Есть кровать, и раскладушка где-то на чердаке пылится, но бабуля девочек взглядом измерила, и решила сэкономить силы на лазанье по чердакам и стирке постельного белья:
— Я вам разом постелю. Ви ж все одно сікеляетесь?
Девочки такого слова раньше не слышали, только существительное похожее, но из контекста поняли, о чём это. И покраснели обе.
— Мы...
— Тю, та що ж я, не бачу?
Баба Горпина по случаю вечера и непогоды никуда не торопилась, а потому уселась на табурет, и вспомнила молодость.
Оказалось, то, чем девчонки в тайне от родных регулярно занимаются, имеет глубоко народные корни. До революции 1917 года сие действо молодым девчонкам деревенскими обычаями прямо предписывалось. Чтобы не рукоблудствовали в гордом одиночестве, а социализировались, учились не только себе, любимой, доставить короткий миг удовольствия, но и партнёру/партнёрше по сеновалу. Вот и тёрлись девочки лет до тринадцати клиторами со своими ровесницами, при полном равнодушии и даже одобрении взрослых. Единственно, матери дочерей наставляли, что целку следует беречь для мужа, внутрь ничего ни себе, ни подругам не совать, а всё что по верхам — не страшно.
Парни от девчонок не отставали — в своём, мужском коллективе.
— Хлопці приходили на ставок дрочити, а дівчата з кущів підглядали...
Подружки составили для себя картинку: приходят, значит, на берег деревенского пруда девочки и прекрасно зная, что за ними будут подсматривать, заголяются. Плещутся и играют, возбуждаясь от собственных игр, прикосновений и жарких взглядов из кустов. А пока внимание мальчиков занято купальщицами, часть последних подползает, чтобы понаблюдать за мастурбирующими наблюдателями. И тоже — того... и не исключено, что за этими девочками ещё кто-нибудь подглядывал. Такой самоподдерживающийся фестиваль эротики!
А если учесть, что пацаны не только свои писюны теребили, но, бывало, и товарищам помогали... насмотрятся девочки из кустов — и ну сикеляться тоже!
Лет с тринадцати шли в ход игры гетеросексуальные, с тем же строгим запретом, называлось: 'притулятися'. Если учесть, что девушки белья не носили, притулятися было очень интересно, и нередко от соприкосновения обнажённых частей тел у парней случалась разрядка. Ну, а там... смотря, как далеко успел продвинуться... могло получиться мокрое пятно на нижней юбке, а мог и ребёнок.
Всю эту деревенскую секс-культуру Советская власть поломала. И голодно стало, и парней повыбило войной, и 'Свадьбы в Малиновке' не такие уж весёлые были, когда войска и бандиты всех цветов радуги туда-сюда ходили. Бабам и девкам — горе, только успевай подставляться, не дашь — убьют. После вовсе — голод, целыми сёлами вымирали: индустриализация, понимать надо! Из подружек в тридцатые одна Христя уцелела, и та в Караганде оказалась, за колоски... война, дети от тифа, муж — без вести... колхоз... а в СССР, как известно, секса и вовсе...
Обо всём этом бабка девочкам не рассказывала, наученная долгой жизнью держать язык за зубами. И если ей уже, в общем-то, всё равно, то слушательницам может аукнуться, если дальше болтать станут.
Так что, баба Горпина посвятила 'внучек' в тайны добрачного секса, выдала им один комплект ветхого постельного белья и пожелала спокойной ночи...
— Посикеляемся? — тихо хихикнула Оля.
— Обязательно. Дома, — так же тихо ответила Таня, подругу поцеловала, — спи.
Не располагала обстановка: баню Горпина топит, хорошо, если раз в месяц (воду наноси, дров наруби), и это — не сегодня; девочки только ноги и физиономии с подмышками сполоснули возле умывальника сосково-нажимного действия, да подмылись за хатой едва тёплой водой, друг другу сливая из кружки. Где уж тут ласкаться... а вот дома!..
Дома, в городе, когда родители на работе, а малая — в садике, когда тёплая вода течёт из крана, а не в колодце плещется, ледяная...
— Оля! — сказала свежевымытая Таня, и обняла подругу... за талию? за попу!
— Что? — свежевымытая Оля акцентировала букву 'ч', похлопала ресницами и вольно возложила кисти рук подруге на плечи.
Верх халатика распахнулся. У Тани он и так распахнут был.
— Как ты смотришь?..
— Очень!.. — ответила Оля, и погладила Танину грудь.
Девушки посмеялись, после — поцеловались...
— Ты знаешь, по-моему, мы очень скромные!
— И нерешительные, — согласилась подруга.
— А если я захочу?..
— Я не буду возражать! А я...
— Да, пожалуйста!
Снова похихикали.
— Пойдём?
— Пойдём. У нас есть шесть часов.
— Скажи, а если девушка давно хочет...
— То другая не будет против.
— А?..
— И так тоже.
Мне подружки пересказали принесенную одноклассницами информацию о дореволюционных народных забавах. М-да. "Нет ничего нового под солнцем". А мы-то... велосипед изобретали.
Новыми красками заиграла фамилия 'Притула'. Так, оказывается, прозывали в деревнях деток, родившихся в результате таких сеновальных забав. Когда, заигравшись, парни вставляли глубже, чем следовало, или не успевали выдернуть, хоть и вставили не очень глубоко... Как говорил Жванецкий: 'одно неловкое движение — и ты отец'. Потом прозвище становилось фамилией, напоминающей об оплошности предка. Так вот Олеся — Притула!
Кстати, об Олесе: она на выпускном своего добилась, и фамильную традицию поддержала. Во время ночных гуляний по оврагам кто-то её отлюбил таки в предрассветных сумерках, невзирая на росу, невинность и красивое платье. И хорошо, что кто-то один... теперь пребывает бывшая одноклассница в задумчивости. Ни беременности, ни болячки (из-за негигиеничной дефлорации) не случилось, однако повреждённая алкоголем память облик счастливца не сохранила... Было, в общем-то, не очень больно и (в целом) неплохо, но обидно же! Вместо предвкушаемого фееричного первого раза — только кровь и сперма на красивых трусах (даже не снял, гад, отодвинул! и хорошо, что вынул, и спустил не на платье — дома не заметили ничего). Зато рассвет встречала уже женщиной!
А Федосеева предупреждала (со знанием дела, на собственном опыте проверяла): 'пьяная баба — себе не хозяйка!'. Она иначе говорила, но смысл — именно такой. Не послушалась, нажралась... ну, что ж теперь?
Главное же в ситуации с Олесей что? Что я здесь совершенно не при чём! И алиби у меня есть, даже не сто-, а двухсот процентное!
На первом девичнике все присутствующие вкратце осветили свои летние приключения и достижения (с многочисленными купюрами, разумеется, но так даже интереснее — у подруг остался простор для фантазии).
Заключительным аккордом встречи стало обсуждение Алкиного рисунка, созданного по мотивам случайного попадания пальчика 'не туда'. Он понравился и Ритке, и школьным подружкам; девушки посетовали, что прогресс в СССР не направлен на удовлетворение насущных потребностей трудящихся. Как иначе объяснить, что первую фабрику по производству туалетной бумаги построили после полёта человека в космос, а не до? А про 'специальные штучки' и говорить нечего. Говорят, что кустари-умельцы по деревням вырезают самотыки из местных пород древесины, но это — не государственный подход, нет. Каждая из одноклассниц попыталась смастерить фигуру из пальцев (для покрытия всех потребностей) — не вышло. Только двумя руками, или со сторонней помощью!
А на следующий девичник Маринка (её сразу приняли, как родную, раз уж Катя явственно обозначила свой интерес) принесла (похвастаться) удивительный польский прибор — массажёр для тела на батарейках. Только, форма у него была... специфическая.
Приборчиком восхитились, пожужжали, прикладывая к ладоням, а некоторые (Катя) даже к груди... все согласились, что 'вещь!'. Алла сказала, что ощущения — точь-в-точь, как от электробритвы, но если внутрь... ой-ой-ой... она это заранее представляет... Заодно стало понятно, что все присутствующие уже готовы применить прибор по прямо напрашивающемуся назначению: после прошедшего лета никаких девственниц в коллективе не осталось.
Попросить эту замечательную штуку во временное пользование девушки стеснялись, но понятливая Марина сама предложила. Предупредила, правда, чтоб использовали только с презервативом... во избежание, так сказать — мало ли, кто, где, чего подцепит... чтоб не лечиться потом всем вместе.
— Подруги, а ведь скоро медосмотр будет! — озаботилась вдруг Ира.
Девушки дружно фыркнули, а Рита общее мнение озвучила:
— Пофигу. Десятый класс. Родители у всех в курсе, не слепые же? Мамы — так точно...
Все переглянулись и кивнули. Мамы — в курсе...
Маринка вздохнула, на глазах выступили слёзы. Ну, да, неполной семьёй никого не удивить, но в основном, всё же, с матерями детей оставляют при разводе. А у неё — хуже. Мать в ДТП погибла два года назад... остались с отцом вдвоём. Папа побухал чуть-чуть, но недолго, с неделю, потом на дочку глянул, опомнился. Стали жить вдвоём... хреново, конечно, было... да и сейчас, порой, но сейчас — уже притупилось...
Отец (на днях буквально) женится снова, и мачеха... да, какая она 'мачеха'? — на тринадцать лет старше Марины — пришлась ко двору. И сестрёнка младшая появилась, сводная, чудо в бантиках! В общем, сейчас всё совсем неплохо.
А если папе и его новой жене вдруг доложат, что дочь не блюла девичью честь... даже страшно подумать, что будет! Аж... ни-фи-га!.. с 'мачехой' они едва ли не подружки, и та о сердечных (и постельных!) делах падчерицы знает, хотя и не обо всех...
У них с папой общая тайна осталась... которая — действительно тайна. О которой ни лучшей подруге (где ещё взять такую?), ни сестре, ни мачехе, ни будущему мужу...
Папа дочку каратэ обучал с малолетства. Там, в общем-то, не совсем оно, компиляция скорее из всякого разного, не зрелищно, но действенно. Мама бурчала поначалу, но когда самой пришлось от пьяного убегать по тёмной улице, теряя босоножки, согласилась, что девочке лучше иметь в запасе пару-тройку болевых приёмов, чем не иметь. Ну, и отрабатывала девочка до автоматизма десяток движений, чтоб, если что, бить, не думая. Руки калечить, набивая мозоли, папа не велел — только 'эспандер кистевой', чтобы кулак был плотным.
Занималась девочка с удовольствием, тем более, что там всё не на силу — на гибкость и растяжку завязано. Растягивал и гнул папа самолично, к рукам его на своём теле Маринка привыкла, и прикосновения в самых разных, даже почти интимных местах, воспринимала совершенно спокойно. Лет до тринадцати...
Да, в тринадцать, примерно, появились ощущения и мысли, со спортом никак не связанные. Девочке стали нравиться отцовские прикосновения, нравиться именно в том самом смысле, они стали частью её эротических фантазий. Она к тому времени себя трогала в нужных местах целенаправленно и довольно успешно, кончить получалось не всегда, но частенько. Своими успехами и неудачами на этом поприще с мамой делилась, самым близким человеком. И о том, что папины руки её волнуют, маме тоже по секрету сообщила.
Мама забеспокоилась, аккуратно выспросила, где трогает, и как, но дочь суть вопросов прозрела, и обиделась даже. 'Нет', — возмущённо объясняла она маме, — 'всё, как обычно, растяжка обыкновенная!'. Просто раньше прикосновения мужских рук к талии, бедру или коленке не вызывало такой дрожи, мурашек по коже и желания немедленно залезть... или рукой в трусики, или под холодный душ.
Мама посочувствовала, призналась, что тоже это проходила, и от глупостей её уберегли исключительно вбитые (иногда — буквально) родителями моральные принципы. Которые потом пали под действием чар Маринкиного папы. Она даже кратко и без подробностей описала дочери сладкие этапы своего грехопадения — очень постепенного, для пущей сладости.
Марина узнала, что если сразу дать, мужчине станет неинтересно, а вот если прогнать его по этапу... по этапам, гордиться будет победами в каждом из них и, уж конечно, главным призом.
Много чего рассказывала мама, и о чувствах, и об анатомии с физиологией... как взрослой!
А через год мама погибла (пешеходный переход, спокойно идущая на зелёный свет женщина, пьяный мудак на 'Ладе'), и всё стало плохо. Похороны, поминки, девять, сорок дней — Марина была сама не своя, папа — хмурый и злой. К тому же виновника ДТП, оказавшегося чьим-то сватом, всячески отмазывали, получил он в итоге минимальный срок...
Девочка видела, что папа зло затаил, сразу буянить не стал, скорей всего, только ради неё. А дальше... Возвращения козла из зоны дождётся и... что-нибудь предпримет, уголовно наказуемое. Разработала, вчерне и в тайне, свой, встречный, план...
Тело, между тем, вопреки депрессии, требовало движения и привычных нагрузок, и отца следовало растормошить, чтоб не замыкался в своём горе. Марина к нему пристала, тренировки продолжились... и другого тело тоже требовало; а потому девушка предпочитала во время растяжки опираться ногой не на бездушный комод, а на крепкие папины руки. Ну, а ночью — как обычно. Не то, чтобы именно об отце грезила, но 'крепкие руки', очень похожие, в фантазиях присутствовали.
Так и жили некоторое время...
Да, ещё квартиру обменяли, на такую же, но в другом районе. Очень удачно подвернулась пожилая пара: им нужно было поближе к внукам, а Виктору с Мариной — наоборот, подальше от злополучного перекрёстка. Каждый день ходить там, где погибла любимая жена и мать...
Сплошные плюсы: есть телефон (за него, правда, пришлось отдельно доплатить), ремонт потребовался только косметический, отцу на работу добираться ближе, а школу Марина сменила без сожаления. Ибо в прежней школе особых привязанностей не имела — домашняя девочка.
Новая школа девушке даже понравилась — была в ней некая... патриархальность. Человеческое отношение со стороны учителей, минимум дурацких запретов по части внешнего вида, никакой казёнщины и комсомольщины.
Одноклассники... Пацаны особого восторга (как, впрочем, и особого отторжения) не вызвали. Тем, что понаглее, сразу показала зубы — вмиг отстали. Их тут, похоже, хорошо воспитали.
Девицы... о, тут интересней! Они на две не смешивающиеся группы разделились. В большей — девочки обыкновенные, школьницы — как школьницы, и тихие двоечницы есть, и зубрилки. Как везде. А вот в меньшей — очень даже симпатичные. Ей симпатичные, и интересные. Но, чтобы в тот узкий круг попасть, Маринке учебного года не хватило. Как-то не приглашали, а сама не напрашивалась на 'девичники', ей, в общем-то, дома приключений хватало...
В тот день Маринке пятнадцать исполнилось, родственники позвонили, в школе поздравили, и папа тоже; застолье не устраивали: настроение — никакое, мамы нет уже полгода...
Ночью мама снилась, а утром девушка проснулась, и так ей грустно стало.... прогулялась до туалета, а потом, проходя мимо комнаты родителей, вспомнила, что лет до пяти к ним в постель забиралась, её целовали-обнимали, и засыпала между ними, а папа её в кровать относил. Потом, правда, мама объяснила, что они с папой могут оказаться голыми под одеялом, и Марина к ним лазать перестала.
И так ей вдруг стало жалко — всех: и маму, и себя, и папу, что дверь открыла, и к отцу под одеяло нырнула. Прижалась, обняла. Мокрой от слёз щекой к плечу прижалась. Он в одних пижамных штанах спал, с голым торсом... горячий такой!
