Нет, определённо прав князь Глеб, не послав с посольством охранную сотню. Сотня, это против разбойников надёжная защита, не против войска. Тут или надо идти таким вот малым отрядом, способным незаметно просочиться сквозь врагов, или уж целой ратью. Вот зря Михаил Черниговский сомневается. Рать, тысяч в полста верхоконных, вполне сейчас пройдёт, не успеют сосредоточиться поганые для перехвата... Только быстро продвигаться надо, как те татары делают...
Конь внезапно захрапел и дёрнулся, прервав мысли Олексы. Твёрдой рукой опытного всадника боярин попытался осадить коня, но тщетно — животное почуяло впереди что-то весьма неприятное. Волки? Медведь?
— Что там, Немир? — спросил боярин у едущего впереди витязя.
Мохнатые лапы елей расступились, открывая взору довольно обширную поляну — очевидно, поле, расчищенное посреди леса.
— Сам смотри, Олекса Петрович, — несколько запоздало ответил Немир.
На поляне там и сям валялись полуобглоданные человечьи трупы. Несколько волков, опасливо оглядываясь, неспешно потрусили к лесу. Охота была связываться с живыми людьми, в железе, когда кругом полно мёртвых и голых...
Олекса соскочил с коня, непрерывно прядающего ушами. Конь зафыркал — лошадиной стойкости тоже есть пределы. Сзади топотали, беспокоились другие лошади.
Прямо из снега к нему тянулись скрюченные пальцы, словно прося чего-то.
— Ой, неужто русские люди?! Родные!!
Боярин стремительно обернулся.
С высокой густой сосны сползало, трясясь, существо необычного вида. Олекса даже не сразу признал в нём человека. Обмотанное пучками жухлой подснежной травы, оно напоминало не то лешего, не то громадную ожившую мочалку.
— Родненькие... — человек оставил попытки слезть с дерева и рухнул в снег кулём. Видимо, не удержали руки-ноги.
— Ты кто таков, дядя?
Но человек уже потерял сознание.
— Погоди-ка, — наклонился боярин. — Это никак человек князя Василько Ростовского? Точно, книжник. Знаю я его.
...
-...Не стали нас рубить поганые. Раздели до нитки, даже лапти с онучами сняли. Я ему говорю — лапти-то вам зачем, окаянные? Помёрзнут люди в лесу нагишом. А нехристь знай смеётся — зверям, мол, одёжа не положена, так проживёте. И ускакали. Жива с Иваном ладились огонь добыть, да не сумели. Ну, сбились мы в кучу, ровно овцы, да только босиком по снегу недалече уйдёшь. Только тут меня надоумило снег грести, траву с-под снега вытаскивать да вязать. Люди, кричу, делай как я! Да никто уж не движется, сомлели. Ну и помёрзли все. А тут волки. Едва на дерево забрался...
Боярин Олекса и витязи слушали, стиснув зубы. Савватий, одетый в широкие, явно не по росту ему штаны и нагольный полушубок из запаса, уже перестал стучать зубами от холода. Нодья, налаженная из двух коротких обрубков бревна, уже разгорелась, распространяя вокруг живительное тепло, и каша в котелке распространяла вкусный запах.
— Пошто сбежал-то?
Савватий обиженно посопел. Вздёрнул кудлатую пегую бородёнку.
— Сил нету смотреть, как они над русским людом изгаляются. Нельзя служить царю Ироду, так в Писании сказано. Предательством стала бы служба та.
Боярин крякнул, и витязи теперь смотрели на смешного книжного человека с симпатией.
— Добро мыслишь, Савватий. Знаю я, сейчас немало уж ососков поросячьих на службу бешеным волкам поступить готовы. Выжидают покуда, боятся. Как оно повернёт...
Савватий внезапно остро глянул на боярина. Не положено вообще-то так глядеть простолюдину на большого человека, ну да ладно. На сосне пересидел...
— А есмь надежда, боярин?
— Ну, ты! — осадил книжника Олекса. — Говори, да не заговаривайся!
Плечи Савватия опустились, и голова поникла.
— Поганые Тверь взяли. Всех убили поголовно. И молодого князя Ярослава Ярославича тож.
Боярин со свистом выпустил воздух.
— Так, стало быть. И князя Ярослава Всеволодовича не миновала чаша сия...
...
-... От князя Михаила весть прибыла.
— Давай сюда!
Князь Георгий взял капсулу голубиной почты, извлёк скатанное в трубочку письмо, развернул тонкую бумажку.
— Ну, слава Богу, добрался Олекса Петрович до Чернигова! — подал голос находившийся в горнице князь Василько: зашёл погреться к дяде, да и обговорить кой-чего не грех. — Что там пишет Михаил Всеволодович?
— Пишет... Да ничего пока, считай, не пишет. Добрались послы, отправлены обратно с подарком. Голубей преподнёс им Михайло Всеволодович.
— Это добро. Связь наладим, голуби по нынешним временам... А насчёт подмоги?
— Экий ты быстрый, — усмехнулся Георгий. — Ну, сразу не отказал, и то хлеб. Больше никаких вестей? — обернулся князь к гонцу, доставившему послание.
— Больше ничего. Нет никаких вестей, княже. Ниоткуда нет.
Старший витязь, из тех, что ежедневно наведывались в тайную избушку с голубятней, смотрел виновато, точно был причиной отсутствия всяких новостей.
— Ладно. Идите! — князь Георгий устало мотнул головой.
Когда гонец, топоча подкованными сапогами, вышел за дверь, заговорил князь Василько, сидевший возле печи, грея озябшие ладони о горячий камень.
— А какие ещё вести ждёшь ты, дядя? Ростов взяли поганые, Углич тоже... Переяславль дотла сожгли, Дмитров... Откуда вести?
Георгий Всеволодович нервно дёрнул щекой, но промолчал. Племянник был прав. Из всех городов Северо-восточной Руси уцелели только Ростов и Углич, ограбленные до нитки, но по крайней мере не сожжённые дотла. Да ещё Ярославль был цел покуда, и крепость Кострома вроде как, но обольщаться не следовало: падение их дело ближайших дней. Кольцо сжималось.
Оставалось, правда, ещё Белоозеро, на краю света. Связь с ним шла кружным путём, через Ростов, поскольку голубей из Белозерска не было в хозяйстве Ропши.
— Не доберутся они до Белоозера, не бойся, — словно прочёл мысли племянника князь Михаил. — Далеко больно, а добыча невелика. Да и леса тамошние непролазны к весне.
— Леса под Владимиром тоже не слабые, однако повсюду пролез Батыга, — Василько оторвался от печки. — Ладно, пойду я.
— Погоди... — князь Георгий зашарил под лавкой, извлёк большую бутыль тёмного стекла. — Выпей со мной, Василько Константинович. Уважь дядюшку.
Василько снова сел на лавку.
— Не след бы пить нам, дядя. Голова трезвой во всякий час нужна.
— Осуждаешь? — князь Георгий достал два серебряных кубка. — А ты не осуждай.
Георгий Всеволодович откупорил бутыль, налил в кубки тёмного красного вина, в полутьме казавшегося чёрным.
— В тот день, как девять дней Агафьюшке моей и сыночкам было, закрутились мы, дохнуть некогда было... Так и остались не помянуты они... Пей давай!
Василько, поколебавшись, взял кубок.
— Земля им пухом, дядя.
Выпили, не закусывая. Помолчали.
— Я часто думаю теперь про сон тот, что Феодулия... Евфросинья, то есть, в детстве видела.
— Про геенну огненную и мрак кромешный?
— Ну. Получается, что предвидела она? Сквозь время зрит?
— Не знаю, дядя. Вполне даже возможно.
Георгий вновь наполнил кубки.
— Давай-ка ещё выпьем, Василько. Неизвестно, сможем ли ещё когда.
Василько, поколебавшись, выпил. Решительно поставил кубок на стол.
— Пойду я, Георгий Всеволодович. Мне ещё надобно на вышку...
— Погоди, я с тобой, — князь Георгий налил себе ещё, выпил залпом. — Пойдём.
На улице было уже совсем темно. Морозный воздух немного отрезвил, отогнав на время винные пары, уже затуманивавшие головы. Стражники при виде обоих князей вскочили, двинулись разом, привычно беря в конверт.
— Дни длинные становятся. Весна скоро, — Василько шагал сбоку от дяди, уже слегка пошатывавшегося.
— Весна... Да... Увидеть бы ещё раз траву зелёную... Сможем?
— Да что же это, дядя! — не выдержал Василько. — Нельзя так, право! Ты князь великий, не кто-нибудь!
— Здесь обождите! — строгим трезвым голосом приказал Георгий охране. — На вышку мы с Василько Константинычем вот полезем.
Голос был слишком строгий и трезвый, чтобы можно было обмануться.
— Может, не надо, дядя? — спросил с беспокойством Василько.
— Может, надо!
Сторожевая вышка, срубленная из трёх самых высоких сосен, неошкуренная и решётчатая, возвышалась над дремучим вековым лесом, укрывшим русскую рать. Надолго ли укрывшим?
Ступени скрипели, но стояли не шатаясь — вышка была собрана на кованых гвоздях, и гвоздей не пожалели. Умеет строить князь Георгий Всеволодович, подумал Василько, поддерживая дядю в очередном пролёте. Вот пить не умеет. И воевать не умеет, если честно. А впрочем, неизвестно, смог бы кто иной сделать что-либо на его месте...
На верхней площадке было холодно, свистел морозный ветер. Февраль на Руси месяц зимний. Часовой в необъятной дохе казался копной сена, поставленной тут неведомо зачем.
— Ты вот что, малый, — обратился к часовому князь Георгий. — Ты пожди-ка нас внизу. Давай, давай, великий князь тебе говорит! Вот когда я внизу буду, ты сюда поднимешься. Иди уже!
— Иди, Вячко, — подтвердил князь Василько, видя колебания часового.
— Добро, княже.
Ратник медведем полез вниз, каким-то чудом не падая в своей дохе. Василько поёжился — тепло, пришедшее от пары кубков вина, улетучивалось на глазах, морозный ветер пробирался под одежду.
— Говори, дядя.
— Что говорить?
— Ну зачем-то ты услал часового?
Князь Георгий помолчал.
— Нечего мне сказать тебе, Василько. Я всё думаю, думаю сейчас... Нет выхода. Надежда на чудо одна.
Помолчал, собираясь с мыслями.
— Знал бы ты, как охота мне сейчас раскрыть руки, аки крылья, и полететь... Как в детстве снилось, будто летаю я.
Снова замолчал. Василько Константинович почувствовал настоящий озноб.
— Хочу, и не могу. Нельзя мне взлететь, Василько. Грехи к земле тянут. И вниз сигануть нельзя. Князь я, себе не принадлежу.
Георгий вздохнул.
— Ладно, пойдём вниз. Подышали малость, и будет...
— Скажи, дядя... — вдруг неожиданно для себя самого спросил Василько. — Кто отравил князя Фёдора?
Князь Георгий медленно поднял глаза.
— Знал я, что спросишь. Не знал токмо, когда. Так вот... Ни сном ни духом не причастен. И кто, не знаю. Никто не признался, хоть спрос суров был. Побожиться, или так поверишь?
Василько пристально вглядывался в глаза великого князя. Да разве поймёшь что в такой темноте?
— Погоди-ка. Что это? — повернул голову князь Георгий.
Василько всмотрелся — на востоке бледно светилось ночное небо, будто кто-то разложил на земле гигантский костёр, озаривший пламенем облака.
— Ну вот, а ты говорил, нет вестей, дядя... Вот и ещё одна весточка от Батыги. Это горит Ярославль.
...
Первое, что почуял боярин — запах гари. Он принюхался, с силой втягивая воздух — точно, не так давно пожар лютовал, вчера или позавчера.
— Никак, и тут побывали уже гости. Немир, давай вперёд. Погляди, что да как.
Названный витязь, толкнув пятками коня, рысью обошёл маленький караван и исчез впереди, за ветвями деревьев. Некоторое время ехали молча.
Послышались конские шаги, из-за поворота тропы вывернулся Немир. Парень был бледен.
— Что там?
— Там... деревня была... Нехорошо там, Олекса Петрович. А больше сказать нечего. Пока не увидишь, слова пустые.
Боярин в раздумье почесал переносицу. Да, толку от такого селения не добиться. Ни овса, ни сена... А жаль. Припасы подошли к концу. Людям хватит, коням же есть много надо, да не по одному разу в день, иначе конец всему.
— Поганых нет?
Витязь усмехнулся.
— Нету. Станут они сидеть на пепелище. Им свежую кровушку подавай...
— Ладно! — боярин тронул коня. — Поглядим, что там.
По мере продвижения запах гари всё усиливался, и наконец между деревьями показалось то место, где ещё совсем недавно стояла довольно крупная деревня. Именно то место — поскольку самой деревни больше не существовало. Выглядывая из-за ветвей, путники долго вглядывались в мёртвые руины. Обгорелые развалины ещё не подёрнулись белым снежком, но дымков над ними уже было не видать. Похоже-таки, третьего дня пожарище...
И ни звука. Ни единого звука. Страшней, чем на кладбище.
— Поедем отсюда, боярин... — тонко, жалобно произнёс Савватий.
Олекса Петрович мрачно глянул на книжника.
— Думаешь, в других местах не то? Все не обойти. Привыкать надобно нам.
Савватий не ответил, только судорожно вздохнул.
Всадники вступили в разорённое селение, как призраки. Деревня была выстроена в две нитки, то есть по обе стороны проезжей дороги, огороды и поля уходили к лесу. Боярин поморщился — открытое место...
Откуда-то вывернулась кошка, глянула на проезжавших дикими глазами.
— Кис-кис... — машинально позвал кошку кто-то из витязей.
Но несчастное животное, похоже, напрочь утратило всякое доверие к людям. Без звука кошка метнулась куда-то в кусты, пропала.
— Слышь, Олекса Петрович... — похоже, молодому воину было невтерпёж молчать, такую жуть навевала мёртвая деревня. — У нас тут один калика перехожий был летом... Помнишь, такой кудлатый, а на самой макушке гуменцо? Из Афона шёл...
— Был такой. — подтвердил боярин, припоминая.
— Так вот он говорил — первейший признак скончания времён, это когда кошки от людей бежать станут. Собаки не то, собака есть раб, и с хозяином до конца пойдёт, хоть и в пекло, а кошка...
Он не договорил. Поперёк дороги валялась окоченевшая голая женщина, с распоротым животом и отрезанными грудями. А рядом на колу поломанной изгороди был насажен грудной младенец. А вон ещё...
Савватий издала сдавленный звук, перегнувшись с седла, сползая наземь. Один из витязей придержал его, не дал упасть. Книжника рвало желчью, буквально выворачивая наизнанку.
— Христом богом молю тебя, Олекса Петрович... Поехали отсель...
— Петрович! Гляди! — прервал книжника Немир.
Из лесу неспешной рысью выезжали всадники, и одного взгляда было достаточно, чтобы определить — это не обозники, шарящие по селениям в поисках зерна и сена. Это настоящая боевая часть, если вообще не нукеры из личного тумена Бату-хана. Вон, на всех без исключения сверкает броня...
— Татары!
— А ну, к лесу! — боярин уже разворачивал коня.
Но и навстречу тоже выезжали всадники, замыкая круг оцепления. Облава. Точно, это облава.
Монголы, заметив противника, подняли радостный вой. Влипли, подумал боярин, выдёргивая из ножен меч. Ох, как глупо влипли...
— Слушать сюда! Живыми не даваться! Дорогу они знать хотят!
...
— Почему все убиты?
— Они дрались, как бешеные тигры, Дэлгэр! Мы и так потеряли двадцать три человека!
Дэлгэр разглядывал поле боя, по которому бегала русская лошадь, отлягиваясь от ловивших её монголов. Клетки с голубями, свалившись набок, сильно мешали ей.
— Видишь этих птиц? Это были урусские гонцы, ты понимаешь это, Адык? Они шли к коназу Горги, в самое логово. Ты понимаешь, что наделал?
Монгольский сотник побледнел...
— Я... Мы... Я виноват, Дэлгэр, прости меня!
— Это будет решать сам Бурундай. Взять у него оружие!
