Зверь Лютый. Книга 20. Столократия

— Э... половин. Задаток.

Ну вот. А то девочку строил: "хан накажет, инязор узнает...".

— Ты знаешь кто я. "Зверь Лютый" не может лгать.

— Кха! Там — не может, тут — может! Почему мне знат?! Сперва половин — потом другой половин. Иначе — нет.

— Ты боишься мне поверить? Не бойся.

Если он трус то... то придётся придумать что-то ещё.

Пичай идёт к войне. Договориться о мире — не удалось. Значит...

— Мы — вольные люди. Разговора не было. Тебя проводят.

Я осторожно поднялся, достал из ящичка очередную свечку, щёлкнул зажигалкой, поставил свечу в подсвечник взамен прогоревшей. Куджа смотрел на мои манипуляции с широко открытым ртом и распахнутыми глазами.

Нормальная реакция — он впервые в жизни видит зажигалку.

Все люди, всегда и везде, достают огниво, стучат по кремешку, раз-другой-третий..., раздувают трут, пыхтят, кашляют... Тут — просто блестящая штучка, из которой вдруг вылетел голубенький огонёк. И исчез. Два щелчка. А штучка небрежно опущена в карман.

Колдовство?!

Тот, у которого есть такие диковинки, не одна — много, разные — богат и могуществен. С таким человеком полезно дружить. Около него можно хорошо заработать, поднять семью. А работа... Что такое "украсть человека"? Пф-ф! Кыпчаки всегда воруют дураков. У соседей в степи, у землеедов...

Кха! Наказать этого жадного Пичая... который не даёт жёлтому народу дешёвого хлеба! Из-за которого каждый год мрут дети в становищах!

Ой-е! Наказать — в его же ребёнке, в первенце! Не убить, не полонить — исчезнуть. Вот он был и вот его нет. И пусть мучается неизвестностью! Как мучается неизвестностью весь мой народ — будет ли этой зимой джут, погибнет ли скот, какие будут морозы...?

Немножко поиграть с этим надутым сопляком Вечкензой.

Ой-е! Он думает о себе, что он велик! Потому что убил медведя. Он хвастает передо мной, перед Куджей! Чья слава охотника летит по Степи! Наказать! Да!

Пусть мальчики поиграют. С этим... "добытчиком".

Это придаст им уверенности, они увидят, что враги — слабы. Что даже их вожди — трусливые плачущие двуногие скотинки. Их можно пугать, их можно ставить на колени, их можно бить по щекам... Да, это поднимет боевой дух моих волчат. Это важно — скоро набег, война. Мои волчата должны быть сильными, должны верить в себя. И в меня, Куджу.

Просто Куджа, не — Куджапа, не — Куджа-хан. Пока.

— Якши. Келисемин (согласен).

Ещё пара уточняющих фраз: кто придёт от меня за "оленем", куда. Отказ подарить зажигалку: никаких вещей, связанных со мной, у Куджи быть не должно.

Кыпчак неслышно скользнул в тень у шатра, исчез в темноте. Будто и не было. Только запах. Неистребимый запах степняка. Букет из конского пота, навоза, плохо выделанных шкур, немытого тела...

Я кликнул ребят, они шустро начали таскать вещи в лодку, сворачивать шатёр.

Такая суета посреди ночи не могла остаться незамеченной. Прибежавший слуга Пичая услышал исчерпывающий ответ моего толмача:

— Воевода получил важное известие. Дела срочно требуют его присутствия во Всеволжске... приносит инязору искренние извинения за невозможность попрощаться с ним лично... лишается удовольствия общения со столь мудрым правителем... надеется на дальнейшее сотрудничество... благодарит за возможность насладиться медвежьим праздником... печалится что не может принять участие в охоте...

Есть дипломатический этикет. Незачем чересчур сильно его нарушать.

У меня и в самом деле куча дел во Всеволжске. Это состояние — "куча срочных дел" — постоянно. Я в нём живу.

На первом же привале осторожно подошёл Алу:

— Господин... Я не слышал вашего разговора. Но если ты позволишь... Тот человек — плохой. Он обманщик.

Давненько я не видел Алу.

Не так: я вижу его почти каждый день. Он кормит Курта, бегает с поручениями, крутится по дому, учится грамоте и военному делу. Чарджи уже давно перестал шипеть в его сторону. Мальчик вырос. Ещё не воин — отрок. Тощий, нескладный, голенастый. Умелый, разумный. Удивительно честный, открытый со мною. А я... кручусь, суечусь... и упускаю взросление этого парня.

Привык. Перестал приглядываться.

Маленький ханыч, которого я когда-то украл. чтобы иметь заложника при побеге из половецкого плена на Черниговщине — вырос. Почти. Ещё растёт. И вырастет во взрослого умного сильного мужчину. В, я надеюсь, моего друга. Смелого и вдумчивого.

Он не обязан сообщать мне своё мнение о Кудже. Более того: это вредно и опасно. Нормальный вятший просто рявкнул бы на слугу:

— Не твоего ума дело! Молоко на губах не обсохло!

Дальше — подзатыльник, как это принято с отроками, или плетей, если считают достаточно взрослым.

У меня — не так. Я — ненормальный. И вот слуга, по сути — раб, проявляет смелость, инициативу, заботу обо мне, о моих делах. Понимая и ограниченность своего опыта, и незнание темы беседы, пытается, всё-таки, меня предостеречь.

Это — по-дружески.

Это — ненормально.

А Алу даже не знает — как оно нормально!

Тяжело парню в жизни придётся. Не научил. Ждать со всех сторон сволочизма.

— Ты прав, Алу. Этот человек — мелкий мошенник. Новогородцы называют таких — "посак". Немножко ворует, немножко обманывает. Но у него — умные глаза. Он способен на действие. Видит новое и не боится. И он думает о своих людях. Из этого "посака" может получиться вождь. Лучше, если новый вождь будет дружествен. Я, возможно, помог ему.

Алу кивнул, пошёл к лодке, не стал проявлять столь естественное любопытство: чем помог, о чём говорили? Мальчик растёт. Сколько лет прошло с моего Черниговского похода... И вот я снова выхожу к грани земли "желтого народа". Не к служивым половцам Боголюбского, а к "настоящим", "дикими", степным половцам. И они тоже становятся частью моего "круга", моими соседями. Пока — дальними. Но думать о них — уже пора.

Вот ты, красавица, бегала давеча на кулачный бой смотреть. Возвернулася вся раскрасневши. Восторг девичий со всех дыр прёт. Ну-ну, я про глазки твои блестящие. "Тот махнул... этот ударил... С одного удара — наповал!". Любят, любят девки парней, кто кулаком ударить горазд. А вот как такой талант в жизни семейной обернётся...

В государевых делах кулачный удар — глупость. Есть три других манеры.

Первая — "стилет". Ткнул тихонько. Силы великой не надобно. Попал, достал. Спокойненько выдернул да дальше пошёл. А сзаду от тебя мертвяки валятся.

"Смертельный удар", "стремительный бросок", "глубокий рейд". Один удар, один клинок, один шанс... Судьба на ниточке.

Другая манера... Назову — "пирамида". Всё наперёд продумал, просчитал, измерил. Площадку выровнял, кирпичей запас. Так по плану и повёл дело. Первый слой выложил. Подождал пока схватится, второй повёл... Всё рассчитано, промерено. Каждому камню — своё место. И — не на вершок!

Обе манеры мне знакомы, обои применял не единожды. Однако же есть и третья, мною любимая. Назову её — "куст смородинный".

Вот посадила ты кусточек. Удобряешь-поливаешь. А растёт он сам. Как ему самому удобнее. По его собственной природе, силе и смыслу. А ты так... при нём. Больные листочки — обобрать, поникшую веточку — подпереть.

Ножиком ткнуть — быстро, камень складывать — долго. А куст вырастить? — Любовно? Что лучше? — Кто на что учился. Я — на садовника.

Пичай, Вечкенза, Куджа, Алу... все они, со временем, дали хороший "урожай". Каждый по-своему.

Чем больше разрасталось моё хозяйство, чем больше людей втягивались в мои дела, тем чаще действия мои переставали быть звеньями только одной последовательной цепи, но перемежались звеньями разных цепочек. Как говаривал один мудрец, Эйнштейном его звали: "Кто хочет видеть результаты своего труда немедленно — должен идти в сапожники". Увы, я "спопадировал" в прогрессоры.

Толкнув события вокруг Пичая, я был вынужден тут же заняться другими делами. И, конечно, с этого дня я каждый день "видел" Алу. Учил сам, помогал ему учиться у других. Зимой, в битве у "Земляничного ручья" это учение спасло ему жизнь, открыло новые пути. И позволило мне сделать ещё немного "невозможного".

Я вернулся во Всеволжск — "не солоно хлебавши". По всем позициям — провал. Пришлось придумывать обходы и замены.

"Петухи" просто не явились. А при встрече с егерями Могуты — "открыли предупредительный огонь". Мы поняли. И пошли в обход: я заслал бригаду строителей-связистов в Муром. Живчик дал "добро" и ребята начали ставить вышки оттуда, от Мурома вверх и вниз по Оке, к устью Теши.

Горох Прибычестович оказался ответственным человеком: две нитки телеграфа потянулись вверх и вниз от Гороховца.

Злобы на меня в Залесье было много. Но — подальше, в коренных городах, не в нижних по Клязьме. Да и присланные Боголюбским половцы хана Асадука — сильно способствовали миролюбию местных.

С людьми и скотом... Посевную — мы провалили, осадить на землю всех желающих — не смогли. Сделал вид, что оно так и было задумано. Типа:

— Сперва поработайте на казну, а уж потом я погляжу...

Значительную часть безлошадных переселенцев задействовали на общих работах. Где коней не требовалось.

Прикупили чуток в Муроме. Чуть прижали мари. В ходе нормального "наведения порядка". Пару десятков притащили водой от черемисов. Но все племена эрзя отказались продавать нам скот. Все. Даже, вроде бы, уже "приголубленные" "утки".

У мари случилась... "свара". Были убитые. Причина — "косяки" Саморода. Пришлось вызвать его.

— Ты приказал людям придти к тебе. Ты приказал им взять с собой пропитание на месяц, лопаты, заступы и топоры, чтобы отстроить Усть-Ветлугу. Они пришли. Но ты не смог дать им работы.

— Они пришли не все! Кто пришёл — без еды, без инструмента! Я им приказал! Они не сделали! Я велел бить их плетями!

— Ты наказал тех, кто пришёл. А не тех, кто не пришёл.

— Они все виноваты! Они не выполнили приказ! Мой приказ!

— Разве ты не знаешь, что у мари почти нет лопат? Что у них очень мало заступов? Они работают мотыгами.

— Мне плевать — чем они работают! Они должны были принести! Это мой приказ!

— Ты не дал людям корма. Они стали голодать и разбегаться.

— Они должны были принести с собой! Они не выполнили приказ!

— И? Те, кто не принёс — стали голодать и разбежались. А тех, кто принёс — ты выпорол. Это глупость.

— Я — твой наместник! Я главная власть над мари! Они должны выполнять мою волю!

— Хороший ты, мужик, Самород. С руками, с головой. Много повидавший. Но испытания властью — не прошёл. Стал отдавать глупые приказы, стал наказывать невиновных. Поэтому я снимаю тебя с наместничества. Ты — не дурак, поймёшь, что я прав. А если "нет" — то "нет". Мне будет жаль. Дела сдашь новому наместнику — Акиму Яновичу Рябине.

Самород обижался, напился, буянил. Но Акима в Усть-Ветлуге принял по чести и вернулся ко мне без эксцессов. Молчаливый, злой, недоверчивый. Подколок во Всеволжске — избежать он не мог. Я насмешников укорачивал, но было видно — надо срочно давать мужику новую службу. Новую и не здесь.

Так — мирно, потому что своевременно — решились два становящихся болезненными вопроса.

Меня встревожило поведение Саморода во время "разворота Булгарского каравана". Он начал сомневаться в моих приказах. Это — недопустимо. Когда есть сомнение — я готов выслушать. Но после отдачи команды — надлежит бежать бегом и исполнять с радостью.

Ещё он начал слишком сильно себя "праздновать". Самоуверенность — необходимое качество лидера. Пока оно не приводит к глупостям. Он перестал видеть "свой народ" — мари. Дело не в пренебрежительном тоне, дело — в нежелании знать, понимать — что они думают, как они живут. Всё равно, что кидать в открытую железнодорожную цистерну зажжённые спички. Не зная что там внутри — вода или бензин.

Другая сторона: меня, чем дальше — тем больше беспокоил Аким. После нашей размолвки по моему приходу с Москвы, мы так и не помирились. Его настроение портилось, превращалось в поток всё более злобного брюзжания. Его раздражало всё: и моя оценка разгрома Клязьменского каравана как глупой катастрофы, и мой удачный "разворот Булгарского каравана", и мой неудачный поход к Пичаю, и то, что он живёт в построенном для меня доме...

Его раздражало всё. "Было бы желание — повод найдётся".

Причиной же было то, что он оказался не у дел. Жить без дела — достойного, важного по его мнению — он не мог. Эти ручки, сожжённые за меня в Елно, нужно было занять. Иначе он вносил дополнительную струю разлада в моё, и так трещащее по швам, хозяйство.

Надо понимать, что за ним были его люди. И не только Яков. Он пользовался авторитетом. И не только как мой отчим.

Вот я и провёл рокировку: Акиму — "честь" и поле "боярской" деятельности, Самороду — укорот, "промывание" и новая служба. Вводными я их загрузил. Дальше — сами. Как потянут.

* * *

Дело делается тогда, когда каждый делает своё дело. То, которое ему нравится. Не люблю ломать людей, загоняя их, как шурупы, молотком в дырку. Лучше, чтобы каждый вкручивался в ту дырку, которая ему — "по резьбе". По Леонардо:

"Всяк должен заниматься своим делом, и в этой мудрости вся справедливость жизни".

Осталось понять — какое дело для каждого из этих двоих — "своё". И можно чувствовать себя — "высшей справедливостью".

* * *

Через неделю Николай отправился в свой очередной поход. На этот раз — по Оке. Поднялся по Мокше, по Цне и там, "чисто случайно", встретил стойбище коша Куджи. У которого и купил, за совершенно смешные деньги — люди видели обычные для таких моих покупок две ногаты — молодую, тощую, ободранную рабыню. В платочке, в грязной драной дерюжной рубахе, подпоясанной лыковым пояском. К которому сзади был привязан облезший хвост оленя.

Николай вернулся во Всеволжск и сразу прибежал с отчётом.

— ... Так что расторговались мы не худо. Можно бы и лучше, но дальше идти надо. К Пронску бы... Но, сам видишь — с рязанцами у нас согласия...

— По товарам понятно. По рязанцам... думаю я. Сделаем чего-нибудь. Расскажи про... оленя.

Николай, несколько засмущался, начал лицо отворачивать. Поначалу хмыкая и мекая, он постепенно разошёлся, рассказ его обрёл связность и красочность.

Куджа, как и положено опытному зверолову, поймал дичь на приманку.

Во время охоты Вечкенза, постоянно хвастающийся резвостью коня и мастерством наездника, оторвался от остальных, выскочил на полянку и обнаружил там мокшанку, собирающую травы. Зрелище височной спиралевидной подвески с грузиком, присущей исключительно мокше ещё со времён проживания этого племени у Суры, заставило его не обратить внимания на некоторые несуразности в одежде. А вид юной беззащитной девушки, забредшей так далеко от своего селения, отбил последние разумные мысли.

На девушке были видны штаны — это традиционный элемент женского одеяния у мокши. Но не у эрзя. Не ознакомиться поближе с такой необычной деталью девичьего костюма — было выше сил юноши.