Усадьба

Признаться, это не стало для меня большой новостью: после сцены с младенцем в его спальне трудно было найти другое объяснение.

— Разумеется, наши отношения раздражают всех в доме, — продолжал Вася, ужасно смущаясь, — а больше всего мою тетку и отца. С самого рождения Митеньки мы с отцом ссоримся беспрестанно, он крайне мною недоволен... Лишь его болезнь несколько нас примирила, и то потому только, что у него больше нет сил на меня гневаться. Я знаю, отец хотел для меня другой судьбы, но, увы, у меня нет ни его деловой хватки, ни харизмы моего кузена...

— Василий Максимович, — прервала его я, — не понимаю, для чего вы мне это рассказываете? Уж не думаете ли вы, что я питаю в отношении вас какие-то надежды?

Мне действительно было крайне неловко все это слушать, я бы с удовольствием переменила тему. Заметив мое волнение, Вася опомнился:

— Разумеется, нет! Лидия Гавриловна, то есть Лиди... простите меня, если я вас чем-то обидел, у меня и в мыслях не было... — он окончательно запутался и сник еще больше. — Вы, наверное, крайне удивлены, что у такой великолепной и образованной барышни, как Наташа, такой неотесанный братец?

Это уже был прямой вопрос — следовало что-то отвечать.

— Я даже не знаю значения слова 'неотесанный'! — только и отозвалась я с улыбкой.

Вася улыбнулся в ответ, но пояснять не стал. Вместо этого сказал:

— Объяснение тому очень простое: матушка Наташи была дворянского происхождения, а я сын от предыдущего брака отца.

— Вот как? — вырвалось у меня. — Натали никогда не говорила, что у вас разные матери.

— Наташа не придает этому значения, но, увы, это так. Моя матушка была очень простой девушкой из самой обыкновенной семьи, разве что не из крепостных. Однако после ее смерти отец очень тосковал, он вообще не желал больше жениться, а все силы отдавал тому, чтобы сколотить состояние. У него это вышло, как видите, — усмехнулся Вася. — Разумеется, местные сводни не могли оставить в покое такого богатого и довольно молодого еще мужчину — тогда-то за него и просватали матушку Наташи, девушку из разорившегося дворянского рода. Я помню, что отец очень нежно к ней относился, обещал, что она ни в чем не будет знать нужды. Именно тогда он и купил на торгах эту усадьбу, а родившуюся мою сестренку и вовсе боготворил. Наташа росла замечательным ребенком — такая озорная, ласковая, непосредственная...

Вася заулыбался, будто гордясь сестрой.

— Матушка Наташи тоже была очень доброй и ласковой, ко мне она относилась, как к родному сыну, и я, разумеется, отвечал тем же. Но она, к сожалению, всегда была слаба здоровьем, и, когда Наташе было лет шесть, умерла после тяжелой простуды. Отец снова стал сам не свой, снова пропадал на заводе. Мы с Наташей, бывало, по полгода его не видели. А потом, как гром среди ясного неба, он женился на этой... Лизе. Даже не понятно, где он ее нашел — девица без роду, без племени. Будто околдовала она его! Я знаю, она умеет казаться милой, когда это ей нужно. Она и вас, должно быть, уже успела очаровать, раз вы молчите...

— Лизавета Тихоновна мне показалось очень любезной женщиной, — осторожно ответила я.

— Вот-вот! Мне она тоже такой сперва показалась. А теперь я только об одном молюсь, как бы она не сгубила отца.

При этих словах я вопросительно вскинула взгляд на Васю — тот хмурился и смотрел перед собой.

Мы снова шли молча, только теперь я уже не могла любоваться окрестностями — слишком серьезным было то, что сказал Василий Максимович.

— Куда мы идем? — спросила я не в силах молчать.

Вася поднял на меня взгляд, как будто удивившись такому вопросу:

— В деревню, конечно. Эта дорога ведет только в Малую Масловку, я думал, вы знаете. Если сейчас свернуть и пройти полем, — со знанием дела начал объяснять он, — то выйдем на дорогу к Большой Масловке — там почтовое отделение есть, и ярмарки два раза в месяц устраивают.

— Наверное, не стоило забредать так далеко от дома... — я даже остановилась и с какой-то тревогой оглянулась назад.

— Если вы желаете, мы немедленно вернемся назад, но, право, я думаю, вам понравится в деревне. Пойдемте, вы не пожалеете!

Вася говорил это с таким энтузиазмом, что заразил интересом и меня. Я еще раз оглянулась и все же поддалась на уговоры: мои подруги из Смольного наверняка ведь станут спрашивать, как мне понравилась русская деревня, а я даже не смогу ничего ответить, если вернусь сейчас в усадьбу.

Я кивнула и покорно продолжила путь.

Глава IX

Ну, что сказать... русская деревня оказалась вовсе не такой, как на картинах Суходольского, например. Хотя и у него она изображена довольно неприглядной, но в реальности все оказалось даже хуже. Серые покосившиеся домишки из плохо оструганных бревен, крытые где соломой, а где и вовсе сухими ветками. Улицы как таковой не было, дома стояли в хаотичном порядке — какие-то были окружены подобием забора, какие-то нет. Посреди, меж домами, была разлита огромная лужа, больше напоминающая небольшой пруд, в которой барахтались грязные и чахлые утки. Эту лужу по краю, стараясь не намочить босые ноги, обходила молодая женщина, кажется, беременная, и морщилась от бьющего в лицо солнца. Сильно завалившись на бок, в руке она несла ведро, полное воды.

— Малая Масловка-то небольшая деревня, — как будто извиняясь, пояснил Вася, — вот Большая побогаче будет. Здравствуй, красавица! — вдруг задорно окликнул Вася женщину с водой, оставляя меня и направляясь к ней.

Та увидела его, заулыбалась смущенно и поправила свободной рукой платок:

— Скажете тоже, барин, 'красавица'...

Вася, по кочкам перепрыгивая лужу, подал руку ей, вконец смутившейся, и помог перейти.

— Куда путь держишь, милая? — снова спросил он.

— Так у колодца была, набрала воды, вон, теперича домой иду. Мой-то в поле, надо обед ему сготовить, да отнести...

— А, ну да, в поле ведь все, — расстроился, кажется, Вася, говоря уже со мной, — вечером сюда нужно идти, вечером здесь гораздо веселее, Лиди. Ну, иди-иди, милая, — отпустил он женщину: та, не ставя ведра, низко, до земли, поклонилась и продолжила путь.

— Да, вечером нужно приходить, — еще раз повторил Вася, но вдруг замер, прислушиваясь. — Никак балалайка где-то играет?

— Да, где-то играют... — согласилась я.

Я слышала, что балалайка — это такой диковинный музыкальный инструмент, исконно народный. Я ее никогда прежде не видела и не слышала, потому меня разбирало любопытство, и я, не задумываясь, подобрала подол юбки и торопливым шагом направилась вслед за Васей меж деревенских домов.

Вскоре мы вышли на лесную опушку за деревней, где звуки были слышны гораздо отчетливей. Можно было даже видеть троих парней, один из которых и играл на инструменте незатейливую и бодрую мелодию, а три девицы — совсем еще девочки, я бы сказала — смеялись от души и глядели на четвертую, рыжую, которая звонко и лихо, будто артистка в театре, распевала под эту мелодию не менее бодрое:

— Мой миленок, как теленок,

Только разница одна:

Мой миленок пьет из кружки,

А теленок из ведра.

Взрыв хохота девиц, свист парней и всеобщее улюлюканье. По-видимому, это и есть то, что называется la chanson russe . Рыжая девчонка — совсем молоденькая, но уже статная и фигуристая лихо отплясывала, уперев руки в бока — она и впрямь была хороша, я даже залюбовалась.

Вася вместе со мной молча прослушал несколько куплетов, после чего вдруг размашисто зашагал к компании, размеренно и громко хлопая в ладоши. Музыкант его заметил, резко прекратил играть, да и лица других вытянулись в некоторой тревоге. Только рыжая девчонка не смутилась, а смело и, пожалуй, даже нахально глядела на Васю.

— Опять ты, Настасья, в этой компании куролесишь! — заговорил он с укором в голосе. — Почему не дома, почему матери не помогаешь?

— А вы, барин, мне не указывайте, вы мне не муж!

Девицы, ее подружки, прыснули со смеху и начали толкать ее в бок, но та не обращала внимания.

— Ох, и остра ты на язык, Настасья. Твои таланты бы да в мирное русло... — Вася повернулся к музыканту: — Что играть прекратил, Стенька? Неужто мешаю?

— Никак нет, барин! Мы вам завсегда рады! — разулыбался тот, снова начиная играть.

Через полминуты хохот, свист и пляски продолжились. По всему было видно, что Васю в этой компании хорошо знают. Во мне шевельнулось было что-то вроде упрека за то, что, совратив уже эту несчастную горничную, он заигрывает еще и с молоденькими крестьянками — да только Вася не заигрывал. Ни с кем более не разговаривая, он встал в сторонке и принялся набивать трубку, лишь ухмыляясь на бойкие частушки Настасьи. Как будто ему просто доставляло удовольствие наблюдать за искренним весельем молодых людей.

Да и мне было любопытно смотреть и слушать их. Право, после того холода, что поселился в доме Эйвазовых, здесь я буквально таяла душой. Так что Васю я даже понимала.

Я стояла, обняв рукой ствол березы, и куталась в шаль, пытаясь осмыслить текст частушек. Увы, но юмор и даже общий смысл уловить мне удавалось лишь изредка — русский очень мудреный язык. Но все равно не могла отвести глаз от этой девчонки и ее живого, подвижного танца — столько в нем было лихости и задора.

Сперва я глядела только на рыжую Настасью, но потом решила рассмотреть и остальных. И — даже вздрогнула, когда узнала в одном из парней утреннего своего знакомца, что вел себя так беспардонно в сиреневом саду.

Он смеялся громче всех — подхватил на руки одну из девчонок, которая тут же довольно завизжала, и кружил ее. Кажется, этот цыган пользовался популярностью у местных девушек, и я их даже понимала: высокий, широкоплечий с черными блестящими глазами, а главное, во всей его фигуре чувствуется огромная сила — не только физическая, но и внутренняя: как будто он способен на все. А это, надо признать, завораживало.

Мне он показался эдакой мужской копией Настасьи, и я с улыбкой наблюдала за ним какое-то время. И тут он заметил меня. Тотчас отпустил девчонку и, широко улыбаясь, направился ко мне, будто мы знакомы сто лет.

— Красивая вы, барышня, — изрек он, смело на меня глядя и скрестив на груди руки.

— Благодарю, — пожала плечами я и тоже разглядывала его — с любопытством.

— А отчего не пляшете?

— У меня при всем желании не выйдет так ловко, — честно ответила я.

— Глупости говорите, ну-ка...

И он неожиданно ухватил меня сразу за обе руки — да так резко, что шаль слетела с моих плеч. Он потянула меня на опушку, а я, непонятно чего испугавшись, отбивалась и пыталась вырваться. Право, не знаю, чем бы это закончилось, но к нам подскочил Вася, толкнув цыгана так, что тот едва не упал.

— Руки убери прочь, собака! — Я не думала, что в глазах у робкого Васи может быть столько ярости — вот теперь я по-настоящему испугалась. — Сказано тебе было не подходить к барышням! Вылетишь ты отсюда так, что только свист слышен будет!

— Не вы меня на место взяли, не вам и гнать, — ухмыляясь, цыган оттирал ладонь, которой все же коснулся земли и едко добавил: — Барин!

— Он обидел вас, Лидия Гавриловна? — Вася уже не слушал его, а обернулся ко мне и подавал шаль, соскользнувшую на землю. — Обидел? Вы только скажите?

— Нет-нет, все хорошо, уверяю вас! — горячо заговорила я, боясь, что стычка получит продолжение. — Давайте просто уйдем?

— Да, конечно... — еще раз гневно оглянувшись на парня, он пропустил меня вперед, и вскоре мы покинули пределы деревни.

На обратном пути в усадьбу мы молчали, тем более что уже вечерело, а нам обоим хотелось добраться засветло. Но уже у ворот Вася все-таки не выдержал и заговорил:

— Лидия Гавриловна... то есть Лиди... вы, наверное, ужасно злитесь, что я привел вас в деревню. Не стоило, я знаю.

Он опять избегал смотреть мне в глаза и выглядел неловким — совсем не таким как там, на опушке.

— Василий Максимович, я уверяю вас, что не злюсь, более того, этот несчастный крестьянин меня даже не обидел...

— Несчастный?! — хмыкнул чему-то Вася.

— Вы говорите о нем так, будто давно знаете, — заметила я осторожно.

Вася ответил мне не очень охотно, но все же ответил:

— Это Гришка-цыган, наш конюх. Его здесь все знают. С детства, говорят, конокрадством промышлял, а потом осел здесь, в этих краях. В лошадях-то он, может, и разбирается, да только с каждого места его в конечном итоге выгоняют. А в последний раз... не стоит, наверное, молодой барышне рассказывать о таких вещах, но с последнего места его прогнали за то, что... словом, говорят, что он к господской дочке приставал.

— Раз про него такое говорят, то зачем же вы его к себе взяли?

Вася снова хмыкнул:

— Моя воля, Лиди, я б его за тысячу верст близко к усадьбе не подпускал! Но цыгана Лизавета Тихоновна все приваживает, хозяйка наша!

Глава X

После ужина, когда я, переодевшись ко сну, сидела за бюро и писала письмо для Ольги Александровны, в мою дверь постучали.

— Лиди, это я, открой, дорогая... — услышала я жалобно-просящий голос моей подруги.

Пришлось отложить письмо и отпереть дверь.

— Ты думаешь, что я ужасный человек и очень плохо поступила сегодня утром, да?

Она стояла на пороге уже одетая ко сну, с распущенными волосами и закутанная в длинную шаль. Говорила она по-французски, почти скороговоркой — как будто боясь, что я вот-вот захлопну дверь перед ее носом. Натали глядела на меня снизу вверх полными раскаяния глазами — невозможно было сердиться на нее.

— А ты сама как думаешь? — между тем поинтересовалась я. — Достойно ты вела себя с Лизаветой Тихоновной? Что бы сказала Ольга Александровна, услышь она тебя?

Натали состроила плаксивую гримаску и мимо меня проплыла в комнату, с ногами забралась на кровать:

— Я знаю, что вела себя дурно, — она низко наклонила голову и избегала смотреть мне в глаза, — мне очень стыдно, и я уже десять раз отругала себя за несдержанность. Но я ничего не могла с собой поделать: всякий раз, когда я вижу свою мачеху, в меня как будто бес вселяется. Я просто не могу удержаться! Но согласись, что и она виновата!..

Я, уже закрыв дверь комнаты, села на край кровати и внимательно слушала Натали — она и правда раскаивалась. Но я не могла не возразить:

— Я не припомню, чтобы твоя мачеха сказала и сделала хоть что-то плохое в твой адрес.

— Она отправила меня в Смольный! — Натали даже вскрикнула возмущенно. — Неужели этого недостаточно?!

— Во-первых, не стоит кричать, дорогая: все уже спят, — заметила я, — а, во-вторых, ты говоришь так, будто она отправила тебя на каторгу, а не в лучшее женское учебное заведение в России.

Натали подумала секунду. Но потом опять нахмурилась и выдала неопровержимое:

— Все равно!

Я подсела ближе к ней, взяла ее руку и попыталась поймать взгляд:

— Натали, послушай, я понимаю, что у тебя предубеждение к этой женщине, но согласись, милая, что оно основано на обидах маленькой, капризной двенадцатилетней девочки. А теперь ты взрослая, умеющая владеть собой барышня — смолянка. Ты же знаешь, как должна относиться истинная смолянка к людям, которые ей не нравятся?