Мальчик, гордый, непримиримый. И глупый... Защищает мать, хоть сам и бледен, как только выпавший снег. Хоть дрожит, хоть ноги его не держат, а по подбородку стекает струйка крови...
Всегда был таким, думает Арман, доставая из рукава платок. Всегда старался защитить, кого любит, хоть самого себя защитить не в силах... Глупый кассиец с душою целителя... что же ты творишь?
Не замечая всеобщего удивления, Арман мягким жестом отер кровь с подбородка мальчишки-рожанина. Рука дрожала, едва удерживая кружевной платок, хотя никогда не дрожала под тяжестью меча, и Арман сжал пальцы, мысленно отправляя зов харибу.
— Это ведь вы, не так ли? — спрашивает он Рид. Голос предательски осип, не слушаясь хозяина. — Давно не виделись...
— Не знаю уж, благодарить мне богов или проклинать, — быстро успокаивается женщина, вспоминая явно давно забытые повадки арханы. — Да, Арман, это я.
— Кто этот юноша? — жестко спросил мужчина. — Он...
— А если и так?
— Поплатишься за это! — шипит Арман, активизируя знаки власти и не замечая, как напрягаются телохранители повелителя, как шагает к нему Вирес, явно вознамериваясь вмешаться.
Арман видел только черноглазого юношу, и дерзко обращаясь к повелителю без позволения, мысленно молил Деммида только об одном: "Прошу не отдавать моего брата жрецам, мой повелитель!"
Деммид довольно улыбнулся. Остановил жестом Виреса и кивнул Арману.
Никогда в жизни не чувствовал себя Рэми столь униженным. Он не понимал. К чему все это? Почему отирает ему лицо Арман? Почему смотрит иначе, почти мягко? Почему толкает вновь к повелителю?
Боги, неужели они еще не закончили? Почему не могут просто отдать его жрецам, не заставлять вновь и вновь чувствовать себя беспомощным ребенком? И все это на глазах у матери, будто повелитель захотел добить его стыдом. Потому как Рэми было стыдно, почти до слез: за свою слабость, за свою беспомощность, за отказывающее подчиняться тело, за уснувшую под действием магии Тисмена силу.
И вновь приходится послушно упасть перед повелителем на колени, вновь надо склонить голову, ожидая нового унижения.
— Встань, Рэми.
Сколько можно? Неужели опять? Но почему? Что Рэми сделал не так, чтобы вновь заслужить гнев Деммида? Он же смирился... чего еще им надо?
— Посмотри на меня.
Рэми посмотрел. И вздрогнул, когда повелитель покровительственно взял его за подбородок, заглянув в глаза. Отвести бы взгляд, но нельзя. Все так отдает приказы в голове Вирес: "Глаз не отводи... дай ему себя изучить".
К чему изучать-то? Еще немного и Рэми отдадут жрецам, замкнут в каком-нибудь провинциальном храме, заставят служить неведомому божеству и забудут... как страшный сон. Даже Мир забудет: высокорожденные обладают короткой памятью, когда дело касается сломанных судьб рожан.
— Ты бледен, мой мальчик. Почему?
Вопрос Рэми удивил. Но тон удивил еще больше: повелитель мягок? Такие, как он, вообще мягкими бывают? Скорее — нет. Скорее опять какая-нибудь ловушка или новый урок для своенравного сыночка.
Вот только повелитель почему-то ждет ответа. А что ответить-то? Да и язык не слушается...
Потому что дрожит еще тело, помнит недавнюю боль, потому что кричит в ужасе разум — перед тобой стоит тот, для кого ты всего лишь заноза... не более.
И вновь приходит извне помощь, на этот раз от телохранителей принца. Прежде, чем Рэми успел рот раскрыть, Тисмен уже пояснил:
— Наш мальчик слишком порывист, мой повелитель, и упрям. Нам пришлось его опоить. Боюсь, он не понимает, что здесь происходит.
"Сам-то понимаешь?" — хотелось спросить Рэми. По глазам Мира и его телохранителей было видно — нет, не понимают...
— Порывист, — повторил повелитель. — И прямолинеен. Как его отец... Сядь.
Рэми неосознанно задрожал, когда тяжелая рука Деммида легла на плечо и надавила, заставляя вновь опуститься на ступеньки трона.
— Будет по-твоему, сын, — начал повелитель, обращаясь к Миранису. — Но не по-твоему, Гаарс. Рэми останется в замке и станет телохранителем наследника.
— Мой повелитель забывает...
Рэми, на которого штучки Тисмена действовали с каждым мгновением все меньше, вздрогнул. Даже он понял, что Гаарс дерзок...
Деммид рожанина за дерзость почему-то не карает. Он, казалось, даже не слушает. Но делает к шаг Гаарсу один из телохранителей повелителя, что-то шепчет на ухо, и Гаарс бледнеет, отходя к двери.
Вновь подходит к Рэми Вирес, уверенно закатывает ему рукава и внимательно изучает, не активизируя, знаки рода.
— Желтые. Мир не ошибся — у мальчика и в самом деле татуировка рожанина, — сказал он, и повелитель резко обернулся к Рид. Рэми попытался встать, но был остановлен все так же стоявшим рядом Виресом:
— Будет лучше, и не только для вас, если вы не вмешаетесь.
Некоторое время Деммид изучал лицо Рид, черточка за черточкой, а все остальные в зале боялись даже двинуться. А Рэми даже дышать боялся, но с трудом удерживал себя, чтобы не броситься на защиту матери, не воспротивиться самому повелителю, как воспротивился он недавно Арману. Все равно ведь убьют... быть жрецом — хуже смерти. Но крепко держит плечо худая рука телохранителя и выражение на лице Виреса такое... что не ослушаешься.
— Не ожидал от тебя, Астрид, — сказал, наконец-то Деммид. — А ведь это ты... это действительно ты, и Арман не ошибся. И ты будешь жить, сама знаешь почему. Только вот не радуйся прежде времени, думаю, жрецам будет очень интересно, как ты обошла магию родов.
— Меня волнует только судьба сына.
— Волнует так сильно, что ты чуть было не отдала Рэми Эдлаю? Его злейшему врагу? Иногда материнская любовь меня поражает...
— Есть нечто сильнее Эдлая.
— И об этом мы поговорим, Астрид. Лично. Но позднее... если я начну с тобой говорить сейчас, до утра ты не доживешь.
Астрид вздрогнула и невольно шагнула назад, побледнев так сильно, что Рэми все же вскочил на ноги. И опять ему не дали вмешаться: на этот раз Арман. Изменившийся Арман, перехвативший его за пояс, шепчущий горячо на ухо:
— Молчи! Ради всех богов молчи, если желаешь ей добра. Не видишь — повелитель в ярости. Не помнишь, как он учит ослушников? Хочешь угробить мать?
Рэми остановился, почувствовав в голосе Армана неожиданное беспокойство. Но сам Рэми ярости Деммида не замечал: хоть и стал гуще проклятый туман, хоть появлялись в нем чаще молнии, но говорил повелитель ровно, спокойно. Да вот только все в зале, включая Мираниса, почему-то стояли тихо. Телохранители опустили глаза в пол, Гаарс отошел ближе к стене, одна только Рид смотрела гордо, дерзко, не склоняла перед Деммидом головы, хоть и дрожала от напряжения.
— Да, Астрид, — начал Деммид. — Даже не представляешь, какую цену пришлось мне заплатить за смерть мальчика. Даже не представляешь, как долго уговаривали мы целителей вернуться в Кассию. Даже не представляешь, что мы им обещали! Как унижались. Как дорого мне дались твои игры!
— Ты не понима... — начала Рид.
— Молчи! — оборвал ее Деммид. — Когда-то я был твоим другом, это правда! Но ты меня предала, не помнишь? И теперь ты — архана. Ты подчинишься моему приказу! Где Лилиана?
— Жива, — выдохнула Рид.
— У Гаарса? Отвечай, женщина!
— Да...
— Вирес, поедешь с Гаарсом и привезешь ее в замок. А ты, Астрид, под страхом смерти не подойдешь к детям! Ты меня слышала?
— Да, мой повелитель...
— Ты меня слышал, Рэми? Сделаешь шаг к матери, и она умрет... Ты мне нужен — она уже нет. Помни об этом!
Нар отскочил, когда распахнулись двери, склонился перед выходящим из зала повелителем и его телохранителями, и лишь тогда скользнул внутрь, в уже почти сомкнувшуюся щель.
Вновь сделать поклон, на этот раз принцу, его телохранителям и гостям, не обращать внимание на неестественную тишину, мягко подойти к архану, стараясь быть как можно незаметнее, привычно застыть за его правым плечом. И принять из унизанных перстнями ладоней Армана испачканный кровью платок.
"Видишь этого мальчика?" — Нар вздрогнул, выдав постыдное удивление. Сложно не выдать, если он явственно чувствовал смятение архана. А ведь, сколько Нар помнил Армана, тот всегда был уверен в себе. Даже когда превращался в зверя.
"Вижу, мой архан", — ответил Нар, приглядываясь к стоявшему рядом с Арманом мальчишке. И не заметил ничего особенного: глаза этого юноши, правда, необычно черные, и волосы слишком темны для кассийца. Худоват он, слишком хрупок для мужчины, но боги часто награждают таких хрупких на вид стальным стержнем. Так что сразу и не разберешь...
Да и во взгляде странное выражение, какое бывает только у целителей или у жрецов, помеченных печатью богов: желание понять, простить, помочь...
Кому помогать-то? Мальчишка и сам нуждается в помощи: лицо бледное, вспотел весь, и взгляд подернут дымкой. Да и пахнет от него неприятно — приторно сладко. Его явно опоили наркотиком, только вот к чему столь много чести для обычного рожанина?
"Запомни его. Когда он выйдет из залы, проведешь его в покои моего отца..."
И вновь Нар усилием воли заглушил в себе удивление. В покои отца? Те самые, что закрыты уже не первый десяток лет? Те самые, куда Арман уединялся раз в луну, чтобы провести там долгую, бессонную ночь? Что стали для архана храмом умерших родственников? Куда даже ему, Нару, не было входа?
"Не спускай с него взгляда, и не давай разговаривать с этой женщиной."
Нар слышит, но понимает ли? Кажется, сегодня в этом зале никто ничего не понимает. Вон и принц неожиданно молчалив, и в глазах его удивление смешанное с задумчивостью.
— Слышишь меня, Рэми? — спросил Арман, и голос его слегка задрожал.
Женщина, которую Нар заметил далеко не сразу, дернулась к мальчишке, но Тисмен вдруг встал на ее пути и холодно отрезал:
— Нет.
— Это мой сын, телохранитель, — взвилась женщина. — Вы не имеете права!
— Нет! — вновь отрезал Тисмен, и Нар явственно услышал, как телохранитель мысленно зовет дозорных.
Раскрылись двери, пропуская дежурившего перед залом старшого, и высокий, малознакомый Нару мужчина склонился перед телохранителем, ожидая приказа:
— Проводите ее в белые покои. И проследите, чтобы не удрала.
— Слышишь меня, Рэми? — повторил Арман.
Странно, вновь удивился Нар. Обычно архан не повторял. Обычно всем хватало и первого раза, а с теми, кому не хватало, Арман не церемонился. А теперь смотрел на мальчишку неожиданно мягко и... терпеливо ожидал ответа.
— Слышу вас, архан, — изволил, наконец-то, ответить рожанин. — Но обязан ли вас слышать?
— Когда выйдешь из залы, — Нар вновь удивился — архан явно пытался говорить с дерзким мальчишкой как можно мягче и спокойнее. А ведь обычно Арман с чувствами других особо не считался, — ты пойдешь с моим харибом.
— А если не пойду? — сузил глаза мальчишка, и Нар мысленно сжался, ожидая привычной вспышки гнева. Однако архан вновь удивил:
— Пойдешь! — отрезал он, направляясь к выходу.
— А это еще мы посмотрим, — вздернул подбородок мальчишка. — Меня сам принц одолеть не смог, а вы, архан, на что надеетесь? На мое добровольное согласие? Тогда надеетесь зря!
— Рэми, — вмешался молчавший до сих пор принц. — До сих пор не понял, что чудом сегодня остался в живых?
— Миранис, я...
— Хватит с меня и вчерашнего! — заметил принц. — До сих пор я тебе не приказывал, а теперь приказываю — подчинись! Забыл, кто я? Иди, Арман. Рэми не покинет замка и пойдет за твоим харибом, даю тебе слово.
— А что ты сделаешь? Вновь применишь магию? — закричал Рэми. — А, может, еще немного зелья? А давай прям счас к жрецам смерти, тогда точно никуда не денусь!
— Лерин! — приказал принц.
Нар не понял, что произошло. Просто глаза Лерина блеснули синим, стрелой пронеслось короткое заклинание, и дерзкий мальчишка согнулся пополам, застонав. А когда выпрямился, то лицо его было спокойным, как у ребенка, а глаза безжизненными. Что же, может, оно и к лучшему.
Но развернувшийся в дверях Арман так не думал. Он вдруг помрачнел, подошел к Рэми, взял его за подбородок и заглянул в глаза. А потом посмотрел на принца и жестко спросил:
— Ты что творишь!
— Арман, я... — неожиданно смутился наследник.
— Ошалел? Так хочешь сделать его телохранителем?
— Арман...
— Я сам справлюсь, слышишь! И никакой магии. Никаких зелий. Или не видать тебе нового телохранителя, как своих ушей. Неволить Рэми я даже не дам. Даже не надейся!
— Интересно, а как иначе я его остановлю? — не выдержал принц. — Он ведь опять сбежит.
— Я его остановлю, — ответил Арман. — От меня не сбежит... Нар! Отведи юношу в его покои и приведи в порядок! Я хочу, чтобы к завтрашнему утру ты вернул ему рассудок.
Нар мысленно сжался, ожидая, что принц накажет архана за дерзость. Но сегодня все было необычно: Миранис жестом остановил дернувшихся телохранителей и лишь усмехнулся:
— Дорог тебе Рэми, если ты решился со мной так разговаривать.
Арман слегка побледнел:
— Прошу прощения, мой принц.
— Я прощаю, — холодно ответил Миранис. — Но будет лучше, если ты вновь научишься держать себя в руках, глава Северного рода! Не смотря на нашу дружбу, я — наследный принц. Будущий повелитель. А ты — мой подданный. Чего стоишь, Нар? Выведи Рэми, пока Арман не натворил глупостей.
Нар поклонился принцу, архану, потянул Рэми к выходу. И тот пошел. Безвольно, улыбаясь, будто лучшему другу. Кто же ты такой, мальчик?
Дороги до комнаты Рэми не помнил. Помнил, как его выворачивало наизнанку, а стоявший рядом слуга то и дело менял тазики. Помнил, как прикасался ко лбу смоченный в холодной воде платок. Как вновь накатывала волной тошнота, заставляя согнуться в новом приступе.
А утром, обессиленный и уставший, Рэми с удовлетворением улыбнулся. Плескалось в нем море силы. Возвратился разум... И тоска по принцу уже почему-то не мешала. Она спала внутри, свернувшись где-то в глубине калачиком. Может, притомилась?
— Спасибо, — сказал он молчаливому слуге Армана.
— Не надо благодарить, — ответил тот.
Так ли уж не надо? Перед Рэми стоял маг — сильный, уверенный в себе, а все же слуга... рожанин, как и он...
Не стать Рэми телохранителем принца. Не будет он таким же бесправным слугой-магом, как Нар и жрецом не будет, не дождетесь!
— Вам надо отдохнуть, прошу, мой архан, — настаивал слуга.
— Кто ты?
— Я хариб Армана, мой архан. Меня зовут Нар.
— Арман отдал мне своего личного слугу... интересно, — по глазам Нара было видно, что хариб тоже не понимал, что и к чему. — Так ты мой новый тюремщик, не так ли?
— Сомневаюсь, что в таком состоянии вы можете убежать.
— Ты меня плохо знаешь...
— Арман не приказывал мне вас задерживать. Если вы действительно этого хотите — дверь открыта. Я не буду вам препятствовать.
Рэми вздрогнул.
— Даже так...
Рэми попытался встать, но слабость вновь отбросила его на кровать.
— Проклятье!
— Слабость минует к утру, — невозмутимо заметил слуга. — И тогда вы сможете нас покинуть... если заходите. А пока отдохните, прошу вас.
