Рон с трудом оторвал глаза от так восхитившей его картины и взволнованно посмотрел на Гарри.
— Как ты думаешь, зеркало показывает будущее? — В голосе Рона звучала надежда.
— Нет, — ответил Гарри, — нет, Рон. Мои родители… Они умерли. А я вижу их… там…
Он ни за что не признался бы Рону, что, точнее, кого именно он видел в зеркале в первый раз, помимо родителей. Рон начнет шутить и подкалывать его насчет… Нет.
— Будущее тут не причем… — повторил Гарри, — отойди, пожалуйста, я хочу… Я хочу еще посмотреть на них…
— Не надо, дружище, — тихо сказал Рон; Гарри не ждал такой мягкости от обычно бесцеремонного рыжика, — не надо. Бьюсь об заклад, ты смотрел на них вчера всю ночь… И утром ты стал совсем другим. Ты… Ты как будто стал младше и глупее на год или даже на два. Я же вижу. Не надо, Гарри. Они умерли, понимаешь? Ты сам сказал это минуту назад. И ты их не вернешь, ты только сам себя…
Гарри посмотрел на Рона с ненавистью в глазах. Как мог этот рыжий ублю…
Что-то словно взорвалось в его голове, когда Маленький Несчастный Гарри вдруг осознал, что чуть не ударил по лицу одного из своих немногих друзей. Он на мгновение замер, и остальные Маленькие Гарри, до этого оттесненные горем в глубины сознания, быстро спеленали это его «я» и понесли куда-то вглубь его головы, или где там они прятались, чтобы положить его в сторонке и дать выплакаться.
За эту долю секунды он постарел на год. Слово «повзрослел», казалось бы, более подходящее для его возраста, на самом деле подходило плохо: взросление предполагает приобретения, а сейчас он просто потерял что-то воистину бесценное. В глубине его головы плакал и умирал от горя тот самый добрый наивный мальчик, который так восхищался великолепным замком над озером и прекрасным заколдованным потолком Большого Зала, тот мальчик, который все еще верил в добрые чудеса. Чудеса были тут, рядом. Но добрыми они не были.
Тоненькая книжечка миссис Бересфорд говорила совершенно определенно: он, Гарри Джеймс Поттер, должен был любить оставивших его навсегда больше, чем тех, кто все еще делил с ним мир живых. А это значило, что все, к кому он успеет привязаться до тех пор, пока не придет время, так или иначе оставят его. И оказавшийся внезапно таким мудрым простак Рон, и сбросившая на том квиддичном матче оковы примерной девочки Гермиона, и день ото дня набирающий уверенность в себе Невилл — когда придет день «Д», час «Ч», все они его покинут — так, что зов папы и мамы оттуда, из-за смертельной черты, окажется сильнее привязанностей этого мира.
И Повелитель Памяти действовал точно по этой брошюрке. Иной причины вот так мощно и жестоко снова обрушить на него почти уже ушедшую тоску по родителям Гарри представить не мог. Мальчик не сомневался: если надо будет усилить родительский зов, старая сволочь без содрогания отправит самого дорогого для Гарри человека — кем бы он ни был, точнее, кто бы им ни стал — из мира живых туда, в мир мертвых, чтобы усилить его, Гарри Поттера, желание наконец снова встретить тех, кто ему дорог, а по пути туда, к ним, без колебаний сделать то, что нужно для исполнения планов Директора. А если одного человека для этого будет мало — их будет столько, сколько понадобится.
И все это тоже было прописано в методичке миссис Бересфорд.
— Да, Рон, — это был уже другой Маленький Гарри, жесткий и собранный, ненавидящий Дамблдора еще больше, чем до того, но тщательно скрывающий это, — да. Ты прав. Они умерли. Пойдем.
— Обещай мне, что ты больше не будешь ходить сюда, — попросил Рон.
Гарри отмолчался. Он обязательно придет сюда и в завтрашнюю ночь, и в послезавтрашнюю… Столько, сколько будет нужно.
* * *
Весь следующий день Гарри сидел как на иголках. В шахматы он проигрывал уже на десятом ходу, и даже снежная погода за окном не радовала. Рон позвал его навестить Хагрида — Гарри отказался, причем не только из-за мыслей о зеркале. «Поскорее бы приехала Гермиона!» — думал он. Она уже купила нужную книжку, о чем и отправила ему ответ с той же Хедвиг. Саму книжку она «почему-то» не прислала, хотя Хедвиг легко дотащила бы ее прямо до Хогвартса. Но Гарри это вполне устраивало: вдруг она найдет то, что царапало его череп изнутри, своим свежим взглядом?
Увы, это, наверное, последний раз, когда он обращается к мисс Грейнджер за помощью. Ему было жаль расставаться с этой смешной в своей нарочитой важности девочкой, но это был единственный способ убрать ее из раскладов директора.
Он готовился к тому моменту, когда они лягут, и Рон уснет. Рон видел, что Гарри плохо, и всячески старался развлечь его. Еще пару раз он заводил разговор о зеркале, но оба этих раза Гарри менял тему. Он опасался, что Рон побежит жаловаться профессору МакГонагалл, но мысль настучать даже не пришла младшему из Уизли в голову. «Вот Гермиона могла бы, — подумал Гарри, — и Невилл, наверное, тоже».
Когда Рон заснул, Гарри продолжал лежать неподвижно и оказался прав: храп временами затихал, как будто Рон храпел понарошку, ожидая, не встанет ли Гарри и не пойдет ли снова в тот самый пустой класс. Наконец, храп стал более равномерным, Гарри выждал еще четверть часа и тихо-тихо, на цыпочках, вышел в гостиную, уже с мантией на плечах. Полная Дама снова выразила недоумение, когда дверь отворилась, но никто не появился перед портретом, и Гарри снова двинулся знакомым уже маршрутом.
И класс, и полуоткрытая дверь, и зеркало — все было на месте. Гарри встал перед стеклянной гладью и начал то, ради чего он пришел сюда. Маленькие Гарри внутри его головы по очереди приникали к его глазам — и каждый из них видел что-то свое, особенное. Это было… полезно. Теперь он видел, чего хочет каждый из них, каждый из тех, кто в сумме был им самим. Гарри очень жалел, что не может записать то, что именно какой из Маленьких Гарри видит. Он старался запомнить — но запомнить такое могла бы разве что Гермиона. «Как мне ее не хватает…»
— Итак, ты снова здесь, Гарри?
Гарри быстро швырнул вперед Гарри-Гриффиндорца, бросил последний взгляд в глубину зеркала и обернулся. За его спиной на одной из составленных у стены парт сидел никто иной, как профессор Дамблдор собственной персоной. И Гарри мог поклясться, что, когда он входил в класс — его там не было. Стоп, не так: он готов был поклясться, что директора в классе он не видел…
— Я… Я не видел Вас, сэр…
— Странно, каким близоруким делает человека невидимость, — улыбнулся Дамблдор. — Итак… ты не послушался своего друга?
— Вы… вы же…
— Мне не нужна мантия для того, чтобы стать невидимым, Гарри. Скажи, почему ты не послушал Рона?
— Ну… На самом деле я послушал его и… он был прав. Ведь это зеркало — оно показывает желания, ведь так, сэр?
— Да. Например, совершенно счастливый человек увидел бы в нем ни больше, ни меньше, как просто самого себя. И если ты прочтешь надпись на нем правильно…
— «Я показываю не ваше лицо, но ваше самое горячее желание», — пробормотал, запинаясь, Гарри.
— Именно. Это зеркало не дает нам ни знаний, ни правды. Многие люди, стоя перед зеркалом, ломали свою жизнь. Одни из-за того, что были зачарованы увиденным. Другие сходили с ума оттого, что не могли понять, сбудется ли то, что предсказало им зеркало, гарантировано им это будущее или оно просто возможно? — продолжил Дамблдор. — Завтра его перенесут в другое помещение. И я прошу тебя больше не искать его. Но если ты когда-нибудь еще раз натолкнешься на него, ты будешь готов к встрече с ним. Будешь готов, если запомнишь то, что я скажу тебе сейчас. Нельзя цепляться за мечты и сны, забывая о настоящем, забывая о своей жизни.
— Я не буду, профессор. В смысле — я не буду искать, но буду помнить, что Вы сказали. Я… На самом деле, я уже понял это, когда Рон сказал мне, что мои родители… Они мертвы, и их не вернуть. И я… Да, я понял, что он прав. И я не хотел сюда идти. Но, Вы знаете, Шляпа…
— Шляпа? Ты имеешь в виду — Распределяющая Шляпа? При чем здесь она?
— На распределении… Она спросила меня, чего я хочу. Не «куда», а «чего». А я тогда только поесть хотел, ну, голодный был, а вот так чтобы вообще… Я не знал. И я решил, что… Ну, Рон же видел себя лучшим учеником школы…
— Я знаю. Но его мечта… Если он будет настойчиво трудиться — его мечта сбудется.
— Ага. И я захотел понять…
— Есть ли у тебя такая же мечта, как и у Рона? Раз уж мечта снова воссоединиться с родителями, несбыточна?
— Да… И я…
— И ты увидел себя…
— Я увидел себя взрослым. Не таким, как Рон, не студентом, а совсем взрослым, как папа и мама тогда… И… Я стал Великим Волшебником. Как… Вы! — Гарри лгал, но разве мог он рассказать Дамблдору правду, рассказать, что он на самом деле видел в зеркале, прежде чем повернуться к нему?
— Вот как? — казалось, Дамблдор улыбнулся, когда Гарри сказал «Взрослым, как папа и мама», но при словах «Как Вы» улыбка словно бы мигнула — о нет, она вернулась на место, но глаза директора… В глазах появился страх.
— Ну да, — повторил Гарри, — я был таким же, как папа, по возрасту, но таким же умным и могущественным, как Вы. Это плохо? — обеспокоился он.
— Вовсе нет, — Дамблдор продолжал улыбаться, но глаза его совсем не смеялись. — Вопрос лишь в том, ради чего ты стал… хочешь стать таким.
— Ну… Глупо ведь становиться великим только ради себя, правда? — сымпровизировал Гарри. — И… Я решил, что… ну… Есть же люди. И если ты стал могущественным — наверное, надо, чтобы это могущество шло им на благо, правда?
— На благо, — Дамблдор отвел взгляд. — Разные люди понимают благо по-разному, знаешь ли.
— Я пока не понимаю этого, — признался Гарри. Затеянный только ради того, чтобы отболтаться, разговор становился интересным, казалось, Дамблдор приоткрывает какие-то свои тайны, точнее — самые краешки каких-то своих тайн, — но, наверное, есть же какое-то специальное благо, когда всем хорошо? Ну, не знаю… Всеобщее…
— Высшее? Может быть, ты имеешь в виду высшее благо? — с улыбкой спросил директор, но Гарри мог бы поклясться, что улыбка эта приклеена таким же усилием воли, каким он держал на виду трупик Наивного-Хорошего-Мальчика-Гарри (Гарри-Гриффиндорец после того, что он увидел там, в зеркале, не годился совершенно), и он вдруг подумал, а не видит ли директор его собственных отчаянных усилий.
— Я не знаю, сэр.
— Наверное, надо сначала понять, что есть благо для тебя самого? — спросил директор.
— Я пытался, сэр. Пока… наверное, пока я хочу, чтобы все вокруг просто оставили меня в покое, — трупик уже разлагался, и из-за него выглядывал другой Гарри, жесткий и невежливый.
— Вот как? — удивился Дамблдор. — Вообще все?
— А почему бы и нет? — спросил в ответ Жесткий Гарри, Просто Гарри в глубине головы, конечно, тосковал, не желая расставаться с друзьями, но лучше бы директору об этом не знать. — Видите ли, сэр… Я, например, очень рад, что дядя с тетей и кузен, наконец, отвязались от меня.
— Ты… сделал что-то для этого? — спросил вдруг директор, и Гарри показалось, что в его глазах мелькнул испуг.
— Да.
— Но ты же… не сделал им ничего плохого?
— Нет. Меня… хотели убить. Летом. До Хогвартса еще. Нет, не дядя с тетей и не кузен. Другой мальчик, из нашего класса. Я отбился. И… я дал понять Дурслям… кузену, что буду отбиваться и дальше. Кто бы на меня ни напал. Этого хватило.
— То есть… ты запугивал их? — страх директора стал ощутим почти физически.
— Скорее, отпугивал, сэр. Это другое. Кстати, и с мистером Малфоем, ну, Драко Малфоем, точно так же получилось. Я его и пальцем не тронул, но теперь он не достает ни меня, ни… Так, словесно воняет. Но это я переживу.
— Я надеюсь… что скоро ты поймешь, что запугиванием не решить ни одной проблемы, — мягко, но, как почувствовал Гарри, неуверенно сказал Дамблдор. То ли Гарри переоценил его ум, то ли он действительно был чем-то крепко озабочен, но на разницу в словах он внимания не обратил. Странно. Вот Бутройд — всего-то майор, но он понял. А Великий Волшебник и Повелитель Памяти — нет.
— Наверное, сэр. Я постараюсь.
— Постарайся, это действительно важно, — ответил директор, и в его взгляде Гарри вдруг уловил тоску, такую же, какую он видел в глазах Шарлин, еще до того как… — он загнал эту мысль и мысли о майоре как можно дальше вглубь, чтобы Повелитель Памяти не добрался до них; пока он не ощущал в своей голове чужого присутствия, но…
— Знаешь… — продолжил Дамблдор, — будет честно, если я расскажу тебе, что видел в зеркале я сам… Если ты хочешь стать Великим Волшебником, как я, — тут он невесело усмехнулся, — это может оказаться тебе небесполезным.
— Конечно, сэр!
— Я вижу себя, держащего в руке пару толстых шерстяных носков.
Гарри недоуменно посмотрел на него.
— У человека не может быть слишком много носков, — пояснил Дамблдор. — Вот прошло еще одно Рождество, а я не получил в подарок ни одной пары. Люди почему-то дарят мне только книги.
В этом был, обязательно должен был быть какой-то смысл, но Гарри был слишком напряжен, чтобы думать еще и об этом.
— А теперь, Гарри, почему бы тебе не надеть эту восхитительную мантию и не вернуться в спальню?
— Да, сэр. Спасибо, сэр!
Уже пробираясь по направлению к портрету Полной Дамы, Гарри подумал, что Дамблдор вряд ли был откровенен с ним. Но это было честно — ведь и сам Гарри не рассказал ему, что в своей последней попытке заглянуть в зеркало он увидел, как он сам, Гарри-Гриффиндорец — действительно взрослый, как он и сказал Дамблдору — вместе со своим отцом и молодым, под стать папе, МакФергюссоном грубо и незатейливо били морду самому Повелителю Памяти. Да так били, что, казалось, из-за стекла был слышен звон бубенчиков, вплетенных в бороду, прочно удерживаемую в кулаке шотландца, на голове которого почему-то красовалась Распределяющая Шляпа…
А еще он думал, кем же была та девочка, точнее, девушка, которую он видел рядом с папой и мамой в первую ночь. И… потом, вчера и сегодня, и даже когда папа и мама уже ушли.
