— Конрад, вам вернут вашу одежду. Вы свободны.
— Сколько? — Сразу же поинтересовался главный казначей княгини.
— Наши дирхемы слишком видны. Но я дам тебе, Конрад, три совета.
Она встряхнула головой. Стряхивая воду с ресниц и пытаясь правильно уложить мысли в мозгу.
— Первый: забудь. Что встретился со мной, что дотащил сюда, что был здесь, что увидел... сейчас. Этого — не было. Второй: поспеши в замок. Слушай внимательно. Третий: завтра, к началу третьего часа, навести меня. Не сообщая об этом никому и не привлекая ничьего внимания.
Она внимательно смотрела на юношу, который, кажется, и не слышал её, уставившись на синие окружности под её сосками. Наконец, он очнулся:
— Три совета? Щедрая оплата. Щедрейшая.
Он был испуган, смущён и раздражён. Кажется, с его уст готова была сорваться и следующая дерзость. Но женщина, чуть качнув покрытой синяками грудью, твёрдо произнесла:
— Щедрая. Ценой в жизнь. Твою. Короткую. Или — богатую. Иди.
Едва двери за мужчинами закрылись, как прибежали две служанки, княгиня перестала "держать лицо и фигуру", разрыдалась от боли, унижений, пережитого страха...
Через час, когда согретая, намытая, намазанная бальзамами она лежала в постели, внизу захлопали двери, раздались голоса. В комнату ворвалась радостная, возбуждённая Софья.
— Ростишка! Мне удалось! Такой успех! Генрих отдаст тебе Целлерфельд! Полностью! С округой! Со всеми правами и привилегиями! Там же серебра...
От неё пахло дорогим вином, восточными благовониями, жареным мясом, соками бурной любви...
— Мама. Меня изнасиловали.
Софочка, желавшая поделиться радостью от успешной сделки, исполненной ею в постели герцога, ожидавшая восхищения и похвал, скривилась.
— И что? Первый раз, что ли? Муженька покойного вспомни. Ты не девочка, пора привыкнуть.
И томно улыбаясь, вспоминая нечто приятное из совсем недавнего, добавила:
— И получать удовольствие.
— Я убила человека. Двух.
— Этих мерзавцев? Которые тебя...? И правильно сделала. Никто не видел?
— Женщину я зарезала. Кинжалом.
— Женщину?! Экая гадина. Молодец!
— А мужчину застрелила. Из рогатки.
— Из... чего?
Только изумление, вызванное неизвестным средством убийства, смогло остановить самолюбование Софьи. Она присела на край постели, начала задавать вопросы, вспомнила, по ходу дела, о необходимости выказать дочери душевное участие, они обе поплакали и заснули.
Около 9 утра (в третьем часу по церковному счёту) в комнату на втором этаже слуга ввёл гостя. Во главе стола сидела, выпрямившись, будто солдат на плацу, княгиня Ростислава Андреевна. Софья Степановна, её матушка, в скромном светло-сером одеянии послушницы-паломницы, искоса поглядывала на вошедшего. Бенжамин из Всеволжска, занявший в свите княгини место советника по финансам и особым вопросам, сосредоточенно рассматривал несколько поцарапанный стол. Ивашко, главный в свите, сурово осмотрел гостя. И утратил к нему интерес: не воин.
Княгиня смотрела прямо. В глаза Конраду фон Зейцу. Как и положено смотреть прирождённой государыне.
Не смущаемая воспоминаниями ни о собственном ночном стриптизе в ванне, ни ощущениями его пальчиков, ощупывавших вчера её соски. Ни о своей полной беззащитности, зависимости от него по дороге домой. Экие мелочи. Слуга выполнил свой долг — потрудился для госпожи. Так и должно быть, вспоминать — нечего.
— Присядь. Расскажи. Что нового в замке и городе.
Кажется, такое начало, без предисловий и приветствий, смутило юношу. Поставило на место: с равными, с гостями говорят о погоде. Со слугами, с подчинёнными — о деле.
Он отвёл глаза и принялся несколько сбивчиво изображать из себя новостное агентство:
— Я тогда... вернулся... промок сильно... грелся у камина... выпил там... дело к концу уже... тут крик: молодого Блискастеля убили. С сестрой. Ну, с Клотильдой... с любовницей, значит, нашего... пошёл глянуть... В подземелье... народу — не протолкнуться... говорят: он её заставлял сделать... "русский поцелуй". С тех пор как вы герцогу...
Он кивнул в сторону Софьи. Та горделиво вскинула голову, начиная постепенно краснеть.
— Герцог был в полном восторге. Естественно, похвастал. Так расписал, что... теперь все хотят... чтобы все. Но некоторые... Кло, конечно, со многими кувыркалась. И с братом своим. Но тут... она его чем-то тяжёлым в висок. Как говорят. А он её кинжалом по горлу. Кровищи там... Вот.
Рассказчик искоса оглядел присутствующих и продолжил:
— Герцог — в ярости. Содом! Вертеп! Канонники схватились... Чуть не до драки. Один орёт: страшный грех! Противоестественно! Другой наоборот: ничего страшного, это ж... ну... не по настоящему. Кричат да на Генриха поглядывают. Поскольку тот... Во-от. Да.
Конрад вспомнил, вытащил из пустого кошелька и катанул по столу металлический шарик. Гремя и подскакивая на щербинах шарик докатился до княгини. Острый, цепкий взгляд юноши скользнул по недоумевающим лицам мужчин. Они, явно, видели такую штуку первый раз в жизни.
— Не они, ошибся, — подумал юноша.
И споткнулся о взгляд Ростиславы. Княгиня, не взглянув на шарик перед ней, продолжала смотреть ему прямо в глаза. Твёрдо, не отвлекаясь.
— Что это?
— Это... там... ну... когда тела убиенных выносили... стукнуло... я подобрал и... у графа в голове дырка... сходного размера... Штучка железная. Только... такого железа у нас не делают. Ни в Саксонии, ни везде.
Чугун в эту эпоху выплавляют в Китае. В Средней Азии. Во Всеволжске. До европейского чугуна пара столетий.
— Расскажи. О себе. Кто ты, откуда, чем занимаешься.
Довольно обычная для этих времён и мест история. Давний славный род. Бесславно обедневший: двоюродный брат дедушки, глава рода, попал в плен. Для выкупа пришлось продать всё. Остальное заложить. Одни в роду умерли, другие разбежались. Конраду повезло — его взял себе в министериалы граф Рейнгенау. Слишком юный для серьёзной должности, довольно субтильный, хотя как показала прошедшая ночь — уносливый и грузоподъёмный, он не выглядел подходящим для ратной рыцарской службы. Так, "по особым поручениям", куда пошлют.
— И сколько за такую службу платят?
Непристойный вопрос. Но юноша вздёрнул нос и храбро сообщил:
— Четыре ливра в год!
— Меньше трёх пфенингов в день? Простой сержант получает вдвое больше.
Для женщин цифры в пфенингах были непонятны. Но Беня, по роду занятий, разбирается в здешних ценах.
— У сержанта — конь. Это дорого. Да, ещё бывают подарки от графа! Четыре раза в год!
Беня фыркнул. Знаем мы эти подарки. Обноски сюзерена. Софья окинула юношу презрительным взглядом. И почём нынче такие... за пучок? Ивашко кивнул своим мыслям: ничего существенного. И уставился в окно. Только Ростислава продолжала, не меняя выражения лица, смотреть прямо в глаза своему вчерашнему спасителю.
— Восемь. Ливров. В год.
Юноша дёрнулся.
— В-ваше... светлость. Это очень лестное для меня предложение. Но... я присягал графу Рейнгенау. Я не могу покинуть его. До его смерти. Или с его согласия. А он... нет.
Граф Рейнгенау, камерарий герцога, был одним из высших сановников и ярым противником брака Генриха Льва и Ростиславы Андреевны. Как и большинство разумных, рациональных людей. Он никогда не называл эту идею иначе чем безумством. В приватных же беседах использовал и куда более сильные выражения. Благородство и положение сделало его фактической главой анжуйской партии при дворе. Впрочем, выгоды укрепления союза с Плантагенетами через брак с дочерью Генриха Короткий Плащ, были очевидны всем.
— И какую же мерзопакость задумал твой господин?
— Мой господин — благородный человек! Все его деяния и помыслы направлены во благо! Веры христианской и герцогства саксонского! Ваши действия... м-м-м... вызывают подозрения. В еретичности, богохулении и сатанизме. Рейнгенау собрал множество свидетельств. Он собирается отправить через день-два эти документы епископу гальберштадтскому Ульриху, известному своей ревностью в делах веры и независимостью от Саксонского дома. Если епископ сочтёт основания достаточными... Но Рейнгенау не желает вам вреда! Он лишь хочет, чтобы вы покинули Саксонию, чтобы не мешали герцогству укрепляться и возвышаться. Если вы немедленно уедете — он не станет вас преследовать.
Ростислава как-то странно скривилась и негромко произнесла:
— Беги, детка, беги.
Встряхнулась, выходя из задумчивости, и, впервые за всю беседу, улыбнулась Конраду:
— Раз ты не хочешь поступить ко мне на службу, то прими деньги просто в знак благодарности. Без обязательств. А если надумаешь — приходи, поговорим.
Беня пошёл с Конрадом отсчитать серебро, Ивашко отправился на конюшню проверить отремонтированную сбрую. А из комнаты вскоре раздался встревоженный голос Софьи:
— Ты сошла с ума! Ты же больная! Прикажи слугам!
И по-прежнему тихий, твёрдый голос Ростиславы:
— Ждать — нельзя. Другой способ — рискованно. Никто, кроме меня, не умеет.
На следующий день около полудня граф Рейнгенау прогуливался в одиночестве по одному из внутренних двориков замка. Зимнее солнышко решило порадовать жителей тёплым денёчком, в парадной одежде было жарко. Камерарий снял тёплую шапку с наушниками и обмахивался ею, изредка чуть наклоняя голову в ответ на низкие поклоны пробегавших мимо слуг.
На несколько минут во дворике стало пусто. Рейнгенау как раз шёл мимо невысокого балкона второго этажа. Вдруг, вскрикнув, он рухнул ничком. Выскочившие слуги успели увидеть его предсмертные судороги. У него было пробито темечко. Из дырки текла тёплая ещё кровь с кусочками мозга. Никаких злоумышленников вокруг не было. Лишь за балюстрадой балкона над опущенными к умирающему головами сбежавшихся промелькнул кусок подола платья благородной дамы.
Через три дня, после отпевания бедного графа, Конрад фон Зейц снова сидел за столом перед княгиней Ростиславой:
— Если мне будет дозволено, то я осмелился бы напомнить о вашем недавнем предложении. Насчёт вашей службы. Моя служба графу закончилась. С его смертью.
Не получив немедленного ответа, смущаясь и краснея под пристальным взглядом, он запустил пальцы в кошелёк на поясе.
— Я, знаете ли, как-то попал в ученики лекаря. Щипцы всякие, буравы, пилы... по кости. Когда покойного господина, прими душу его Господи, обмывали, то... я извлёк из его головы...
Он положил на стол металлический шарик. И толкнул его к княгине. Та резко накрыла шарик ладонью.
— Я, знаете ли, как-то путешествовал с кузнецом... мда... мальчиком-слугой... в молотобойцы меня... сами понимаете... а кушать было нечего... совсем...
— Ты понимаешь в чёрном металле?
Конрад кривовато вздохнул. И кинулся как в ледяную воду:
— Да. Чуть-чуть. Но... это тот же самый шарик. Что был... прежде. Там царапины...
Пауза затягивалась. Парень нервно сглотнул. Дурак. Разболтался. Похоже, что выйти живым от этих страшных схизматов...
— Шестнадцать ливров в год. С сегодняшнего дня.
— Я буду счастлив служить Вашему Высочеству.
Подождал. Его не поправили. До свадьбы оставалось меньше сорока дней. И всё меньше препятствий. Живых.
Мне известно о ещё двух применениях единственного экземпляра этого оружия. Через несколько лет, когда Ростислава выросла и окрепла, когда её положение укрепилось, а возможности расширились, я послал ей коллекцию пневматов с вспомогательным оборудованием и инструктором. Девочке пришлось отказаться от котт с их плотно шнуруемым рукавом, а переход на свинцовые шарики обеспечил производство боеприпасов на месте.
Фон Зейц оказался одним из первых и весьма успешных агентов Ростиславы из туземцев. С удовольствием давил старую аристократию, проявляя недюжинный ум, изобретательность и хладнокровие. Сделал прекрасную карьеру. Я с ним никогда не встречался, но всегда испытывал уважение. Подобное тянется к подобному: весьма необычные, в тамошних местах, русские княгини привлекали к себе необычных, ярких, талантливых людей.
Конец сто третьей части
Часть 104. "Привяжи мне бумажные крылья — свободу и совесть..."
Глава 515
Ростислава училась. Разному. Латыни и убийству, математике и плаванью.
— Ростя, ты умеешь плавать?
— Плавать? Господин хотел сказать "купаться"?
— Понятно.
Утром, ещё до рассвета, "Ласточка" осторожно выплывает в Волгу. Ростислава в простой рубахе, босая присутствует при постановке парусов. Дали и шкот потаскать, и штурвал потрогать. Полный восторг.
Парни изображают из себя старых морских волков, а она смотрит на них совершенно влюблённо. Мда... Раздражает.
Подзываю на корму, завязываю на щиколотке пеньковую верёвку.
— Знаешь как учат щенят плавать?
— А? Ну... кидают в воду и, если выплывут...
Толчок в грудь. Ростислава ахает и спиной падает за борт. Рулевой вскрикивает, открывает рот и... садится на место. Матрос от мачты кидается к корме:
— Человек за бортом!
— Стоять! Где ты видишь человека? Девка.
Внимательно разглядываю взволнованного, мгновенно смутившегося парня:
— Вот поэтому капитан — он (киваю на рулевого). А ты — матрос.
В метрах пяти за кормой медленно идущей "бермудины" выныривает голова Ростиславы. Беспорядочно машет руками, выплёвывает заглоченную сдуру воду. Едва она начинает издавать звуки, тяну верёвку. Девчонка пытается инстинктивно держаться в воде вертикально — верёвка переворачивает её, утягивает под воду. Снова панически болтающиеся ручонки на поверхности и снова вытягивание каната.
С третьего раза она догадалась ухватиться за верёвку. Задыхающаяся, захлёбывающаяся, подтянута к борту, ухвачена за одежду и вытащена на палубу. Где, встав на четвереньки, принялась блевать за борт, содрогаясь и выворачиваясь всем телом.
— Ты испугалась.
— Ы-ы-ы...
— Хотя обещала "никогда-никогда".
— Ы-ы-ы
Раздеваю, вытираю, отношу в каюту, заворачиваю в свою старую рубаху. Она, прижавшись к моему боку, вволю наплакавшись, согревается, затихает. Отлежалась бы, отоспалась, собралась бы с силами... Время уходит.
— Повторим?
— Нет! Нет!
И, вздохнув и всхлипнув:
— Как будет угодно господину.
