Он подошел к пологу и, откинув, исчез внутри. Скрипнули нары.
— Колдун, — позвал Видар. — Эй, колдун! Бран, что ли? Иди сюда.
Бран поднялся. Сигурд поймал его за руку.
— Ты это, — в полголоса сказал он, кивнув на полог, — поосторожней с ним. Вон он как на тебя косится... ты гляди! Ежели чего, мы рядом будем. Не хватало еще, штоб он тебя у меня в дому прирезал. Поди, знай его, волчару этого. Слышишь, ай нет?
— Слышу.
— Поостерегись.
Видар сидел на нарах. Когда Бран вошел, он мельком обернулся, но ничего не сказал. Протянув руку, коснулся Уллиного лба.
— Ого, — промолвил он. Бран смотрел ему в затылок.
— Садись, колдун, — велел Видар. — Не торчи за спиной. Поганая привычка!
Бран сел в ногах постели.
— Горячая она, — заметил Видар. Огонек серебрил его зрачки. — Я слыхал, бил он ее. А?
— Да, — ответил Бран.
Видар посмотрел ему в глаза. Потянув, снял с Уллы покрывало. Ноздри Видара раздулись, на щеках дернулись желваки. Он вернул одеяло на место, укрыл сестру до подбородка и коснулся ее щеки. С губ девушки сорвался шелестящий стон.
— Узнаю птицу по полету, — Видар зло ощерился. — И ведь, как назло, меня в поселке не было. Ну, а ты, колдун? Ты был?
— Был.
Они смотрели друг на друга. На лице у Видара застыло ледяное бешенство.
— Так какого ж хрена, колдун? Какого хрена?! Чего ж ты ему это позволил?!
— Он меня не спросил. Скрутил... и смотреть заставил.
— Какой ты после этого колдун? Или твоего колдовства хватает только девку обрюхатить? Так, что ли?
Бран опустил голову:
— Выходит, так.
Похоже, Видар удивился. Наверное, он ждал возражений, крика или ссоры — но Бран молчал.
— Значит, это тоже правда? — спросил Видар. — То, что она беременная была?
— Да. Правда. Это правда.
— Повезло тебе, колдун. Уж теперь-то ребеночек — тю-тю. Так, что ли?
Вскинув голову, Бран скрипнул зубами.
— Слушай, Видар. Если ты убивать меня пришел, идем на двор. Возьмем мечи — как люди. Но так-то зачем? Я же... я же... я ведь не животное! Это был мой ребенок, ясно? Мой! И твою сестру я люблю. Все это было не просто так, не просто... траханье в сарае. Пойми ты, я люблю ее! Я бы все отдал, чтобы только она... чтобы только... Я не знал, что она беременна. И я вовсе не радуюсь, что теперь все так... Если хочешь меня убить — пойдем. Я бы сам себя с радостью убил. Хочешь убить, убей, только в душу не плюй, там и без тебя уже хреново, можешь поверить. — Бран отвернулся. Видар произнес:
— Да-а, прищучило, видать. Так чего, любишь ее, говоришь?
— Люблю.
— А она тебя?
— Она? Больше, чем я того заслуживаю. Все это произошло из-за меня. Она меня спасала.
— Ты — ее, она — тебя. Романтика. Ты из-за нее Хилдира зарезал... а? Так?
— Да. Случайно.
— Ну-ну. Все мы так, случайно. Случайно родились, случайно и помрем. Жалко Хилдира. Хотя — туда и дорога. Болтливый был, болтал много. Если б не ты его, то я, или вон Эйвинд. Шибко Уллу покойник ненавидел. Ну, да шут с ним. Как с тобой-то быть прикажешь?
— Твое дело, — устало отозвался Бран. — Мне уже все равно.
— Так-таки и все равно, колдун? А помнишь, чего я обещал? Насчет типа, из-за которого она попадет в беду? А тут, колдун, она не просто залетела. Тут беда похлеще будет. Чего молчишь-то?
— Слушаю.
— Все слышал?
— Да.
— Ну, так отвечай.
— Ты вопроса не задал.
Видар усмехнулся:
— Ладно, слушай вопрос. А вопрос совсем простой: если я тебя убью, моей сестре от этого будет хорошо, иль худо?
— Боюсь, что скорее худо.
— Это — раз. Вопрос второй: вот она очнется, с божьей помощью, а тебя-то и нет, одна могилка. Она чего тогда сделает?
— Не знаю.
— Нет? Ну, может, я знаю. Из того, что мне тут порассказали люди добрые, я так думаю, колдун, она руки на себя наложит. Вот она чего сделает. Это — два. Вопрос третий: мне это надо? Ответ: нет. Мне это не надо. И тогда вопрос четвертый: делать чего будем? Чего будем делать-то, колдун?
Бран стиснул ладони:
— Когда она придет в себя, я на ней женюсь. Вот мой ответ, другого нету, уж извини.
Видар свистнул:
— Ого, размахнулся! Неплохо, на конунговой дочери.
— Конунг сказал, что она ему больше не дочь.
Видар ощерился, как пес, и сказал, плюясь словами:
— Вот гнидятина. Свинья, и хрюкает! На него похоже. Его бы воля — он бы нас всех перед честным народом нагишом во дворе насмерть запорол, кроме этой его суки. Ну, я ему устрою. Он у меня завоет, ничего. Что ж, колдун, раз так, то ладно. Насрать на него, правильно, женись, я согласие даю. Как я понял, Сигурд тоже. Пусть девчонка хоть порадуется, и я заодно порадуюсь, на его рожу посмотрю. Вот потеха будет! Да не бойся, ничего он вам не сделает. Он Сигурда до смерти боится, шагу без него, козел, не ступит, обосрется раньше. Ну, и я тоже погляжу, чтоб никто вас не трогал. Уж я погляжу... я так погляжу... Женись на ней, колдун. Молодец, очень хорошо, — Видар подмигнул. Глаза блестели, а по лицу блуждала злорадная усмешка. Бран не ответил. Видар встал.
— А кстати, — молвил он. — Я тут слыхал про Кнуда. Видишь? А я тебе говорил. Жопой чувствовал, его поганых лап все дело!
Видар помолчал, потом вдруг добавил:
— Ну, и семейка у нас, а, колдун? Не страшно тебе, нет? — в голосе прозвучала невеселая усмешка. Повернувшись, он исчез за пологом.
К вечеру Улле стало совсем худо.
Сигурдова семья собралась в доме. Сам Сигурд с сыновьями отправился в капище, приносить за Уллу жертву. Хелге и другие женщины с ними не пошли. Наступила ночь, да только никто и не думал ложиться. Детей услали в соседний дом, остались одни взрослые.
Бран и Хелге сидели возле Уллы. Она словно плавилась, таяла в жару, у нее шла носом кровь. Раннвейг скорчилась в ногах постели, опухшая от слез. Рабыни сновали туда-сюда, приносили то воду, то травы, то чистые тряпки. Уллу завернули в мокрую простыню, Бран то и дело прикладывал снег к ее вискам. Кроме этого, делать ему ничего не оставалось. Он давно уже испробовал все, что знал.
Среди ночи вернулся Сигурд. Полог был отдернут, и ярл возник около постели. Взяв табуретку, присел рядом.
— Што? — спросил он.
— Все то же, — сказала Хелге.
— Не легше?
— Нет, — ответила она. Все эти дни Хелге не спала. Ее лицо словно истончилось, вокруг глаз легли темные круги, возле рта прорезались морщины. — Плохо... боюсь, не дотянет до утра.
Раннвейг зажала рот рукой. С рыданиями стала валиться ничком на нары.
— Тише! — велела Хелге. — Не шуми. Не мешай ей. Эйвинд, уведи сестру.
Эйвинд молча поднял девочку и, как младенца, понес прочь. Арнор продолжал стоять. Он был бледен, и губы прыгали. Сигурд вытер глаза ладонью. Нагнулся к Улле.
— Што ж ты, доча, — прошептал он. — Ты уж давай, того, постарайся. Ох, горячая какая, боги... Давай, доча, давай, птаха моя. Молоденькая еще, помирать-то. Мы все тебя просим. Верно, мать? Вот мы тут все собрались... Чего там хорошего? — он махнул рукой в пространство. — Туда ты еще поспеешь. Ты лучше с нами тут побудь, с нами-то интересней, веселее, — наклонившись, Сигурд поцеловал Уллу в лоб. — Постарайся, доченька, нам тут без тебя будет шибко грустно. Постарайся, родимая моя.
Арнор вдруг громко разрыдался и бросился прочь. Рядом тут же заголосила женщина, за ней другая... Хелге вскочила на ноги.
— Молчать! — приказала она. — Хватит! Замолчите, вы все! Тихо!
Они подчинились. Повисла тишина. Сигурд закрыл лицо руками. Подойдя к столу, Хелге напилась из кувшина. Налила воду в кружки, потормошила мужа за плечо и сунула кружку ему в руки. Подобравшись к Брану, который сидел, вжимаясь в стену лбом, Хелге заставила его повернуться и почти силой напоила.
— Ночь выдержишь? — спросила она.
Бран кивнул.
— Тогда поди, выйди на воздух. Выйди, выйди, полегчает. Подыши маленько, лица на тебе нет.
Бран слез с кровати. Улла не шевелилась, казалась неживой. Лишь грудь вздымалась... опускалась... снова вздымалась, опускалась снова: медленно, тяжко, вверх... вниз... вверх... вниз — как тогда. Как у Харалда Лося.
Бран помчался к двери и выскочил наружу. Сделав несколько шагов, остановился. Серп месяца глядел ему в лицо. За сараями светил костер, было холодно и тихо. В черной пропасти неба горели ледяные, недосягаемые звезды.
— Господи, — сказал Бран. — Господи. Сделай, чтоб она не умерла. Сделай, чтоб не умерла. Прошу Тебя. Пожалуйста. Зачем она Тебе, оставь ее здесь. Когда-нибудь Ты все равно ее получишь. Какая Тебе разница, ведь Ты великий, для Тебя что день, что год. Позволь ей жить, прошу Тебя. Не забирай ее у меня! Не забирай ее...
— Кто здесь? — окликнул дружинник, выходя из-за угла, и Бран замолчал. Воин приблизился. Узнав его, промолвил:
— А-а, это ты, колдун... Ну, чего там?
Бран опустил голову и пошел обратно в дом.
Когда он воротился, все было по-прежнему. Тот же тусклый свет напольных ламп, приглушенные голоса и каменная фигура Сигурда. Постель Уллы, сплошь, будто алтарь, уставленная маленькими светильниками. Улла в их колеблющемся свете, неподвижная, в ореоле темных растрепанных волос. Закрытые глаза, обведенные кругами. Запекшиеся губы. След крови на щеке. Хелге с чашкой снега.
— Иди, помоги мне, — сказала она. Подала Брану мокрую тряпку. Опустившись на нары, он приложил ткань к Уллиному лбу.
Они работали всю ночь, словно заведенные. Дом уснул, даже Сигурд задремал в кресле возле очага — а они все не ложились. На улицу — снег — назад к постели — за водой — снова к постели — снова на улицу за снегом... Бран уже не знал, на каком он свете. Порой он даже не понимал, что происходит, все словно подернулось серой пеленой.
На рассвете он проснулся.
Открыв глаза, Бран уставился в пространство. В первый миг не мог ничего вспомнить, потом его окатило паническим страхом.
(...Улла...)
Сев, он нашел себя на нарах возле Уллы. Хелге спала у них в ногах. Светильники все еще горели, но в оконце под крышей уже пробивался мутноватый свет.
Бран поглядел на Уллу. Подполз поближе, прислушался... Она дышала. Он коснулся ее лба. Лоб был мокрым, пот заливал виски, Бран заметил капли пота на маленьком носу. Еще не веря, снова дотронулся до девушки. Так и есть. Лоб был мокрым и чуть прохладным. Жар исчез, будто его рукой сняло.
Улла вдруг глубоко вздохнула, ресницы дрогнули, и глаза открылись. Сначала она смотрела, не узнавая, потом едва заметно улыбнулась.
— Ох... руками двинуть... не могу, — прошептала она.
— Это ничего. Это простыня. Сейчас, — Бран осторожно высвободил ей руки.
— Хо... холодно, — сказала она. — До чего холодно... тут...
— Господи, простыня-то мокрая, — Бран развернул на Улле простыню и, переложив девушку на шкуры, закутал в одеяло.
— Что у тебя болит? — спросил он. — Что?
— Ни... чего...
— Совсем ничего?
Она покачала головой:
— Я только есть хочу... и по тебе... страшно соскучилась.
— Ты хочешь есть?! Правда?!
— Хочу, — она все улыбалась. — Я такая голодная... просто как... собака.
— Это хорошо! Хорошо! Погоди, я сейчас! — он подался было прочь, но она удержала его за руку.
— Сначала... поцелуй.
Бран встал на колени на постель, наклонился и поцеловал Уллу в губы: раз, другой и третий. Провел ладонью по щеке.
— Ты мокрая. Ох, что же я, надо Хелге разбудить.
— Куда ты?
— Сейчас. Сейчас. Чем же я буду тебя кормить? Того, что тут есть, тебе нельзя. Сейчас все сделаем.
Бран осторожно потряс Хелге за плечо. Она вскинулась и села.
— Что? — она зашарила вокруг себя глазами. — Что такое?!
— Посмотри, — Бран отодвинулся, и Хелге увидала Уллу. Всплеснув руками, вскочила с нар.
— Услыхали боги нас, — пробормотала женщина. — Услыхали все-таки... доченька моя, — она бросилась к Улле, обняла, потом сказала, выпрямляясь:
— Так. Ты пить ей уже давал?
— Нет еще, — Бран все не мог отвести от Уллы взгляда. Она тоже смотрела на него и тихо улыбалась.
— Чего ж ты? — укорила Хелге. — После налюбуешься. Ладно, сиди уж, я сама.
Она пошла к столу, а по дороге толкнула Сигурда:
— Вставай, соня, все проспишь.
Сигурд поднял голову, моргая сонными глазами.
— Это ты, мать? — он выпрямился и провел ладонью по лицу. — Да што...
— Дядечка, — позвала Улла. — Иди сюда.
Сигурд вздрогнул. Вскочил с места, опрокинув стул, подбежал к постели. Улла улыбнулась и сказала:
— Доброе утро.
— Доча, — Сигурд опустился на колени, взял ее руку. — Птаха... очнулась. Ох, боги... — он сгреб ее и прижал к себе. Улла обняла его за шею.
— Тише ты, скаженный! — рассердилась Хелге. — Спятил, не иначе! Ты чего? Угомонись! Душу ей хочешь вытрясти? Отпусти немедля!
Сигурд уложил девушку на постель. Он сделал это так осторожно, будто она могла разбиться. Вытер глаза и промолвил, улыбаясь:
— Твоя правда, мать, твоя правда. Смотри-ка, очнулась, а? Болит чего, дочка?
— Нет...
— Нет? — Сигурд коснулся Уллиного лба. — А чего мокрая такая? Чего она мокрая-то, мать?
— Жар из нее вышел, вот и мокрая, — возясь у стола, сказала Хелге. — Так и должно быть. Ну, ничего, счас мы ее напоим. Есть-то будешь, дочка, или как?
— Буду... — прошептала Улла. Сигурд так и подскочил.
— Слышь, мать? Будет! — вскрикнул он.
— Слышу, слышу, — Хелге, улыбаясь, покачала головой. — Вот ведь скаженный.
От Сигурдова крика на скамьях зашевелились люди, поднялись растрепанные головы, встревоженные, заспанные лица. Сигурд встал.
— Очнулась! — с победным видом объявил он. — Все слышали? Очнулась она!
— Да уж слыхали, — сказала Хелге. — Не ори. Орешь — прям мертвого разбудишь.
Она опустилась на край постели с большой кружкой в руках.
— Ну, вот, — Хелге деревянной ложкой помешала в ней. — Вот и ладно. Вот и хорошо, давно бы так. Бран, сынок, подыми ей голову... тише, тише, осторожней. Пей, дочка, помаленьку. Арнор, отойди со света. Да не лезь с ручищами, ты чего это? Потом, вот она напьется.... Не спеши, дочка, а то откусишь ложку-то. Ну, вот, пошли смеяться. Нету ничего смешного. Пей, дочка, пей.
Хелге поила Уллу с ложки, как ребенка. Голова девушки лежала у Брана на коленях. Женщины столпились около постели, Арнор, улыбаясь, сидел в ногах. Улле было трудно. Она задыхалась, держала Брана за руку, пила так, будто разучилась это делать.
Потом она отвернулась и закрыла глаза. Ее грудь тяжело вздымалась.
— Што она, мать? — встревожился Сигурд.
— Устала, вот и все, — сказала Хелге — и велела Арнору:
— Поди, разбуди Раннвейг, а то потом мне месяц не простит. Поди, поди.
Хелге встала:
— За работу. Воду грейте, надо болезнь с нее смыть, не ровен час, воротится. Тащите дрова. Шевелитесь вы, заснули? Ты иди, отец, и мужиков всех забери, не вашего ума то дело. Да поставь сторожа у двери, чтоб кто часом не вломился.
