Зверь Лютый. Книга 20. Столократия

Не чудесный богатырь, не могучий волшебник. Вон, на "медвежьем празднике" даже сплясать не мог. "Зверь Лютый" глуповат и бестолков — ни песен, ни сказок не знает. Мы сможем его перехитрить, мы убьём его и возьмём всё его богатство.

Но наследнику, Вечкензе, он рассказывал. Это необходимо: сын — ближайший сподвижник, помощник. Увы, Пичай не учёл, что юности свойственна импульсивность. Восприняв враждебность отца, сын не смог скрыть своих эмоций.

У меня получился "превентивный удар" — ресурсы, которые могли бы стать подарками азорам и панкам, превратиться в тысячи злобных мужиков с топорами на окраинах Всеволжска, Пичай был вынужден отдать. За сына. За скот для меня.

Понятно, что через несколько лет он восстановит свои возможности. Если ближайшие годы будут удачны, если ничего не случится, если я не сумею снова предотвратить эту логичную, естественную угрозу.

А пока он оказался вынужден "развернуть" в мою сторону наших соседей. Не только Окских "уток" и "петухов", но и "коней" и "соколов" по правобережью Волги.

Главное — тягловый и молочный скот. Теперь я мог всех, кто хоть чуток поработал на казну, доказал свою вменяемость, осадить на землю. Слухи о моих бесчисленных стадах, непрерывно преувеличиваемые, сдвинули ко мне немало людей из разных племён.

Чтобы ни говорил и ни думал Пичай, расклад, по моему разумению, выглядел так.

Если бы я его не трогал — через два-три года он консолидировал бы эрзя до такой степени, что повёл бы их сковыривать "Зверя Лютого" со Стрелки. Потом взялся бы за других соседей. Это обязательный этап становления государства. Начальный признак единства народа и, при успехе — условие продвижения в этом направлении.

Если бы я убил Вечкензу — он бы немедленно поднял эрзя мстить. Месть — хороший повод, катализатор консолидации.

Я вернул Вечкензу, заставив Пичая выгрести свои запасы — всё равно, он точно также поднимет народ. Чтобы вернуть утраченное и добавить новое.

Втягивая других азоров в оплату выкупа сына через займ у них скота и вещей, он увеличивал число сторонников будущего "восстановления священной справедливости":

— Вы же хотите вернуть данное мне? У меня нет, но у русских вы возьмёте своё. С немалым прибытком. А иначе... ничего.

Про "страх потери вложенных денег" — я уже...

Ни при развитии эрзя "под Пичаем" "естественным путём", ни при моём вмешательстве — войны было не избежать. Чуть менялись сроки и условия — не более.

Но моё воздействие было чуть сложнее, было трёхслойным.

Первый — похищение и возвращение Вечкензы. За выкуп, за временное истощение ресурсов вероятного противника. Выигранное время.

Второй — смерть Пичая без моего видимого участия. Ликвидация "двигателя" будущего конфликта, "оси" возможного враждебного войска. Смена ключевой персоны.

Это — мелочи, детали. Историческая закономерность от этого не изменяется. Не в этот год — так в следующий. Не будет Пичая — будет кто-то другой, какой-нибудь... Пургас.

Исторический процесс — очень логичная вещь. Но и в логике результат — вычисленное значение логического выражения — зависит от значений входящих в него аргументов. Поменяй значения аргументов... Глядишь — и результат... Может быть...

Поэтому — третий слой...

Об этом — позже.

Уверен, что Пичай быстро всё бы понял. Быстро — но не мгновенно. А времени мы ему не дали.

Тысячные табуны и стада, горы тулупов и рукавиц — невозможно собрать мгновенно. Пичай сделал всё достаточно быстро — за месяц. После закрытия сделки, отряд инязора явился к устью Теши. Где мы и передали им двоих: Вечкензу и его нового друга-слугу-попутчика Саморода.

Пичай ожидал ловушки, засады, нервничал, принимал меры предосторожности... Зря. Я пообещал вернуть ему сына — "за базар отвечаю".

Инязор двинулся вверх по реке, но довольно недалеко — дело шло к вечеру. На первой же стоянке он решил разузнать от сына подробности произошедшего. Они вдвоём удалились для беседы в приречные кусты. Откуда через десять минут выскочил Вечкенза с истошным криком:

— Помогите! Помогите! Ему плохо! Он умирает!

Бросившиеся на помощь слуги обнаружили на полянке лежащего Пичая. С судорожно схватившимися за горло руками и несколько розовым цветом лица. Никаких ран, следов насильственной смерти не было. Посторонний — Самород, постоянно находился на виду, у костра. Смерть инязора сочли трагической, но естественной.

— Сердце не выдержало. От радости при возвращении любимого сына.

А на маленькую трубочку, размером в сигарилку, подобие той, что я когда-то использовал во время прогулок в Мологе, которую Самород практически выдрал из рук ничего не соображающего Вечкензы — никто не обратил внимание.

Едва переполох утих, едва тело упокоившегося инязора было завёрнуто в мешковину и положено в лодку, как Вечкенза, получивший под рёбра тычок-напоминание от Саморода, потребовал от свиты присяги на верность.

Двое возразивших были сразу убиты подготовившимся к этому Самородом. Третий связан и допрошен. Впрочем, и без его показаний кое-кто из старших слуг подтвердил, что Мазава была рада исчезновению Вечкензы, что она настаивала на объявлении своих сыновей наследниками Пичая.

К моменту возвращения Вечкензы в родной кудо виновность его мачехи в заговоре для организации похищения — ни у кого не вызвала сомнения. Её родственники и слуги были допрошены.

Конечно, Саморода и рядом с Ноготком не поставить. Но некоторые навыки у него были.

Легенды сопредельных народов о мастерстве московских палачей — имеют долгую предысторию.

Гипотеза заговора получила подтверждение, обросла деталями. И требовала решения:

— Самор! Самор! Что мне делать?! Я не хочу их убивать! Я не могу их казнить! Эрзя не казнят своих родственников! Мазава... она жена моего отца! Она заменила мне мать! Её сыновья — мои братья! В них кровь Пичая! Моя кровь!

— Э-эх, Вичка. Вспомни слова Воеводы: "Сыновья Мазавы — три клинка, направленные в твою спину. Хочешь жить — сломай их". Не важно — какие они. Что тебе в них, если они — твоя смерть?

Обычный элемент становления прото-государственного образования. Как Хлодвиг, например, искал и убивал своих родственников, про убитых братом сыновей Владимира Крестителя — я уже...

В ту же ночь в застенке Самород удавил благородных пленников. Утром было объявлено, что страдальцы угорели от сырых дров. Самород ушёл на сутки в запой, а Вечкенза таскал ему выпивку и закуску.

Родственники Мазавы попытались отомстить. Но я подарил обоим свои кафтаны. С панцирями.

Заговорщики очень удивились. И были убиты. А потом старые нукеры Пичая и молодёжь, привечаемая уже Вечкензой, под командой Саморода разгромили вели отца Мазавы. Это поправило материальное положение новоявленного ине, сплотило людей и заставило многих азоров в племени задуматься о "правильной стороне".

Я уже говорил, что между палачом и жертвой устанавливается странная связь. Душевная. Одно из наиболее известных проявлений — "стокгольмский синдром". Здесь расклады были несколько не "скандинавские". В части "синдромов". Однако отношения между Самородом и Вечкензой, после ряда эпизодов, когда они помогали, даже спасали друг друга, перешли в форму приязни.

Настойка "из хвоста оленя" быстро закончилась, они оба пытались увильнуть от продолжения. Не сговариваясь, по намёкам, поняли, что другая сторона тоже... не рвётся. И перешли в состояние взаимного удовольствия. Всё-таки, многократный телесный контакт в любой форме — мощное средство познания души человеческой. Они — познали друг друга.

"Пуская мы другие

Но мы не чужие,

Друг другу так много открыв".

Уже по взаимной привязанности они следовали принятым ролям. Самород на людях изображал туповатого преданного слугу-руса. Чужак-телохранитель — распространённая фигура при средневековых правителях. А Вечкенза — энергичного наследственного инязора, стремящегося быть достойным продолжателем дела своего великого отца.

Оставаясь вдвоём, Самород становился старшим товарищем, наставником, а Вечкенза, соответственно — младшим, послушным и почитающим.

* * *

Более всего меня в этой истории забавляет её... "нематериальность". Да, я потратил сотню гривен в начале. Но сохранил жизни тысяч моих людей, имущества на тысячи, если не на десятки тысяч. Включая и уникальное, вообще в этом мире не существующее, оборудование. Исключительно за счёт между-ушного пространства. Там у хомнутых сапиенсов находятся мозги. Или то, что они так называют.

Обиженный гном превратил Нильса в маленького, как он сам, человечка. Но оставил ему надежду на возвращение прежнего облика.

"Когда одна палочка и девять дырочек истребят целое войско...".

Надежды оказалось достаточно. Чтобы изменить сущность Нильса — он стал отважным путешественником, верным другом своему гусю.

Здесь "дырочка" была одна, а "палочек" много.

Так и результат — другой! Не истребление "целого войска", а — двух. О чём — позже.

Не — отважный путешественник, а "национальный герой". В "верных друзьях" которого не лапландский гусь Мартин, а безродный холоп Самород.

Разница — есть. Я — не волшебный гном.

Всякая сущность в мире — имеет свойства. Всякое свойство может быть использовано "на пользу" или "во вред". Ибо оценка — исходит от человека. От его сиюместного, сиюминутного, личного понимания "пользы и вреда".

Пичай вёл дело к большой войне. Его — не стало, войны со мной — не случилось. Мир — это "добро"?

Вечкенза мечтал стать, после смерти отца, правителем всего народа. Желание исполнилось. Это — "добро"? Миллионы людей в этом народе в последующих поколениях избежали прозябания в избах "по чёрному", в грязи, болезнях, голоде, иноземных вторжениях, смерти своих детей... Столетиями! Это — "добро"?

Пока человек различает "добро и зло", пока стремится к одному и избегает другого — он управляем. Этическая система, "что такое хорошо и что такое плохо". Боль, унижения — "плохо"? Христиане говорят — "хорошо". Мучения — дорога в царство божье.

Этика — хорошо. Эта система — каркас человеческой личности. Не позволяет душе расползтись, обеспечивает взаимопонимание между людьми. Но стоит выдернуть "косточку" из этого скелета "ценностей", и всё сыпется. Человек теряет себя.

Заставь, например, мусульманина есть свинину, и он перестаёт чувствовать себя "истинно правоверным". Ещё интереснее то, что катастрофически меняется отношение к нему его единоверцев, носителей той же этической системы.

— Он же не изменился! Он же такой же как вчера!

— Нет. Он нарушил табу. Он — чужой.

Очень правильное решение: обеспечивает этическое единство общности. Какой-нибудь. В очередном "Мухозасиженске".

"Добро по нашему, по-мухозасиженски" превращается в "дубину", которой бьют "отступника", "изменника", "нечестивца" по голове. Некоторым такой стук не нравится. Христианские страстотерпцы и великомученики предпочитали принимать смерть от рук язычников или иноверцев. Но не от своих сдуревших сторонников и последователей.

Нарушивший, вольно или невольно, какое-нибудь, иногда — забавное на взгляд постороннего, табу из своей местечковой этики, человек попадает в конфликт. Между "священной истиной" (или идиотизмом — кому как нравится) этики "своих" и инстинктом самосохранения. Себя.

Ты — не виноват. Но ты — враг. Потому что стал не таким. Потому что показал путь. По которому, вдруг, может быть, когда-нибудь вздумает пойти кто-то ещё. Неважно, что случится в конце пути. Важно — люди могут увидеть начало иной дороги.

Ты — виноват. Не в причинении материального ущерба, а в демонстрации возможности. Возможности жить без этого табу. Неважно какого. Оскоромился, заблудил, к причастию не ходил, крестишься не теми пальцами...

Интересен вариант с сохранением "факта нарушения табу" в тайне.

Маразм. Ибо табу, обычно, обосновывается божественной волей. А боги так любят подглядывать и подслушивать...

И, естественно, с угрозой нарушения тайны. Шантаж.

Ничего нового. Кроме чисто конкретных мелочей.

Пичай шёл к войне. И вёл к ней свой народ. Такова логика развития этносов. "Сила вещей". Он зависел от репутации своего сына. Репутация — от соответствия этике. Этика, "здесь и сейчас", содержала вот такое табу. Позже носители этой этической системы заплатили множеством жизней за... такую "поноску".

Были бы на их месте древние греки, или китайцы разных эпох, или японцы, или римские аристократы... у которых такого табу не было... Но что-то в между-ушном пространстве у них было? — Поплатились бы за каких-нибудь других "тараканов".

Если у человека есть что-то, хоть какое свойство, хотя бы запрет — его можно использовать. "К добру". Хотя бы, по мнению некоторых из присутствующих на земле. В этот или другой момент исторического процесса.

* * *

"Умом Россию не понять, а через попу — тёмно". Приходится прогрессировать и "в темноте". Кабы с оттуда с каждого раза тысячный табун выскакивал — я б, как Макарушка Нагульнов, только ходил и... и "вступал в стремя".

Если бы я не развернул Пичая Вечкензой, Вечкензу — похищением, сломом прежней души "медвежьего добытчика", то мы имели бы зимой войну. Или — голодовку. Или — "два в одном". "Верные" умирали бы возле меня, "неверные" — разбежались бы. Я потерял бы "моих людей". Люди — веру в меня, в себя. Выжившие стали бы злее, жаднее, тупее. Для восстановления — не домов — душ — потребовалось бы море крови и годы жизни.

Одна правильно употреблённая дырочка в одной правильно размещённой попочке позволила нам сохранить Всеволжск, сохранить надежду на "лучшее будущее", которую являл мой город для Руси и не-Руси.

К концу осени Вечкенза восстановил, в значительной мере, влияние своего отца, и мы перешли к следующему шагу. Ещё одному на длинной дороге возвышения Всеволжска. О чём — позже. А тогда у меня происходило одновременно множество разных событий. Все они были важными.

Конец семьдесят девятой части

Часть 80. "Ой вы, слуги мои, слуги верные..."

Глава 438

— Добрые люди Всеволжска! Город наш растёт и приумножается. И в сём прибывании народу, и дел, и мест разных, есть у нас множество забот. Ныне стало видно, что надобно порядки наши менять. Надобно разделить заботы между людьми, надобно разделить людей по делам их, надобно устроить устроение разумное общине нашей. Для процветания ускорения и благоденствия достижения.

Что-то я витиевато загибаю. Волнуюсь, однако.

— Решил я установить разделение служивых людей во Всеволжске по рангам. Чтобы во всяких спорах было сразу понятно: кто кому указывать может. Вот (я поднял и помахал над головой листком) — Табель о рангах.

Ещё вернувшись из неудачного похода к Пичаю, я, в очередной раз, понял: "так жить нельзя".

С момента моего ухода в начале апреля в Боголюбово, в городе накапливались нерешенные проблемы. Запланированное мною выполнялось. Но предусмотреть всего я не мог. Ещё в городе пошёл "рацухераторский" взрыв. Не только в чисто технических вещах. Но инициативы, не поддержанные ресурсами, организацией — забалтывались, дохли. Это отбивало у людей вкус к думанью, к творчеству, к работе вообще. У "ближников" были разные точки зрения на текущие вопросы, и дело, любые действия — останавливались без общего консенсуса.