Зверь Лютый. Книга 20. Столократия

Гапа вышла ко мне, потрясла, скептически разглядывая, кафтан, поковыряла шов, скинула свой летник и подставила мне плечи. Завернулась, не вдевая руки в рукава, в него в моих объятьях и, давясь от смеха, поинтересовалась у ближайших зрителей:

— Ну и как оно? С колтами с моими? Глядится-смотрится?

Смотрелось оно... увлекательно. Так бы и уволок. Хоть в постель, хоть под кусток.

Ещё бы! Она сама его шила, под себя подгоняла. Напримерялась...! Со всеми нарядами да прикрасами, какие в городе нашлись... Там, кстати, есть такие интересные костюмные сочетания... Сегодня вечерком обязательно попрошу примерить. И по опочиваленке погулять. Пусть ничего не делает! Пусть просто ходит. Туда-сюда, туда-сюда...

— А шапку-то дашь, воевода? Иль мне так в платке и ходить?

— Дам, Гапушка, дам. И шапку, и сапоги, и ремень добрый. Нынче же и прикинем. Как оно лучше... сниматься-одеваться-смотреться...

— Вот и поглядим.

Она вывернулась из моих рук, задорно улыбнулась прямо в лицо и, подхватив летник, сбежала к своим в первый ряд на своё место.

"Женщина должна выглядеть так, чтобы её хотелось съесть, а не покормить" — международная мужская мудрость.

Чего-то кушать захотелось...

— Эгх... кхх-а... В горле запершило.

Я попытался извиниться за кашель, а из зала немедленно озвучили наблюдение:

— То не — в горле запершило, то — в штанах заершило.

Народ грохнул. Отсмеялся. И административная реформа покатилась дальше.

— Объявляю об учреждении Лекарского приказа. Коему вменяется в обязанность, чтобы мы все были здоровенькими. А головой оного приказа назначается Мара.

Мара... Мы с ней поругались три раза. Сначала она напрочь отказалась. Невместно, де, богине смерти и болезней — в сотниках ходить. Хоть бы и в старших. Потом — согласилась. И мы снова поругались. Потому что она требовала для своих будущих подчинённых превосходства в два чина перед прочими. Как в гвардиях Чингисхана и Российской империи. Потом она увидела проект формы одежды, и мы поругались уже по мелочам. Утихомирилась только когда я пообещал сделать блямбу на рукав кафтана с её портретом. В виде змеи со стаканом.

— Объявляю об учреждении Учебного приказа...

Именно так. Понятие "образование" пока не имеет педагогического оттенка. А понятие "просвещение" — монополизировано церковниками.

Трифа скромно поклонилась, приняла кафтан и ушла в зал.

Сразу скажу: это была ошибка. Умная, вдумчивая, ответственная, знающая, образованная... добрая, наконец! Прекрасный учитель, хороший методист, великолепная любовница... Администратор — никакой. Уже осенью её пришлось заменить.

Не-не-не! Только на посту приказного головы!

Моё исконно-посконное джентльменство — исполнено, женщин вперёд — пропущено, теперь мужики гоноры ровнять начнут.

— Для сношения с землями сопредельными. Для до государей их — наших забот доношения, и от них — слов приношения, учреждается Посольский приказ. А головой ему быть старшему советнику боярину Акиму Яновичу Рябине. Прими, батюшка, труды великие на стезях опасных.

Аким фыркал, но был доволен. Он-то и так сотник. Но теперь — старший... Кафтан форменный, звёздочки тут... Посчитал, проверил. А то Ванька-то бестолочь, мог и перепутать, недодать. В смысле: недонашить. Опять же — должность. Главный всех соседей "сношатель". В смысле: по сношениям. Есть где развернуться.

Это ещё одна моя ошибка. Вынужденная. Из Акима дипломат...

Я уже несколько раз объяснял: в средневековье человека чтут по родословной. Аким — старший. По аборигенским понятиям. Из того что есть. Посылать другого, хоть бы "семи пядей во лбу" — оскорбление собеседнику с порога. А так... Хоть с крыльца вышибать не будут. Начнут говорить. Может быть...

Что для политесов Аким Янович не годен — было понятно сразу. Первая же его серьёзная акция на этом поприще дала эффект... ядерного удара — на "Святой Руси" стало одним княжеством меньше. Он довёл дело до лобового конфликта. Из которого мне пришлось выворачиваться. С немалым напряжением сил и нервов. И с большой выгодой для Всеволжска.

Деятельность Акима началась не с посольской.

К этому моменту мне уже было понятно, что Саморода надо снимать с марийцев. И ставить туда Акима. Дел посольских "вот прямо сейчас" — не вырисовывалось. Оставлять без "достойного", по его понятиям, занятия — опасно. Как нельзя не дать ему чин и должность — из первейших.

О том — позже. А пока я продолжал.

— А коль слово доброе, Аким Янычем сказанное, соседушкам нашим невнятно будет, то придут люди с другого приказа. Для защиты от худых находников учреждается Воинский приказ. А головой ему быть славному ханычу, иналу из рода ябгу, доброму воину и старшему сотнику Чарджи.

Чарджи принял кафтан, пристойно поклонился, даже каблуками прищёлкнул. Но свой чёрный чекмень снимать не стал. Так и унёс кафтан в руках.

Тут тоже всё не просто. У ханыча есть его собственная родовая форма одежды. Которую он, как изверг из рода, носить — права не имеет. Но — носит. И тут я с униформой...

Понятно, что я не мог забыть своего верного Ивашку. Гурду я ему дарил, сотником называл. Теперь — кафтан со звёздами, чин старшего сотника и Разбойный приказ. Функция — поддержания порядка на землях Всеволжска.

Ещё одна моя ошибка. Объём и разнообразие задач превосходили Ивашкины возможности. Скоро пришлось сузить его функции до управления моей собственной безопасностью, охраны дворца. Я был уверен в его безусловной преданности, уважал бойцовское искусство. Но предвидеть "злую волю", "думать как враг" — соображалки не хватало. А уж командовать таковыми "умельцами", организовывать их... С годами он несколько отяжелел. Положи на порог — будет сторожить. Даже ценой своей жизни. А вот куда-то бежать, искать, упреждать... Не его.

Дальше были учреждены ещё три приказа.

Торговый приказ с Николаем. Он толкнул в ответ прочувственную благодарственную речугу. С уместным цитированием Евангелий и Апостолов. Сравнивал меня с Моисеем, но ставил выше. Ибо на Мойшу только еда падала, а на меня серебро рушится. В завершении пал мне на грудь, и сам же прослезился.

Городовой приказ с Терентием. Этот наоборот. Сумеречно промолчал. Даже спасибо не сказал. Только дёргал изуродованной щекой.

Поместный приказ, во главе которого поставлен пришедший с Акимом Потаня.

Это отдельная история. Точнее — каскад историй. Начиная с тех времён, когда я его, "изверга из рода", чисто для отвода "паучьих" глаз, обвинил в Рябиновке в измене и сунул в поруб. А его дочка Любава кричала мне:

— Батяня не изменник! Он хороший!

А потом Любаву убили. Вот здесь, на этом Окском берегу...

А тогда я трахал его жену Светану. В очередь с другими... деятелями. Похолопил его, вылечил руку, поставил тиуном, заставил выворачивать мозги и идти против всего... "правильного"? Стать управителем Пердуновки в противовес его отцу в Паучьей веси. Помириться с отцом, выбросить из сердца юношескую любовь, управлять поселением, где каждый день... что-нибудь случалось.

Взять в жёны Аннушку, смоленскую боярыню!

Не боярин, не боярский сын, боярский... "муж"? Но не боярин — "муж вятший". — Да не бывает такого! — Он сам — стал "небывальщиной".

Потоптался я по его судьбе... А теперь и Плаксень — его сын? приблуда? — исчез.

Потаня в Пердуновку врос. Он знал — наощупь! — каждое поле в округе, знал всех лошадей "в лицо", и какая как в борозде идёт, где на дороге ямка и сколько надо земли, чтобы её засыпать...

Я был уверен, что пока хоть какая-то жизнь в вотчине теплится — он оттуда не уйдёт. Но Аким Янович...

Год назад, когда Аким достал моих ближников в вотчине, отчего они рванули хоть куда, хоть на Стрелку, Потаня ушёл в лес. Пасеку делать. Это дело долгое, изощрённое, неспешное. Можно хоть всю жизнь заниматься.

Манера исчезать при приближении начальства — в русском народе развита до уровня инстинкта. Потаня демонстрировал это неоднократно и виртуозно. В редких случаях, когда Акиму удавалось поставить тиуна "пред свои грозны очи", Потаня просто молчал.

Вот папашка его, Хрысь, староста "Паучьей веси" — с блеском исполнял заготовки, наработанные русским крестьянством за века общения с боярством. Шапка "ломалась", спина склонялась, глаза опускались. В моторике неразборчивое шевеление совмещалось с невнятным перетоптыванием. В акустике шли тяжёлые вздохи и заунывно-покорное бурчание. Отдельные слова понятны, но ничего, чтобы можно было бы потом припомнить — не звучит. Сплошное болото.

Потаня с нетерпением ждал — когда ж наконец Аким свалит из вотчины. Уже прикидывал, как будет восстанавливать хозяйство после выдранного, ободранного и увезённого владетелем... многого чего.

По сути, он да Хрысь и оставались бы хозяевами в Рябиновском владении. И тут Аким приказал идти с ним.

У Потани — планы. У него всё поместье — в распоряжении. Терем мой трёхэтажный, с громоотводом, погреб — тоже трехэтажный, с электрошокером, службы и мастерские, посевная вот-вот... И тут: "встал, пошёл".

Аким — самодур, но не дурак. Он много чего изобразить может. Но про себя понимает, что в земледелии... С боярского седла — глазом окинуть:

— А хорошо ныне зеленя пошли. Пущай того... подымаются.

Предполагая подмять под себя Всеволжск, он нуждался, естественно, в эксперте по самому важному на "Святой Руси" делу — хлебопашеству. Немалая часть колонизаторских попыток князей и бояр в русской истории плохо заканчивались потому, что воевать, разрушать... даже — строить — мастера были. А вот "землю делать"... Вятшие были уверены, что это просто. Занятие для смердов. Такие — везде есть.

Отнюдь. А при переходе на новые земли, где часто требовалось изменить агротехнологии — ещё меньше.

Аким это уловил — имел перед глазами в Пердуновке массу наглядных примеров. И, не задумываясь о подробностях "вспашки зяби, внесения подкормки", выдернул подневольного человека, который это умеет.

— А "нет" — запорю.

Боярин в своей земле обладает достаточной властью, чтобы исполнить такое обещание.

Абсолютно правильная начальственная манера. Феодал, землевладелец управляет не землёй, а людьми, которые на ней живут. Так и в 21 в.: зам по производству управляет не производством, а людьми, которые выполняют технологические операции. Вот земледелец — тот именно "землю делает".

Потаня пришёл с караваном, старался держаться подальше от Акима, видел нашу посевную и мучился:

— Что ж они творят-то?! Здесь же ленок сеять надо было! А пшенички и вон той делянки довольно. А запашка-то...! Глубину-то...!

Посреди этих страданий он и попался мне.

Такого тотального "замолчалова", как с Акимом — не демонстрировал. Знал по прежнему опыту — не поможет. Поскольку — и достану, и извлеку. Зануда я.

Поэтому он ныл. Долго. Рассказывал как у меня всё тут неправильно, какие возможности я упустил, как тут "давно надо было"...

Мы с Акимом — во многом схожи. Только слова говорим чуть разные:

— Понял, Потаня, я дурак — ты умный. Не спорю. Берёшь это дело под себя?

Это дело... Становление сельского хозяйства. При отягчающих обстоятельствах.

Из первых на ум пришедших. Этногенез. Со всеми его взбрыками и особенностями лесных племён. Агро-революция. Где трехполка — просто первая стадия. А надо бы — семиполье. Животноводство. Которое — на нуле. Даже с привезённым из Пердуновки скотом. С выведением новых пород, где — "ещё вчера надо было" — рефрен ежечасный. Форма расселения. Сёлами в 60, а не деревнями в 1-3 двора. Новые ландшафтно-климатические зоны. Чуть юго-восточнее — степи, чуть севернее — тайга. Климат... континентальный. Куда жёстче, чем на Угре.

По совокупности... можно уелбантуриться. Самостоятельно, добровольно и априорно. Честно скажу: я бы сам — не пошёл.

А помимо вещей глобальных — сегодняшняя текучка. Мелочёвка типа: нет тяглового скота.

Ага. Расскажи пахарю, что безлошадность — досадная мелочь.

Что говорит нормальный человек, видя такой "фронт работ"? — Как вы догадались? Тоже нормальные?

Потаня говорит — "нет" и отмахивается от меня крестным знамением, будто чёрта вживую увидал.

— Не! Ты чё?! Да ну! Тиуном куда-нить в починок. Ну, ежели уж очень... Кудыкину Гору, бог даст, потяну... Не...

Мужик внятный. Понимает. Если он нынче скажет мне "а", то "б" сможет проблеять только посередь зимы — прежде ни сил, ни времени не будет.

Мне деваться некуда — других-то гожих нет. Я начинаю "песни петь, пляски плясать" — рассказываю вот про приближающуюся "административную реформу", про некоторые надежды (в тот момент — не более смутных как бы мыслей) на мордовский скот, и, когда он малость остыл и отвлёкся, спрашиваю в лоб:

— Не надоело, что "запорю" — про тебя? Вот Аким Янович станет приказным головой, старшим советником. А другим — станешь ты. Кафтан — такой же. Ранг — один. Он, конечно, годами и титулом тебя выше, но... Вспомни, как я тебя научил руку спасти, как заставил грамоту выучить да левой рукой писать выучиться. Ты — смог. Потому с тобой и разговариваю.

По Петровской "Табели" все носители чинов, кроме последнего четырнадцатого в гражданской службе, не могут быть подвергнуты телесному наказанию. У меня — аналогично и без исключений. Если чиновника пора пороть, то более чиновником он быть не может. Сперва лишить чина, потом — хоть кнутом "мало не до кости".

Потаня тряс головой, отмахивался от меня, как от беса-искусителя. А я и вправду искушал. Трудом, ответственностью. Властью, свободой. Он пытался отнекиваться, просил время подумать...

Как клещ. Выводится только огнём или одеколоном. Я.

— О-ох, господине. Который раз ты мою жизнь переламываешь. То из готовой могилы вынимаешь, то снова в яму сталкиваешь. Коль нужда у тебя такая — сделаю. Всё, что смогу. Должен я тебе. Да и дочка, Любава, тебя очень любила. Согласный я.

"Наши мёртвые нас не оставят в беде"... Мои — и в посмертии — мне помощники.

* * *

Потаня не зря переживал. Не надо иллюзий — мы оказались не готовы. "Поднятая целина" в стиле Никиты Сергеевича — не случилась.

Ещё: селения, что мы строили, были необычны, не соответствовали традициям, "не-русские". Полтыщи гектаров пахотной земли в одном месте — это много.

Для сравнения: по разрядным книгам 16-17 веков полагалось выставлять в поместную конницу полностью вооружённого кавалериста со ста четей пашни (около 55 га). То есть, 6-8 крестьянских семей кормили и обеспечивали помещика, его семейство, прислугу, коней и вооружение.

Развитие хлебопашества несколько тормозилось нашей ценовой политикой. Для крестьянина "хлеб — всему голова", настолько, что он другого не понимает, даже видя примеры перед собой. Об этом ещё Энгельгардт писал. Мне важнее лён и конопля. Опять же по Энгельгардту. Но не на вывоз, а на переработку. Для них у меня есть технологии, которые обеспечивают относительно эффективное получение качественного продукта. А хлеб мы и купить можем у рязанцев.

* * *

Вот такие идеи-соображения я вывалил на Потаню. И принялся расцвечивать дальше.