Германские военные говорили со своей колокольни. Они упирали на прекрасную выучку тех, кто воевал эти оружием — она, дескать, не уступала немецкой. Один майор даже высказал вслух гипотезу, что, судя по стилю, командовал этим полком этнический немец. Однако у этого обладателя пылкого национал-воображения не нашлось фактов.

Впрочем, позже настроение у сборщиков сведений чуть исправилось. Сколь ни хороша была техника у русских, ее было откровенно мало. И, соответственно, само подразделение было не из великих. Тут, надо заметить, мнения источников расходились. Одни полагали, что ею вооружен полк. Другие считали, что по численности эта часть равноценна бригаде. Но и то, и другое, несомненно, меньше дивизии.

На естественный вопрос о прочих частях русских, воевавших против Финляндии, ответ пришел почти что ободряющий. Последнее слово относилось и к вооружению, и к степени обученности личного состава. Часть танков оказалась выше классом, чем те, с которыми императорская армия столкнулась при Номонгане. Противоснарядное бронирование — не шутка, знаете ли. Да и длинноствольная пушка калибра 75 миллиметров внушала уважение. Но у этих Т-34 и КВ-1 оказались и положительные (с точки зрения японской армии) свойства. Главным из них была низкая надежность двигателя и ходовой части. Немецкая бригада разобрала трофейный Т-34 по винтику. Руководивший ею инженер уверил, что вряд ли это корявое изделие смогло бы пройти без среднего ремонта даже триста километров. Правда, финнам так и не удалось получить трофейный КВ-1 (из болота его вытащить не смогли, как ни старались), но, судя по описанию, тот страдал теми же болезнями. Возможно, даже в более тяжелой форме, ибо собственный вес машины был примерно в полтора раза больше, чем у Т-34 при весьма сходной конструкции ходовой. Глава японской группы, оценивавшей русское вооружение, про себя он решил, что наилучшим средством борьбы с этими танками будет организация для них длительных маршей. Пускай себе изнашивают коробку передач в ноль! В отчет предложение не попало — группе приказывалось добывать факты, а не высказывать мнение. Но вот доложить в устной форме — совсем другое дело. В отчете также особо отмечалась важность еще одного наблюдения финских военных. Взаимодействие танковых частей, артиллерии и пехоты было весьма посредственным.

Относительно авиации сведения оказались не столь радужными. Опыт попытки английского налета на Баку был известен всем специалистам. Эскадрилья скоростных истребителей (наблюдатель, пожелавший остаться неизвестным, их пересчитал) растерзала армаду бомбардировщиков, не потеряв при этом ни единого самолета. Тот факт, что один из пилотов все же погиб, не посчитали важным. И опять же стоило принять во внимание, что этих реактивных оказалось прискорбно мало. К тому же, судя по косвенным данным, им для действия нужны были не простые аэродромы: длинная и бетонированная полоса виделась обязательной. А таковую спрятать трудно.

Стоит обратить внимание: немецкие специалисты ни словом не упомянули даже о существовании у русских огромного стратегического бомбардировщика. Какие у них были на то основания? Да кто ж знает? Возможно, сказался недостаток сведений, ведь этот самолет так никто и не увидел. Может быть, сыграло самолюбие: обидно ведь за державу, когда ее руководителю чужаки бросают букет незабудок с высоты десять тысяч метров чуть ли не в руки. Или же были некие соображения высокой политики? Гадать не хотим, а фактов до безобразия мало.

Но уже после переговоров о возможностях советской техники немцы получили японское предложение, от которого было ну чрезвычайно трудно отказаться.

Мы не хотели такого писать, но любовь к правде заставила.

В очередном стокгольмском кафе пирожное оказалось не таким вкусным. Да, вот такая нелегкая судьба может ждать не ждущего ничего плохого библиотекаря или, скажем, коммерсанта.

Не стоит удивления, что пара чашечек кофе сопровождалась шахматной партией. Скорее внимание наблюдателя (если бы таковой был) привлек бы очень скорый переход от кофе — он был неплох, но не более того — к игре.

— Ваш дебют вызывает удивление.

— Так это и является моей целью. Вы с ним явно не знакомы. Правда, я тоже не знаток. Даже названия его не знаю.

Это было ложью. Русский знал дебют. Это был волжский гамбит.

— Мне кажется, эта пешка так и останется неотыгранной.

— Не торопитесь с выводами. Вы не можете отрицать, что мои фигуры вполне развиты и готовы к атаке.

— Неочевидной, с вашего позволения. Вам что-то говорит название Ю-86Р?

— Бомбардировщик от фирмы 'Юнкерс', как полагаю.

У советского представителя проявилась в голосе неуверенность — самая маленькая, но собеседник ее заметил и мысленно улыбнулся.

— Я же говорил, что атака не очевидна... Вы почти угадали. Это высотный разведчик.

— Вам шах.

— А пешка все еще моя. Номинальная высота полета — десять тысяч метров. Возможна модернизация машины, у нее большой потенциал. Шесть таких самолетов проданы Японии.

— Разведка с такой высоты немного стоит без высококлассной аппаратуры. Кроме того, позиция на вашем королевском фланге выглядит, по меньшей мере, слабоватой.

— Позвольте с вами не согласиться. Вы сомневаетесь в качестве немецкой оптики?

— С вашего разрешения, пешку я отыгрываю... Конечно, любой понимающий высоко ценит немецкую фотоаппаратуру.

— Контракт включает в себя обучение двух японских экипажей. А теперь я форсирую размен ферзей, и ваша атака полностью выдохлась.

— Да, но только на ферзевом фланге... Требуется ваше мнение. Один пфенниг — это большие деньги?

— Я так не считаю. Вы позволите чуть подумать над ходом?

— О, разумеется.

Пауза.

— Упрощение позиции мне выгодно.

— Не так в этом уверен. С разменом всех фигур окажется, что ваша пешечная конфигурация хуже... Так вот, если у потенциального противника Японии найдется высотный истребитель, то на упомянутый вами разведчик я не поставил бы именно эту монету. Разорительно.

В последних словах советского игрока слышалась ядовитая ирония.

— Вы были бы правы относительно чисто пешечной конфигурации, но коня я разменивать не буду.

— Мне кажется, эндшпиль окажется непростым. Британия заложила три корабля линии, в будущем году они войдут в строй. И два авианосца. Относительно крейсеров точных данных нет.

Осведомленный игрок не сказал, откуда у него подобные сведения. А его визави не поинтересовался этим. В конце концов, за столиком сидели два профессионала.

Через десяток ходов немецкий шахматист предложил ничью. Одновременно он подумал, что русский был бы прав насчет перехватчика, если не принимать во внимание одно обстоятельство: этот самый высотный разведчик еще надо найти.

Советский представитель согласился на ничью и, понизив голос, высказал свое отрицательное мнение о здешней кухне. Немец не стал противоречить.

Ну что за притча: вроде и Новый Год, и весело должно быть, и даже елки в домах (не во всех, правда), и радостные интонации в газетах, а все настроение какое-то не такое и даже не этакое.

Рославлев честно пытался разобраться в собственных чувствах. Самопсихоанализ дал точную картину: что-то шло не так, и подсознание это улавливало, но не спешило делиться догадками с сознанием.

Уж точно причина заключалась не в относительной неудаче у Курчатова. Он выправит состояние дел. И не в отсутствии сведений от Королева и других ракетчиков. Те, поддавшись свирепой накачке, не торопились с победными реляциями. Испытание двухступенчатой ракеты — нет, даже ракет — в вариантах с жидким и ампулизированным топливом только-только предстояло через пару месяцев, и это в лучшем случае. Ну и что? Сделают ребята дело, тут и сомнений быть не может. Нет, что-то другое...

Вот почему как нельзя более кстати пришло приглашение в гости к Чкаловым. Формальной причиной для него была дочка Олечка. Собственно, никакой круглой даты не было, но девица начала не только ходить, но и что-то лопотать по-своему.

Рославлев появился на квартире у Чкаловых при праздничном антураже. В портфеле оказалось очень хорошее грузинское вино ('Сам Сталин одобрил!') с совершенно непроизносимым названием, которое, понятно, и запомнить было немыслимо. Для Ольги Эразмовны гость припас не только очень вкусные (хотя и незнакомые) конфеты, но и красивый полупрозрачный цветной шарфик. Ну, а дочке достался очень мягкий длинноухий кролик, который, понятно, был тискан, глажен и прижат к груди. Здешние плюшевые медведики были пожестче.

Кое-что показалось хозяевам странным. К старшим детям гость обращался только по полному имени — Игорь, Валерия — и лишь младшенькую он обзывал 'девица-котофейница'. Девочка безуспешно пыталась повторить имя, и многократно показывала, какие у нее кошачьи ушки. Но себя он предложил называть 'дядя Сережа', на что мелкие охотно согласились.

Пока Валерий Павлович и Ольга Эразмовна хлопотали на кухне, Игорь начал расспрашивать об авиации: он явно намеревался пойти по стопам отца. Его очень интересовал вопрос: что надо делать, чтобы стать хорошим летчиком.

Рославлев знал, что Игорь Чкалов в другом мире делал карьеру как авиатор и дослужился до полковника. Поэтому ответ был правдивым, хотя для парнишки неожиданным:

— Игорь, так ведь летчики разные бывают. Вот военный пилот: для него важны реакция, глазомер и — самое главное! — умение передумать противника. Вот гражданский летчик: для него куда важнее тренировка всех мыслимых аварийных ситуаций, чтобы спасти пассажиров. Вот пилот-инструктор — этот должен не только знать то, чему учит, но и уметь учить, а такое не каждый может. А вот летчик-космонавт, — тут у слушателя аж уши подскочили до темени, — тому важнее просто здоровье, физическая тренированность, опять же умение работать в нестандартной ситуации. Так что думай, кем хочешь стать.

— А когда в космос полетим?

— Хотел бы я сам это знать, — улыбнулся старик. — Лет через семь, не раньше, да и то... если страну не тормознут.

— Война?

— Всяко может быть, Игорь.

Сам Валерий Павлович не вмешивался, но слушал.

После ужина от хозяина дома последовало предложение перекурить.

— Ты ведь знаешь, Валерий Палыч: не курю.

Летчик хлопнул себя по боковым карманам:

— Твою же ж! Кончились у меня!

— Ну, у меня с собой были...

Гость, не глядя, сунул руку в свой знаменитый портфель, достал пачку... и заметно смутился:

— Извини, Валерьпалыч, не те вынул. У меня вообще-то 'Казбек', эти случайно затесались...

— А что с ними не так?

— Кубинские они, — отвечал Александров таким тоном, как будто это все объясняло.

— Да что не так-то??

— Кубинские. Там, понимаешь, то ли климат особенный, то ли состав почвы — короче, крепкие очень. На этих написано 'Лихерос', по-испански значит 'Легкие'. Так вот: ложь наглая! Сам не пробовал, но те, кто курил, авторитетно меня заверили: крепче не бывает. Правда, у кубинцев еще в ходу 'Негрос', они даже на острове полагаются за крепкие, но я их и не видел, тем более в руках не держал.

Чкалов всегда был азартным человеком:

— А ну, дай попробовать!

— Смотри, дружище, я тебя честно предупредил...

Последовали затяжка, кашель и произнесенные шепотом слова — не менее крепкие, чем сигареты.

С большой осторожностью Чкалов докурил, загасил остаток, и тут на лице у него обрисовалась ИДЕЯ.

— Сергей Василич, дай таких в запас!

— Так бери всю пачку, сделай милость. Мне, сам понимаешь, ни с какого бока не сдались.

На лице у прославленного летчика читались прямо-таки злодейские планы использования этих сигарет в немирных целях. Но вслух он ничего не сказал, лишь забрал и припрятал пачку.

— Валерьпалыч, чтоб не счел меня болтуном: вот тебе 'Казбек'.

— Мне лишь две папироски, а утром я куплю, — поскромничал Чкалов. Тут же он хищно улыбнулся — видимо, вспомнив о тайном кубинском оружии. Но немедленно погасил улыбку и серьезно спросил:

— Что ты там Игорьку втирал относительно летчиков-космонавтов?

— Сейчас этой профессии не существует. Но лет через семь она появится...Та-а-ак... Вижу, нацелился ты, Валерий Павлович, — почему-то инженер отчетливо выговорил имя-отчество, что сам Чкалов счел признаком серьезного разговора, — на эту позицию. Угадал?

— Понятно, угадал, не дурак же.

— А ну, погляди: сколько у меня голов? Одна? Так вот: лишних не имею, а потому не дам ее, родимую, на отсечение, что тебя примут в этот отряд. И посодействовать ничем не смогу, поскольку решать не мне. И даже не самому Сталину. Хуже.

— Кому ж?

— Врачам, друг. По умению ты подходишь, это всякий скажет. А по здоровью... ничего не предскажу. Просто не знаю.

— Когда таких готовить начнут?

— Ну, ты даешь шороху! Откуда мне знать, когда и ракет в природе нет! Но сама подготовка — тренировки там, учеба опять же... даже не знаю... года полтора возьмет, а то все два. Когда начнут формировать отряд летчиков-космонавтов — могу замолвить словечко, чтоб тебя приняли кандидатом. А большего не проси, не мой уровень.

— По-о-о-онял...

Уже после ухода Ольга Эразмовна чисто по-женски заметила мужу:

— Ты видел, как он на Олюшку глядел?

— Ну, как на маленькую девочку.

— Как на ту, которая напоминает ему кого-то. А у него самого есть дети? Или внуки? Или даже внучки?

Летчик задумался крепко и глубоко.

— А ведь правда: он ни с кем и никогда не говорил на эту тему. Что живет один — точно.

— Я хотела спросить, но как-то неудобно...

Вальтер Шелленберг не прибежал к рейхсканцлеру со сногсшибательной новостью. Отнюдь. Не по причине подлости нутра, а ввиду отсутствия новости. Или, скажем так, больших сомнений в этой новости. Любовь к правде вынуждает нас написать: руководитель германской разведки счел, что представлять имеющиеся результаты начальству преждевременно. У него были на то основания.

Берлинская сейсмостанция получила самые лучшие, самые чувствительные приборы. В Мюнхене такие просто не успели установить. А уж про Марсель и Стокгольм даже говорить нечего.

Результат оказался неоднозначен, и это самый мягкий эпитет. Берлинские сейсмологи зафиксировали подземный толчок — слабый даже в эпицентре, судя по тому, что их коллеги вообще ничего подобного не зарегистрировали. Само собой, об оценке координат гипоцентра этого землетрясения и говорить не приходилось.

Именно крошечная амплитуда сигнала дала основание для вывода: что бы и где бы ни случилось, мощность у этого самого была невелика. Осторожные расспросы — не может ли, дескать, этот сигнал иметь искусственную природу — дали столь же пространный, сколь и неопределенный ответ: не знаем. Сверх того, господа ученые довели до сведения любопытных, что еще надо бы дождаться сообщений от сейсмологов в других странах, в том числе в Соединенных Штатах Америки, ибо подземные толчки, скажем, в Калифорнии могли бы дать весьма сходную картину. Конечно, при достаточной интенсивности.

Свое недоумение (а то и недовольство) Сталин умело скрыл за вопросами:

— Вы должны осознавать: предоставляя в распоряжение немцев эту технологию, мы упускаем значительное преимущество. Кроме того, мы попадаем в зависимость от немецких поставок. Наконец, вы не можете исключить технологический прорыв Германии в области микроэлектроники.