— А говорил, плотину надо ставить. Обошёлся, значит?
— Ха! Голь на выдумки хитра! Ты глянь, княже, чего мы соорудили-то.
— Айда посмотрим.
Выйдя наружу, князь со свитой обошёл мельницу, установленную на берегу речки. Необычно широкие лопасти, глубоко погружаясь в воду, лениво вращали нижнебойное колесо.
— Я что подумал, княже: сейчас плотину ставить — только народ покалечишь, в ледяной воде-то, да и земля промёрзла глубоко... Вот и порешили сделать мельницу на нижнем бое.
— Оттого и лопасти такие громадные?
— Верно. Иначе не потянуло бы колесо, силы не хватило.
— Ну что же, Варга. Спасибо тебе. Стало быть, с хлебом будем...
— А то! Ежели честно, уже надоела каша-разварня на золе-то. [Во времена Древней Руси, если не было возможности изготовить крупу, варили кашу из цельной ржи и ячменя, добавив немного золы для лучшего разваривания зёрен. Прим. авт.]
Покинув мельницу, князь направился дальше, к тому месту, где на берегу ручья стояли кузницы.
В первой кузне стоял звон, отсветы кузнечного горна плясали по уже закопчённым стенам. Молодой парень качал меха, возле наковальни трудился молодой кузнец, голый по пояс, в кожаном фартуке. Старый кузнец ворочал в горне раскалённые заготовки.
— Здрав будь, дядя.
— Василько, ты? — узнал в молодом кузнеце племянника князь Георгий. — Чего делаешь-то?
— Да вот, наконечники для стрел излаживаю, — Василько нашарил в кадке ковш с водой, отпил. — А то тяжело дядьке Евтею одному-то.
— Другой работы нет?
— А чем эта плоха?
Георгий Всеволодович не нашёлся, чем возразить.
— Что вести глаголят, дядя?
Георгий враз помрачнел.
— Вести, говоришь... Коломну взяли.
— Когда?
— Да уж три дня как. Гонец вот токмо прибыл.
Помолчали.
— Еремей Глебович убит.
— А Всеволод?
— Ушёл, слава Богу. Даже не ранен, добрый доспех выручил.
Снова помолчали.
— Что из Галича Мерьского?
— Прибудет войско. Да только сколько войска того... Я уже и в Нижний Новгород заслал приказ, все силы сюда чтобы...
— Не послушал ты тогда тестя моего, Михаила Всеволодовича...
— Так и что теперь, повеситься нам всем али как? — повысил голос Георгий. — Справимся. Время есть. Владимир не Рязань, тут поганые протопчутся ой-ой...
— Прости старика, княже, — неожиданно подал голос старый кузнец. — Василько Константинович, ты или работай, или мне балду-то отдай! Железо пережжём...
...
Кони мягко топотали по свежевыпавшему снегу, тихонько поскрипывали сани, ровно двигаясь по заснеженной глади реки. Мерное движение убаюкивало, меховая полость грела не хуже печки, отчего слипались глаза...
— Мама, а медведи тут есть?
Мария вскинулась, помотала головой.
— Должно, есть. Как не быть в таком дремучем месте медведям?
— А много? — продолжал выспрашивать Борис Василькович, вытягивая шею и с любопытством вглядываясь в заваленный снегом ельник, вплотную подступивший к берегу реки.
— Ой, Бориска, да отстал бы ты, право слово! Вон к владыке Кириллу подсядь, да его и спрашивай!
Борис заинтересованно засопел — идея была отличной. Митрополит Кирилл, ехавший позади, был собеседником хоть куда — одна борода чего стоит!
Справа и слева ехали конные витязи, охрана княжья. Всадников, впрочем, было немного — две дюжины да боярин Воислав Добрынич, коему князь Василько доверил вести обоз до самого Белоозера. Возчики, ведущие сани, то и дело поглядывали в сумрак лесной чащи. В здешних местах на татей-душегубцев напороться плёвое дело...
— Мама, так я пойду? — Борис уже откинул меховую полость, намереваясь спрыгнуть на ходу, но Мария вдруг по какому-то наитию придержала его в санях. И в тот же миг в край возка с тупым звуком впилась стрела. Вторая со свистом пролетела мимо. Сзади дико заржала лошадь, кто-то вскрикнул болезненно.
— А-а-ы-ы! — с рёвом, как медведи из берлоги, из ельника повалили разномастно одетые люди, с рогатинами, дубьём, топорами...
— Разбойники!
— А ну! — боярин Воислав выдернул из ножен меч, и вся невеликая дружина с ходу врезалась в беспорядочно набегающую толпу.
Бежавший впереди лохматый детина изготовился пырнуть воеводу рогатиной — неловко, по-деревенски, будто медведя или кабана. Воислав отбил удар мечом и тут же без замаха ткнул концом клинка между глаз разбойнику. Хрустнула кость, и малый с утробным всхлипом повалился навзничь.
— А-а-а! Бе-е-ей!
Выпущенные татями стрелы, несмотря на многочисленность стрелков, не причинили одетым в броню витязям заметного ущерба — должно быть, луки разбойников рассчитаны были больше на белку да бобра. Стрелять же по коням они избегали — добрый конь дорогого стоит, добыча знатная... Это была ошибка. Возможно, подбежавшие разбойники и справились бы толпой с упавшими витязями, теперь же шанс на победу был душегубами утерян. Клинки умелых воинов так и мелькали, дикие вопли ярости сменялись ужасом. Бой стремительно превращался в избиение.
Возница, правивший возком, в которой сидела Мария с детьми, привстав на одно колено, выдернул лук из налучи и выпускал одну стрелу за другой, оскалясь, как рысь. Летели стрелы и с других подвод — все обозники были бывалыми ратниками.
Бой кончился так же внезапно, как и начался. Немногие уцелевшие тати успели нырнуть в лес, растворившись в чаще. Их не преследовали. Гладь реки, ещё минуту назад покрытая искрящимся свежим снегом, покрылась алыми пятнами и неопрятными комьями тут и там валяющихся трупов.
— Ух, язви тя... Достали-таки, тати проклятые... — возница с шипением выдернул из окольчуженного плеча стрелу.
— Цела, матушка моя? — подскакал к возку боярин Воислав.
— Да целы мы все, целы, Воислав Добрынич.
И тут громко, басом заревел маленький Глеб.
— У, тати проклятые, — звонко сказал Борис. — Дядя Воислав, ты герой!
— Рад служить, княже! — громко ответил боярин, и все захохотали, на взгляд Марии, чересчур громко. Так устроены люди — нужна им разрядка...
По полю бродили ратники, добивая раненых разбойников и собирая скудные трофеи.
— Прав, однако, Борис Василькович. Истинно проклятые тати. Четверо раненых у нас. — подошёл к боярину митрополит Кирилл.
— Тяжко?
— Тяжко не тяжко, а верхом путь продолжать не смогут. Отлежаться им надобно.
Боярин помрачнел.
— Ладно. Будем искать ночлег.
...
— Вот он, главный город Урусии, мой Повелитель, — Джебе указал на раскинувшийся перед ним Владимир, точно приглашая к столу.
Монголы разглядывали раскинувшийся перед ними громадный город. Выпавший накануне свежий снежок придавал ему необычайно нарядный вид, и над морем белоснежных искрящихся на солнце крыш курились, столбом вздымаясь вверх, многочисленные печные дымы. Но ярче всего сверкали знаменитые Золотые ворота, окованные листами золочёной меди — краса и гордость Владимира.
— Нет, мой Джебе, — возразил Бату-хан, щурясь от яркого зимнего солнца. — Главный город Урусии Кыюв. Но и этот неплох, как видно.
Стена охранных нукеров расступилась, и к джихангиру подскакал Бурундай.
— Ну? — встретил его вопросом Бату-хан.
— Великий хан, у урусов в том городе совсем нет войска. Так, стражники на воротах. Можем взять хоть завтра.
— Очень удачно, — довольно улыбнулся Бату. — Тогда с него и начнём.
— Нет, мой Бату, — негромко, но внятно возразил Сыбудай. — Начинать нужно отсюда.
Воцарилось молчание. Вообще-то все уже привыкли, что слово Сыбудая второе после Бату-хана. Но всё же второе, а не первое, и джихангир вроде как изрёк свою волю.
— Почему? — прищурясь ещё сильнее, спросил Бату-хан.
— Не слишком ли ты много взял на себя, почтенный Сыбудай? — подал голос и Джебе. — Воинам нужна добыча, это укрепит дух. Нам всем нужна добыча, если на то пошло.
— Я всегда беру ровно столько, сколько могу унести, мой Джебе, — невозмутимо заговорил старый монгол. — В отличие от тебя или храброго Бурундая. Разумеется, мой любимый Бату может отсечь мне голову, если сочтёт необходимым. Не думаю, однако, что моя голова ему больше не нужна. Если брать Суздаль, уйдёт четыре дня — один на штурм, три на потеху твоим славным воинам. Именно этих дней может нам не хватить. Что ты будешь делать, мой Джебе, когда коназ Горги прижмёт нас к стенам Владимира всей своей ратью?
— Приму встречный бой! У коназа Горги не так много сил, чтобы прижать нас!
— Не так уж много нужно сил, чтобы поймать кота, неосторожно залезшего в сапог, — насмешливо возразил Сыбудай. — Боя не будет, мой Джебе. Будет бойня.
Все снова замолчали.
— Твоя голова стоит всех наших, мой мудрый Сыбудай, — заговорил наконец Бату-хан. — Мы сегодня же начнём подготовку к штурму Владимира.
...
— Вот и они, Мстислав Георгиевич.
На высокой сторожевой башне было холодно, морозный ветер с завыванием гулял по смотровой площадке. Молодой князь Мстислав смотрел через узкую щель между козырьком кровли и стеной на растекающуюся вокруг города массу, напоминавшую отсюда муравьёв. Сколько тут их, силища какая...
— Слышь, Пётр Ослядюкович...Чего у них повозок никаких нету?
Воевода Пётр смотрел из-под руки, зорко отмечая порядок развёртывания вражеского войска.
— Передовые силы тут, летучие. Думаю, обозы завтра подойдут.
Воевода оглянулся по сторонам. На стенах густо стояли ратники, разглядывая сквозь бойницы полчища врагов, обступавшие город. Да, сила в городе имеется. Не зря собрали сюда всех Суздальцев, да и мужиков с окрестных сёл-весей. Восемнадцать тысяч с гаком бойцов, не шутка. Если стены устоят, никакой приступ не страшен — сбросят вниз, устелют вражьими трупами земляной вал пред стеной... Если устоят стены. А если не устоят?
Послышался скрип ступеней, и на верхнюю площадку по крутой лестнице выбрался князь Всеволод Георгиевич.
— Ну что там?
— Смотри, брат, — кивнул головой на смотровую щель Мстислав.
Всеволод, приникнув к щели, с бледным и злым лицом смотрел на монгольских всадников, с гиканьем скакавших на расстоянии в каких-то пятьсот шагов. Ближе к стенам они не подъезжали — степняки уже оценили дальнобойность тяжёлых урусских луков, и без нужды подставляться не собирались.
— Глянь, Пётр Ослядюкович. Вот и обоз ихний. А ты говорил, завтра...
Из лесу выезжали странного вида подводы: пара широких и низких колёсных повозок, нагруженных длинными брёвнами, так что концы брёвен лежали на разных повозках. Каждую такую подводу тащили по снегу восьмёрки лошадей, запряжённых попарно цугом.
— Это не весь обоз, княже. Это обоз осадный. Стенобитчики, стало быть...
Воевода оторвался от щели.
— Надо слать весть князю нашему Георгию Всеволодовичу, ребята. Дескать, прибыли наконец гости долгожданные. Какое сегодня число-то?
— Первое февраля уж.
— Ну вот... Готовьте письмо, я насчёт голубя распоряжусь пока.
— Смотрите! — вскрикнул вдруг Мстислав.
Прямо к воротам приближалась процессия из полусотни конных, ведущих на верёвках связанного простоволосого пленника в одних исподних штанах.
— Брат... — Всеволод глотал с трудом. — Брат, Владко...
— Эй, урусы! — чуть вперёд выехал невысокий чернявый человек на вороном коне. — Повелитель, великий и непобедимый Бату-хан говорит вам — нет худшего преступления, чем противится его воле! Этот молодой князь не захотел открыть ворота города Мускафы пред конём Повелителя, и вы сами видите, в каком он сейчас пребывает виде! Но Бату-хан добр. Если вы сей же час отворите ворота города, он не тронет ни вас, ни этого молодого князя. Более того, воины великого Бату-хана не тронут ни жителей города, ни их жён и детей, а возьмут лишь то, что и так по праву принадлежит Повелителю — десятую часть имущества. Подумайте! Вы все сохраните жизнь и свободу!
Толмач-глашатай замолк, давая русским время усвоить сказанное.
— Если же через полчаса не будет ответа, он будет наказан по всей строгости. И после того, как воины Повелителя войдут в ваш город, никто из жителей не будет вправе сетовать на свою судьбу. Время пошло!
Мстислав обернулся к брату и воеводе.
— Да что же это! Брате! Пётр Ослядюкович! Ведь выручать его надобно!
— Как?! — взорвался Всеволод.
— Вылазку сделать немедля! Сколько их тут, сотня? Порубить всех, Владку на коня и айда!
— Тихо, Мстиша, тихо, — подал голос воевода. — Нельзя, княже. Никак нельзя. На это, должно, и расчёт у поганых. Что не выдержим мы, отворим ворота. Так или иначе.
— Так что теперь?! — схватил воеводу за грудки Мстислав. — Ведь Владко там, понимаешь ты?!!
Воевода осторожно отцепил от себя руки младшего княжича, с трудом разжав сведённые судорогой пальцы.
— А тогда план поганых удастся. И его не спасём, и город погубим. Терпи, княже. Это война.
— Да ты... ты...
— А ну заткнись! — рявкнул Всеволод. — Воешь, как баба! Прав воевода, и ты сам это знаешь! Утихни и думай!
Мстислав враз осел, тяжело дыша.
— Прости, Пётр Ослядюкович.
— Пустое. Не о том говоришь.
Они вновь приникли к щели. Пленный князь Владимир уже не стоял на ногах, очевидно, промёрз. Его поддерживали на верёвках. А сбоку откуда-то выдвинулись два здоровенных бритоголовых степняка, неторопливо начали раскладывать походный горн, раздувать огонь.
— Братка... Всевол, его же огнём пытать хотят!
Воевода крякнул.
— Этого допустить нам не можно. Эй, Олекса!
— Тут я! — высунулся из люка ратник.
— Сергия Стрижа покличь.
Голова скрылась. Палачи уже раздули огонь и теперь калили в горне клещи.
Послышалась возня, и на башню взобрался длинный, на голову выше всех мужчина.
— Звали кто?
Воевода Пётр обернулся.
— Такое дело, Сергий. Взгляни вон.
Слегка нагнувшись, ратник посмотрел в щель.
— Княжич Владимир!
— Нельзя допустить, чтобы надругались над ним поганые, — воевода смотрел сурово. — Достанешь?
Ратник задумался.
— Трудно. Далеко очень. И потом, я так мыслю, попасть надо точно в сердце.
— Верно понял. Сможешь?
Ратник ещё подумал.
— Ветер стих. Можно попробовать.
— Не пробовать, сделать надо! — не выдержал Мстислав. — Неужто допустим, чтобы калёным железом пытали его?
Сергий ещё помолчал.
— Раз так, сделаю.
Он спустился вниз и спустя недолгое время возник на башне вновь, неся тул со стрелами и громадный, едва не в свой рост лук.
— Ну-ко, отойди, княже.
Стрелок прилаживался долго, выбирая удобное положение. Надел перчатку с железным крюком [при стрельбе из очень мощных луков для удержания тетивы применяли специальный крюк. Прим. авт.] Достал из тула стрелу с чёрным оперением.
— Особая то стрела. С ядом чёрного паука, колдун один сделал. Даже ежели не совсем точно угодит стрела, смерть мгновенная почти.
Между чем палачи уже подготовились. Вперёд выехал всё тот же чернявый толмач.
— Ваше время истекло! Какой будет ответ?
Сергий прицелился, натягивая свой чудовищный лук. Стрела ушла к цели со свистом, так стремительно, что полёт её не удалось проследить. Сергий немедленно выхватил вторую стрелу и наложил на тетиву. Толмач, осознав, начал поворачивать коня, но не успел. Стрела впилась ему в бедро, переводчик с воплем рухнул на землю, выгнулся дугой и затих. Очевидно, Сергий не стал стрелять в грудь, опасаясь, что стрела не пробьёт на таком расстоянии доспех под одеждой.
