Зверь лютый. Книга 31. Корзно

— Вот бы, надоть бы, погодить бы. Дружины не собраны, люди не кормлены, лодьи не смолены...

Ольбег "закусил удила", слушать не стал:

— Эт вы Государю объясните. А моё дело — майно его поберечь. Коль вам это не забота — так ему и расскажите.

Ещё два раза подсылали бородачей. Без толку: Ольбег понял их слабину. А своей минутной слабости, смущения перед старшими да вятшими — устыдился. И разговаривать не стал.

Бояре — "соль земли". Промеж себя беседуют, гонором надуваются:

— Ды мы...! А он-то хто...?! Сопляк малоумный, хрен чего он без наших хоругвей исделает!

Перед восходом ветерок поднялся, синий парус развернулся и ф-р-р — пошла-поехала, понеслась красавица. С выводком моих ушкуев на привязи. Следом, как солнышко встало, ещё штук шесть-семь лодочек. С ярославскими. А уж потом, хорошо к полудню и ростовские сдвинулись. Не все. А некоторые вскоре вернулись — это ж грести надо, а там... лодка течёт, грузу много, весло тяжёлое...

Глава 630

По Шексне — тяжело. Река-то поуже, парусом так, как на Волге, не попользуешься. Берега болотистые — ножками не пройти. Но команда большая, ребята здоровые, азартные, четыре ушкуя на смену тянут и тянут.

В Белоозере — опять. Саботаж с причмокиванием.

Жидиславич в бешенстве от приказа Андрея сдать командование всеволжским и исполнять их приказы. Но вида не показывает. Старательно жалуется на местных, на их непокорность, собственную слабость. И врубает "классику", "дип.болезнь":

— Болесть у меня приключилася. Только до поганого ведра и дойти могу. Это ж счастье какое! Прозорливость Государя нашего! Что тебя прислал.

Ольбег особой хитрости не сподобился. Он бы и поверил, но я, его отправляя, прямо сказал:

— Будут врать. Все. И начальники — первыми.

Поэтому покивав, посочувствовав, лекаря отрядного послав, Ольбег приказывает всем людям Жидиславича, вместе с теми, кто из Ярославля пришёл — в лодки и в Ковжу.

— В укреплении укрепиться, выслать дозоры по рекам, приготовится к отражению ворогов.

В ответ — очередной виток "нам не надь", "и шоб вас тут и не было". Общее мнение: хрень бессмысленная. Мы ж новгородцев испугали? — Больше они не осмелятся, штаны сушить будут.

Местные просто посылают, на постой не пускают, провиант не продают. Понаехали тут... Проваливайте. Подходят ярославцы с ростовцами с тем же настроением:

— А че? А на чё? А ты хто? Ещё сорок вёрст гребсти?! Да ну нах...

Тут заработала вышка над Белоозером. Ольбег сигналку мне, я — Боголюбскому. Он — в Коломне. Оттуда и отвечает. Директивно и поимённо.

Местные опять:

— Не... хрень, печати вислой нет.

Но ярославский воевода уже знает как такие сигналки оборачиваются.

— Утром — выходим. Кто не идёт — батогами. Я не об двух головах, чтобы нашему государю перечить.

Утром ярославцы с ростовцами и небольшой группой местных, не шатко, не валко, но отправляются на ту сторону озера в Ковжу. Через три дня посланные с отрядом сигнальщики оттуда весть подают:

— Даньслав идёт по Кеме в шешнадцать ушкуев с превеликим поспешанием. Завтра будет здесь.

Едва люди Точильщика добрались в эти края, как по всем трём рекам двинулись типа торговцы. Не подымая пыли и шума поднялись на сотню вёрст по рекам. Вот одна из таких групп и подняла тревогу. А привезённые в Ковжу сигнальщики в два дня, с помощью ярославских, сметали вышку и передали через озеро в Белоозеро. Ночью да с высоты — далеко видать.

Везение? — Конечно! Опоздали бы на два дня — была бы беда.

Ольбег объявляет тревогу: новгородцы идут! Над ним смеются:

— Такого не может быть. Потому что не может быть никогда. Они нас боятся!

Тихий безветренный июньский день. Над озером к обеду появляется дымка, видно... ничего толком не видно. Понятно только, что Ковжа не горит. То ли отбились, то ли Даньслав не решился штурмовать единственное укрепление на весь регион. Ближе к вечеру Жидиславич вдруг подскакивает, грузится в лодку с минимумом барахла и сваливает вниз по Шексне.

— Ой, худо мне, ой в брюхе крутит, ой помру. А в Крутике, говорят, есть дед-ведун, лекарь-травник. Может поможет. А после-то я... как полегчает... обязательно назад. Вот, даже майно своё не беру.

Часов в восемь по полудни уже видно: на той стороне озера — пожары встают. Самого огня не видать, но столбы дыма растут и умножаются. Местные сперва рассказывают, как стерню выжигают, как смолокуры смолу гонят, как углежоги уголь жгут... Потом всё тише, всё чаще затылки чешут.

Приходят выборные.

— Ну, Ольбег-воевода, чего делать-то будем?

— С чем?

— Э... ну... вот... с новгородцами, бают.

— Так их же нет и быть не может, они ж от вас с прошлого раза штаны не высушили.

Парень разозлился здорово, "выспаться" на глупости местных не пропустил.

Солнце к закату, потом сумерки. Ветерок помаленьку дымку согнал.

— Я иду в озеро, ворогов встречать. Кто со мной?

— Не... да как же? А здесь кто город боронить будет? Не, Боголюбский войско прислал город защищать.

— Вот я и буду там защищать, где неприятеля бить удобно. Кто со мной? Нет таких? Ну и хрен с вами. Сидите тут, ждите. Пока вас резать придут.

Местные пытаются соорганизоваться. Но навыка встречи врагов... со времён Вышатича не было. И они сцепляются между собой, вспоминая прежние дела и долги. В городе сотни четыре боеспособных мужчин. Но привести их в состояние единого боевого отряда невозможно. Враг придёт — выйдут биться. Но врага-то не видно. А сидеть ночь, во тьму гляделки пяля... как в набат ударят — так мы и прибежим.

Стемнело, эскадра начинает выдвигаться. Расшиву уже вытянули из реки в озеро, когда сигнальщик засекает огонь на воде. Выдаёт курс и дистанцию: Даньслав в пятнадцати верстах, несколько уклонился к южному берегу. Ребята гребут ещё с час, останавливаются, "Кон-Тики" разворачивается кормой, тихохонько спускают на воду "водомерки", ставят на ушкуи с "плевательницами" "бронирование" — сбитые из плах щиты.

Аким Рябина как-то рассказывал, как они на Вятичевом броде половцев Гоши Долгорукого остановили такими плавучими "блокгаузами" со стрелками внутри. Я запомнил, потом пересказывал и Дику, и Любиму.

Темно, вода чуть плещет, звёзды отражаются... Тут марсовый с верхотуры орёт:

— Тама!

Звук по воде далеко летит. В трёх сотнях метров вспыхивает огонёк. Виден головной новгородский ушкуй и очертания ещё нескольких за ним. На переднем — мужик с факелом, выставил его вперёд, вглядывается в темноту.

Ольбег... он потом рассказывал, что так перенервничал, что пищать начал. Но прокашлялся и командует:

— Осветительными! Раз, два!

Два самострела с расшивы выкидывают осветительные стрелы.

Что тут непонятного? Зажигательные знаете? — очень похоже. Только в хвостике — сложенный парашютик. Как стрелка носом вниз пошла — парашютик выскочил. А что пеньковую обмотку возле наконечника пропитываем составами... Я про свои гелевые светильники рассказывал?

Стрелы до верхней точки траектории дошли, парашютики выскочили, обмотки разгорелись...

Ё-моё! Как и обещали — шестнадцать ушкуев. По штату, точнее — по обычаю, на каждом по два с половиной десятка людей. Здесь — бойцов. У Ольбега и двух сотен душ нет.

Ушкуйники растянулись на полверсты. Начинают подтягиваться. Ольбег командует — "бой".

Напомню: английский лук закидывает стрелу за 220 м. При усилии на тетиве в сто фунтов. Сходно бьют и новгородские составные. У них и рост похожий — 160-190 см. Русский "перестрел" — 200-250 м. 150 м — предельная дистанция эффективной стрельбы, 60 м — оптимальная, 12 м — минимальная.

У моих "велосипедных" арбалетов усилие — 400 фунтов, правда, часть съедается механикой. Метров на 600-700 — добьёт. Только это предельная дальность. Прицельная — вдвое меньше. Но этого хватает — новгородцы на такие дистанции стрелы не закидывают.

Четыре "водомерки" выходят на фланги головной группе, а самострелы с кормы "Кон-Тики" лупят в лоб.

Факеншит! У них же скорострельность как у велосипеда! Только пустые коробки из-под стрел по палубе валяются.

Кто перевернулся, кто просто ход потерял. Битые ушкуйники по бортам валяются, иные в воду выпали.

Дик орёт:

— Огнемёты! Вперёд!

Ага, фиг. Только начали ближе подходить — оттуда стрелы и копья полетели.

Ладно, зря, что ли, эти тесины тесали, да домиком городили? Подошли ближе, лучники дали залп. Помогло. Выходят на дистанцию выстрела — 15 м. Разворачиваются кормой. И лупят из огнемёта. Ушкуй — горит, народ в нём — горит, валятся за борт с разбега. Светло — как днём. Стрелкам на "плевательницах" раздолье — лупят на выбор.

Вторая часть ушкуйников, поглядев на такую забаву, поворачивают кораблики и грести. Ага, от моих "водомерок" не уходят. Боезапас пополнили и вдогонку. Подходят, типа, в крутой бакштаг. И с двух углов наискосок. Что торчало над бортом — всё на дно упало. Следом "плевательница" подбирается. Пока "водомерки" гребцам и стрелкам головы поднять не дают, выходит на дистанцию "плевка".

Я старательно отучал ребят от любви к трофеям. Им эти ушкуи... да ну их нафиг. Своя голова дороже. На абордаж не берут, жгут. Кто выскочил в озеро с оружием — топят. Кто сдаваться не хочет, сажёнками в сторону нарезает — топят. Ушкуйники шли в бой — доспехи, сброю всякую на себя понацепляли. А в воде всякий фунт пудом оборачивается.

Короче: из 16 новгородских ушкуев ни один не ушёл. Человек пять сумели добраться о берега. Их там местные... с большим удовольствием приняли. В топоры.

Вот такой у нас получился "морской бой". На озере.

Но человек шестьдесят сумели-таки, напроситься в плен. Их стаскивают на "Кон-Тики", упаковывают, на палубе укладывают. И Точильщик начинает с ними работать.

Среди прочего — указывают на самого Даньслава и его бирюча. Бирюч, повисев за бортом с булыжником на шее, сообщает, что Даньслав имел сношения с Борисом Жидиславичем. Который, собственно, и приманил новгородцев к Белоозеру. Говорил, что все добрые воины в Ковжу ушли, а всеволжские — сопляки, чуть рявкнуть, зашуметь — разбегутся как цыплята от коршуна.

Часам к шести утра вся эскадра собралась и вернулась к Белоозеру.

Народ в восторге. Ольбега мало что качать не начинают. На радостях он занимает подворье посадника. Принимает подарки и поздравления. Ребят наших то на порог не пускали, а то в дома зазывают. За столы сажают, угощают, наливают.

— Ну! Как оно там было?! Рассказывай! А вы чего? А они? Вот так прямо жидким огнём в морду? Страсти-то какие? А те?

Кому праздник — кому дело. Точильщик с группой поддержки скатывается к Крутику. Вяжет там Бориса Жидиславича с ближними слугами и тащит их в Белоозеро. Дорогой расспрашивает боярского писца:

— А какие у твого боярина с новогородцами дела были?

— Никаких!

— В мешок и в воду.

Через пять минут повтор:

— Искупался? Ещё помыться хочешь? Молодцы мои всю ночь ворогов били, притомились. Могут и упустить. Прям в мешке.

Я сижу во Всеволжске. Нервничаю. Как Ольбег начал людей на бой выводить — мне сигналка. Какой сон?! Я и так-то сплю мало, а тут... Вьюном завиваюсь, места себе не нахожу. Тут и остальные ближники подтягиваться начали. Типа, дела у них. Сидим, на вышку глядим. Связь работает? — Работает. Но от Ольбега пока ничего.

Да факеншит же! Да сколько ж они там телиться будут! Аким с Яковым уже к Саксину ушли, а вот Артемий... то в одном углу повздыхает, то в другом. Ничего делать не могу, всё из рук валится. Как-то оно там?

По своей гнусной привычке начинаю прикидывать варианты. А что будет если...? Если их там побили, если в полон взяли, если всякое чего моё новгородцы захватили да на моём "Кон-Тики" в Волгу вывалятся? Это хорошо, что я ребятам ничего нарезного и крупнокалиберного в руки не давал. За неимением. Но и расшива с "водомерками", "велосипедные" арбалеты с "плевательницами"... Ярославлю — хана. Сожгут в дым. На Ростов пойдут? — Хаживали там ушкуйники, только божье чудо остановило, потомки их там квас варят. Я про это уже...

Не, не пойдут к Ростову, пойдут вниз по Волге. С Мологи пополнение получат. И полетят мои тамошние городки чёрным дымом по поднебесью. А люди — воронью на корм. Хреновастенько.

Таких несчастий навоображал...

Тут сигнальщик бежит, орёт:

— Ура! Победа!

Мужики обнимаются, по спинам друг друга хлопают. Бабы плачут. От радости. А я сижу как дурак. С таковой же улыбкой во всю ширину морды лица.

— Воевода! Победа! Наши верх взяли!

— Слышу. Славно. Подробности?

Через час — первый отчёт. Победа полная, собственные потери незначительные. Ненужное отсекаем, радостную весть — по всем линиям, довести до населения. Особо — Акиму:

— Внук твой одержал важную победу. Достоин восхваления и восхищения. Весь в деда пошёл.

К обеду — второй отчёт. С мощной вставкой от Точильщика. Тут, снова шифровкой, в Боголюбово.

Андрей... похвалил, конечно. И сразу:

— Изменников — ко мне.

Вот кто бы сомневался.

И возникает у меня вопрос: а что делать с пленными новгородцами?

По обычаю, по "был кощей по ногате" — нельзя. Рабство на "Святой Руси" отменено, работорговля — преступление.

Спрашиваю совета у Ольбега. А оттуда, пообщавшись с полоном:

— Новогород их выкупит. Говорят — по десяти гривен за голову. А может и больше.

Денюжки в хозяйстве всегда сгодятся. Хотя, конечно, шесть сотен кунских гривен по моим нынешним оборотам... Эти люди получили боевой опыт, увидели некоторые тактические приёмы... Как бы хуже не было. Опять же — война с Новгородом ещё не закончилась. Более того — моя война ещё и не начиналась.

Сижу-прикидываю как бы не лопухнуться. Пытаюсь представить себе процедуру передачи пленных принимающей стороне в подробностях. Кто, где, когда... И начинает у меня вырисовываться...

А давайте-ка глянем на процэссс глобальненько.

Новгород — мятежный город. Но он не един. Это показала встреча в Великих Луках, чему я сам был свидетелем. Нефига не видел, но был там и людей кое-каких слышал. Есть там "люди русские", которые за Новгород в составе "Святой Руси", а есть "люди новогородские", которые "самостийники". "Сепаратисты" взбунтовались против общего решения. Порушили крестное целование, замышляли извести Ропака и его людей. Перебили "людей русских", подняли мятеж, взяли власть в городе. Получили поддержку "воровского князя" Жиздора.

А кто они? Конкретно.

А конкретно самая верхушка "воров новогородских" — четыре человека.

Князь.

Роман Подкидыш. Не-старший, не-сын убитого мною бывшего волынского, бывшего киевского князя Жидора. Ляшский воспитанник контрафактного, по мнению его матери, происхождения. Парень — бешеный. До такой степени, что в ярости краснеет до боли и теряет способность говорить.

Посадник.

Якун. Карамзин характеризует: "умный". Похоже. Его отец — один из лидеров и выгодополучателей "новгородской революции" 1137 г. Якун десятилетием раньше представлял Новгород, когда Ростик добивался от киевлян призыва "на всей воле его". Я про это уже... Сын этого Якуна через пару десятилетий перетащит Великие Луки на то место, где город и в 21 в. стоит. Укрепит и отстроит.