит проводником между силой волшебника и внешним миром, так и частью творимых заклинаний, выступая в роли "костыля", который берёт на себя функции распределения энергии по конструкту заклинания. К примеру, определённые пассы палочкой пропитывают нужные элементы конструкции. Внутри каждой палочки есть какая-либо магическая субстанция — перо феникса, жила дракона или шерсть единорога. Конечно же, это светлые палочки, есть и тёмные, но о них не принято распространяться. По идее, любая часть волшебного животного и растения подходит, но на деле большинство ингредиентов крайне нестабильны, из-за чего палочки, изготовленные из них, стоят безумно дорого. Штучная работа. И если палочки Олливандера относительно стандартные и изготавливаются из тридцати двух пород дерева, с четырьмя наполнителями — Феникс, Единорог, Дракон и перо гиппогрифа, то в Лютном можно, при желании, найти незарегистрированные палочки с более тёмными субстанциями. Конечно, и Олливандер держит у себя небольшой запас редких палочек — чтобы не пришлось терять покупателей, но продаёт он их с большой неохотой.

Сердцевина палочки служит для соединения с силой волшебника, таким образом, сила каждого индивидуальна, и палочку выбирают по степени родства силы волшебника и сердцевины. Сердечная жила дракона — сила с преобладанием неторопливости, можно даже сказать "вдумчивости", если бы к бездушной энергии можно было применить такой эпитет.

Феникс — существо огненное и благородное — и сила ему под стать — быстрая, стремительная, готовая в любой момент сорваться с места и ринуться в заклинание. А ещё она однобокая — принимает аксиомы как данность — словно её цель отделить добро от зла, правильное от неправильного, хорошее от плохого и придерживаться с фанатичностью выбранной стороны. Фениксы не раздумывают и не предают — следуют до самого конца, который порой бывает плачевным. А вот с единорогом другая история. В отличие от других сердцевин, он символизирует здоровье, выборность, отсутствие тяги к приключениям, как у фениксов, или к "вдумчивости". Зато сила единорога по-настоящему верит в волшебство, словно создана для него. Вера в идеалы, немного наивности, немного упрямства и, конечно же, тяга к "чистоте". Не даром материал собирают с трудом — ищут девственниц. А других единороги и не подпустят к себе, ни мужчину, ни познавшую реалии плотских утех.

Но это всё — всего лишь палочки, с метаморфами намного сложнее. Сердцевина палочки вытягивает из волшебника энергию, протягивает её, словно насосом, во время сотворения волшебства, но зачем, скажите мне, это метаморфам? В их телах магия есть в каждой клетке, словно они — это одна большая сердцевина палочки. Правда, метаморфы ниже пятого октана не могут выполнять беспалочковое заклинания — слишком рассеяна сила, слишком её мало для того, чтобы одновременно поддерживать преобразование и творить волшбу. Но с грани в пять октан начинается самое интересное — метаморф может не только изменять физическое тело, но и, при тренировке или просто сильном желании, направлять свою силу в отдельные участки тела. Обычно — в руку. Говорят, можно и носом заклинания творить, только никто не желает пробовать сие опасное занятие.