Ростишка искоса на меня поглядывала, пытаясь, видимо, уточнить мои намерения, а Софья томно потянулась, зевнула и вежливо поинтересовалась:
— Хорошо погрелись. Дальше-то чего? Мы пойдём теперь?
— Нет. Садитесь.
Мой напряжённый тон, едва прикрытый привычной вежливостью, встревожил её сразу. Ростислава непонимающе перевела глаза с матери на меня и обратно. Потом уселась рядом с матушкой. Как примерная девочка выпрямила спинку, сдвинула коленки и запахнула отвороты халата.
Э-эх... Как вспомню... Всем телом, всей кожей... как она... на галопе... на вышке... на покосе... Скромница. Только реснички подрагивают.
Софья уверенно налила из стоящего на столике кувшина кружку травяного отвара, оценила взглядом открывшийся, при её наклоне над столом, вид собственного бюста в распахнувшемся вороте халата, проверила наличие моего взгляда на всё это... богачество.
Всё — на месте. Показано и оценено. Довольная уселась на лавку возле дочери и, отхлебнув чаёк, даже не пытаясь прикрыться, одарила меня подчёркнуто недоумевающим взглядом. Типа:
— Ну и...?
"Сказать чего хотел или попросить об чём?".
— Софья, ты правильно спросила: "что дальше?". У тебя есть предложения?
Чистопородный наезд: задать даме вопрос с требованием конкретизации. Она об этом, наверняка, много думала. Но высказать прямо... А тут может и сорваться с языка.
Физиогномические игрища прекратились. Она перестала изображать передо мною особо опытную женщину, которую ничем нельзя удивить, которая во всяком проявлении собственной женской сущности далеко превосходит бесстыдством любые помыслы юнца в моём лице.
"Выпороть ты меня можешь. Но пристыдить... Не напрягайся. Мальчишечка".
Она начала думать. Ещё, по инерции, пытаясь изображать превосходство, держала двусмысленную улыбку на лице, но уже чисто автоматически запахнула халат, отдала кружку дочке и, сцепив руки, но — контролируя голос, пытаясь удержать в нём бархатистость, спросила:
— А ты потянешь? А то... упс... знаешь ли, бывает. У мужичков-то... п-ш-ш-ш... И — никак. Глядь, а кудрявенький и вовсе — нос повесил...
Она пыталась изобразить непристойность, намёк, потянулась ко мне через столик. Я ухватил её за руку.
— Софья, не играй — думай.
Без раздражения, без намёков, без подтекста, без оттенков и эмоций... Просто доброжелательный совет, просто просьба.
Диссонанс? Контраст? Неожиданность? Она бы с удовольствием пошла спать. Думать...? Собраться с силами, с мыслями...
— И об чём же мне думать велено? Господин мой Ванечка.
Тон ещё фривольный, игривый. Но взгляд, разворот плеч, выпрямленная спинка... она готова к схватке. Словесной, смысловой, думательной.
— Ты привезла Ростиславу во Всеволжск. И тем открылась. В том, что ты жива, в том что ты здесь. Об этом знает Андрей.
А вот это уже ужас.
— От... откуда?!
— Я сказал.
Она схватилась за голову, сжала виски.
— Зачем?!
— Ты думаешь здесь нет его соглядатаев? Лучше уж от меня.
Такой оборот совершенно выбил её из колеи. Давние расчёты и планы рухнули. Она же была уверена! А тут два страшных тигра сговорились. Против бедной обезьянки на пальме.
— Он... он потребовал выдачи?
— Да.
— Р-р-р...
У Андрея этот звук чётче. Нет нотки безысходной паники. Но созвучность очевидна. "Муж да жена — одна сатана". И рычат сходно.
— Я тяну время. Есть... способ. Но... "Заспать" заботу... даже если бы он и хотел — не дадут.
Добавляю оттенков и подробностей, напоминаю о главном: Андрея она, может, и уболтает. А вот "народ святорусский" — нет.
— Узнают и другие. Твои... недоброжелатели будут каждый день рассказывать ему, как... как мы тут развратничаем. Мы — трое.
— Вот как? А что ж ты тех доносчиков не изловишь да не утопишь? А, воевода?
"Доносчиков" мы выявили. "Прошлись частым гребнем". Но ей это знать не нужно — пусть боится.
Испугалась. Заистерила. Обиделась. За то, что я понял смысл её провокации, стремление столкнуть нас с Андреем. Разрушил её планы. Обломал.
Осознать последствия нужно время. Сейчас обида по инерции, стандарт.
Столкнувшись с проблемой, женщина первым делом обвиняет своего мужчину. Некоторые хомнутые сапиенсом самцы в ответ пытаются думать. Оправдываться, доказывать, "я — не верблюд"... Бессмысленно. У женщин это базовая реакция. Ещё с до-обезьяньих времён. Самец должен быть защитником. Суешь? — Защищай. Общее правило, к конкретной ситуации — отношения не имеет.
— Дело — не в послухах. Князю так и так будут говорить про тебя гадости. Нет настоящих — придумают. В меру своего воображения. К примеру: ты сношаешься с моими жеребцами на конюшне. А дочь свою заставляешь их сперва ласкать... непотребно. А после — держать под уздцы. Пока ты под конём подмахиваешь.
Ничего нового. Случка человеческих женщин с разными копытными лежит в основе мифа о Минотавре, "Золотого осла" и других. Широко известна аналогичная сплетня, пущенная обиженными поляками о Екатерине II. Человеческая фантазия ограничена, вариантов сказать о женщине гадость — не так много.
Софью такие выдумки... просто поморщилась. А вот Ростислава... представила картинку, ахнула, вспыхнула. Прижала ладони к мгновенно покрасневшим щекам.
— Как... Как они могут?! Это же... Ложь же! За это же на том свете гореть!
О санкта симплицитас! В смысле: святая простота! Чистый, наивный Росток. Не смотря на все наши... экзерцисы. Наверное, дело не в том, что ты делаешь, а для чего. Сколько мы с ней не кувыркались, а веру в людей она сохранила. Тяжело ей будет.
Софья несколько пренебрежительно взглянула на дочь. Она что, ещё не поняла, что ложь, клевета, сплетня для придворных, холопов, слуг, бояр — среда обитания? Воздух, которым они дышат. Восемь лет просидела княгиней, а простых вещей не знает!
— Но мы же... Мы же можем батюшке написать! Чтобы он всех этих клеветников прогнал! Что это всё неправда!
"Батюшке"... Она упорно не хочет отказываться от этой иллюзии. От детского символа высшей силы, справедливости, могучего защитника.
* * *
В моё время достаточно чётко различаются понятия "биологический отец" и "отец по закону". Здесь это различие ещё более распространено и чётче выражено. Даже на уровне терминов: отец и отчим.
В средневековье вплоть до 18 в. средняя продолжительность жизни супругов в браке — семь лет. Дело не в "эпидемии разводов", а в обычных эпидемиях, в смертности. Церковные клятвы супругов "в верности до гробовой доски" имеют хоть и неопределённый, но довольно короткий срок действия. Следствие: большинство подростков воспитываются мачехами и отчимами. Часто сравнимыми по возрасту со своими воспитанниками. Отсюда масса имущественных и сексуальных коллизий.
Например, статья в "Уставе церковном":
"Аще и с мачехою кто съблудит, митрополиту 40 гривень".
* * *
Глава 516
Для Андрея Ростишка — живое воплощение его стыда, позора. Свидетельство ущербности и обманутости. Надо избавлять девчушку от пустых надежд. Как бы это... помягче.
— Можем. Но не будем. Искоренение клеветы возможно только путём уничтожения всех клеветников. Как тех, кто сказывал, так и тех, кто выслушивал. К числу последних следует отнести и князя Андрея. Поэтому на казни клеветников... он не пойдёт.
— И что теперь делать?! Они там так и будут... мерзости про нас с матушкой сказывать?! Надо ехать к отцу, кинуться в ноги и молить...! Чтобы он всяким таким... головы поотрубал!
"Ехать к отцу" означает ехать в могилу. Она ещё этого не понимает. Плохо.
Софья внимательно разглядывала дочь, а я Софью. Она почувствовала мой взгляд, повернулась вопросительно ко мне. Я вернул ей вопрос:
— Ты хорошо спросила: "что дальше?". Думай. Рассказывай.
Она открыла, было, рот. Но... игры кончились, сработал навык осторожности:
— Давай лучше ты.
— Изволь. Каждый день в Боголюбово князю Андрею будут вливать в уши яд: рассказывают новости о твоём поведении здесь. К этим... известиям о тебе присоединят сходные о Ростиславе. Ты её совращаешь, мучаешь, заставляешь отречься от отца. С тем, чтобы вдвоём заниматься мерзостями и пакостями, которые только в твою, диаволом обуянную душу, придти могут. Помимо твоих прежних... дел.
Ростишка испуганно, как-то по детски, переводила глаза с меня на Софью. Не понимает, не верит.
— Софочка, ты знаешь княжеских ближников лучше меня. Что они будут говорить? — Что старая курва молоденькую курвёночку натаскивает? На всякую прохожую-проезжую елду насаживает? Учит свою мокрощёлку приблудную разврату, похоть разжигает, да непотребству научает...
— Что?! Нет! Мама! Скажи ему...!
Софья морщится. От крика дочки, от используемых мною эпитетов. Но как заставить её думать серьёзно? Пощёчин надавать? Дело-то... без голов — на раз. Если они откажутся от "Саксонского проекта".
— Андрею каждый день будут капать на мозги. Сливать гадости о вас в его душу. Рано или поздно он сломается. Поверит. Призовёт вас в Боголюбово. Для спроса, сыска и... и казни.
— Нет!
— Софья, я просил тебя думать, а не кричать. В Боголюбове вас обеих ждёт смерть. Ростислава, не тряси головой. Моя оценка: Софья... от трёх дней до месяца. Возможно, смерть под плетью на дыбе или удавка в порубе. Ростислава... от месяца до года. Поруб или монастырская келья. Смерть долгая и мучительная. Не под топором чик-чирик. Кашель, мокроты, холод, голод, сырость, боль...
Девочка не понимает, не хочет понять. После нашего столь яркого, столь приятного времяпрепровождения, после любви, тепла, удовольствия, ласки представить, что тебя ждёт мрачное сырое склизкое подземелье...
— Но ведь ты же нас не выдашь? Таких... хороших.
Софья снова пыталась сыграть "женскую карту". Самец, хозяин, владетель... должен защищать своих самок. Своё имущество, своих овечек, своих беленьких ласковых мягеньких податливых... подстилок с личиками. Ты ещё губки "уточкой" сделай и глазками похлопай.
Сделала. Вот стерва!
Пикантно улыбаясь, не отрывая от меня взгляда, она обняла дочь за плечи, чуть повернула её голову в сторону и спустила с ребёнка халат. Ростишка нервно сглотнула, но не дёрнулась, продолжая смотреть в стену. А Софья погладила дочку по плечику, по груди, чуть прижала в пальцах сосок, опустила руку дальше по животу девушки, отводя в стороны полы халата, показывая мне плотно сдвинутые бёдра юной княгини. Медленно провела пальцем от сжатых коленей вверх, погладила голый, начисто выщипанный, "приведённый к товарному виду" лобок княгини-вдовицы, продолжая многообещающе улыбаться мне в лицо, чуть нажала...
— А-ах!
Ростишка дёрнулась. Помедлила, пытаясь сопротивляться усилию руки родительницы. Не смогла. Не отрывая взгляда от точки на стене, резко развела бёдра. Между которыми немедленно нырнули пальчики её матушки.
— Неужто ты такую... красоту, такую сладость... боголюбовским катам на забаву кинешь? Чтобы вот это всё...
— О-о-ох... ма-а-ма...
— В клочья порвали? Железом калёным выжгли?
Софья чуть смещает оттенки: калёное железо, вернее всего, её собственный удел. Девочка знает мало. Её просто постригут в монастырь. Где она и помрёт быстренько. От тоски и условий содержания.
Другой её прокол: всё демонстрируемое мне знакомо. Хорошо. Неоднократно. Снаружи и изнутри. Софочка об этом знает, но "играет теми картами, которые на руках".
Вру: это не соблазнение невидалью, это совращение собственным. Близким, знакомым, радостным. Угроза утраты. Разновидность шантажа.
* * *
Но какова Кучковна! То, что здесь множество народу предлагает своих дочерей различным мужчинам — норма. Общее правило: дети — собственность родителей. Форма предложения, цели — могут быть разными. Но смысл один — выгодно продать. "Выгодная партия", "удачный брак", "пристроить", "сдыхаться"...
Для очередного Романова лучшие русские дворяне привезли полсотни дочерей, положили их по комнаткам царского дворца спать. Царь, обходя этот "цветник", разглядывал их в постелях. И выбрал ту, которая не изображала сон — какой может быть сон у девушки на таком мероприятии! — а нагло открыла глаза и сама разглядывала царя, пока тот любовался её телом. Понятно, что родители конкурсанток были в курсе... деталей процедуры. И надеялись: а вдруг нашу дуру-то выберет?
Свахи, родители, родственники, работорговцы, сводни и сводники... пытаются показать "товар лицом". В том понимании "лица", которое кажется им уместным. Разница с московскими царями, пожалуй, в том, что Софья не только показывает свою дочку внешне, "в статике", обнажая её передо мной, но и... ласкает её. Весьма... интимно. Переводя девушку "в динамику". И не только её. Похоже, что стаканчик "оленьего хвоста", который я пропустил, пока они намывались, окажется мне весьма полезным.
* * *
— О-ой... матушка... что же ты делаешь... если батюшка про такое узнает...
Жаль, но это — "батюшка" — придётся искоренять. Жестоко. Отец для неё — символ. Но другого такого символа, кроме меня, у неё быть не должно. Даже в нечаянных мыслях.
— "Батюшка узнает"? Который? Отчиму твоему, князю Андрею Юрьвичу, ты как пятно сальное на дорогом кафтане. Всё б отдал, чтобы тебя и вовсе не было! Ты — дитя разврата и обмана! Порождение бесовское! Его стыд и срам говорящий! И всякой гадости, о тебе сказанной, он рад будет поверить! Дочь блудницы — и сама блудодейка. "Яблоко от яблони...".
Я ткнул в неё пальцем.
— Пойми, наконец. Ты в этом мире не нужна никому. Всякий человек, узнавший твою историю — тебе враг. Желающих унизить, оскорбить, просто — ударить, тебя, выросшую в богатстве, в княжеском тереме, восемь лет пребывавшей во княгинях... Да любой-каждый в тебя плюнет! Да ещё и похвастает: вот, де, я смелый да христолюбивый какой! Сучке беспородной, к Рюриковичам примазавшейся, юшку кровавую пустил! Чтоб место своё знала! Отродье игрищ бесовских! Вспомни, что говорят отцы церкви о детях разврата: "хотя бы они и воспитали детей своих, отниму их, ибо горе им...". Всяк верующий захочет принять участие в этом божеском деле — в отнятии таких как ты детей, в причинении им горя. Подойди.
Она оглянулась на мать, но встала и, обнажённая, приблизилась и наклонилась ко мне. Я погладил её по лицу, по шее, по плечам. Потрогал и чуть прижал грудку. Растёт, девушка, растёт. Она, неуверенно улыбаясь, смотрела на меня, пока я наглаживал её тело. Она здорово вытянулась за последние месяцы, окрепла, подтянулась. Нет висящей кожицы на слабой жировой подкладке, мышцы появились, осанка улучшилась, загар ей идёт. Но главное — изменилась моторика движения. Стала более чёткой, уверенной.
Я гладил её бёдра, животик, попочку, поворачивал перед собой.
— Всяк, Росточек. Но не я. Потому что я вижу в тебе — тебя. А не историю твоего зачатия. Тебя саму, а не последствие действий других людей. Я — единственная в мире твоя защита и оборона. Для всех остальных ты — нечто нечистое, грязное, мерзкое. Отброс смердящий. А я вижу юную, красивую, умную, добрую женщину. И я постараюсь защитить тебя. Нужно только одно: твоя преданность, твоя верность, твоё служение мне. Только мне. Потому что все остальные — против тебя.
