— ...когда меня не станет, вам предстоит сделать то, что написано в этой инструкции. Изучите ее прямо сейчас, запомните и уничтожьте. Хотя нет, лучше я это сделаю сам.

В инструкции не было прописано ничего сложного. Взять распечатки и пальчиковые носители... поместить в конверты... надписать адрес... отправить через... помалкивать.

— Вам все понятно? Отдайте лист мне. Я знал, что с памятью и сообразительностью у вас хорошо. Теперь объясню, почему это все затеяно. Когда я исчезну или умру — вот это лицо должно получить сведения. Надеюсь, вы сами догадались, что более никому не надо знать об этих предметах?

Эсфирь совершенно не к месту вспомнила событие из детских времен. Отец в трезвом виде (это уже тогда бывало нечасто) угостил дочку мороженым. Пятилетняя Фирочка по неопытности откусила громадный кусок и тут же его проглотила. Ощущения были крайне неприятны: сладкий вкус не проявился, а вот мерзкий ледяной ком внутри удовольствия не доставил. Папа это заметил и объяснил девочке, что так мороженое не едят, его надо облизывать.

Точно такой же ледяной ком внутри создался из ничего в тот момент разговора.

Последовало медленное движение головы вниз. Оно означало: 'Все сделаю.' Это было обещанием.

Конечно, же Странник не знал, что может произойти 22 июня 1941 года в этом мире. Он лишь предполагал. В добрые намерения Игрока (так он его мысленно называл) не верилось совершенно.

С самого начала ставилось условие: предотвратить Великую Отечественную войну с Германией. И вроде бы задача выполнена; по всему видно, что Третий Рейх не намерен воевать, но...

На часах было четыре пополуночи. Ложиться? Ну нет. Рославлев механически жевал сухарики и запивал чаем, не замечая вкуса.

И ничего не случилось. Ни в четыре, ни в пять, ни в семь утра. Ничего. Не было телефонных звонков. Никто не пришел будить.

В обычных обстоятельствах такое не вызвало бы удивления. В конце концов, воскресенье — законная причина для отдыха. Надо полагать, так и думали подчиненные, начальство и охрана.

Матрикатор сам не знал, чего можно ожидать. Это и было самым скверным. Но ОНО, сколь угодно ужасное, так и не возникло.

Где-то уже близко к полудню инженер попытался собрать мысли в кулак. Для начала он попробовал сматрицировать хоть что-то. Первое, что пришло на ум: шоколадка. Да, хороший черный шоколад. И плитка появилась на свет.

Пришлось признаться самому себе: ожидания не оправдались. Война с немцами так и не началась (пока что), а Игрок ничем себя не проявил. Что ж, предстояла работа. Нудная. Долгая ли? Вот это было неизвестно.

Но еще до того, как сесть за клавиатуру — а именно с помощью мощного компьютера работу и предстояло сделать — старый инженер взял два конверта. Один уже был запечатан, и на нем красовалось имя адресата. На втором ничего надписано не было. Зато он вместил в себя и первый конверт, и листок с текстом.

Инструкции для охранника были просты, как деревянная ложка:

— Товарищ сержант, этот конверт для товарища Полознева. Передать лично в руки. Дело не спешное. Полагаю, вы увидите его в течение суток, тогда и передайте.

Поручение не выглядело чем-то экстраординарным. И сержант его добросовестно выполнил.

Далее работа выглядела не очень понятно для постороннего, даже если бы тот обладал некоторым знанием в части вычислительной техники будущего. Странник, проглядывал дерево папок, открывал некоторые файлы, тут же их закрывал, вносил правки в другой файл (тот все время был открыт), снова вглядывался в длиннейшие списки...

Результатом трехневного труда оказались листы распечаток в немалом количестве. Для них пришлось взять конверт площадью в те самые листы. С ним матрикатор пошел на прием все к той же Эсфири Эпштейн. Но на сей раз слова были чуть иными:

— Эсфирь Марковна, вы будете хранить этот конверт. В случае моей смерти или исчезновения вам надлежит вручить эти бумаги лично товарищу наркому. Лаврентию Павловичу то есть. Он наверняка спросит: почему именно вас я попросил хранить бумаги. Ответ очень простой: только вы в состоянии помочь товарищу наркому в них разобраться. Товарищ Берия и сам смог бы понять, что там есть что и для чего. Но с вашей помощью он сделает это куда быстрее. Если вас привлекут к этой работе, вам понадобится оставить отдел на заместителя. У вас ведь есть такой?

Вопрос был почти что риторическим. Ответ последовал мгновенно:

— Да, есть.

С этого дня в расписание товарища коринженера добавилось нечто, ранее не существовавшее. Каждый вечер он заносил в одному ему известную запись новые добавки. Запись каждый раз спасалась на пальчиковый накопитель.

Но почему-то с каждым днем старый инженер выглядел все менее удовлетворенным своей работой. И это недовольство в конце концов проявилось в звонке наркому Берия. Разговор свелся к просьбе:

— Лаврентий Павлович, когда вы можете меня принять? Нет, не срочно, но может оказаться срочным... Завтра в девять? Буду.

Разговор получился, с точки зрения наркома, на несколько неожиданную тему.

Как всегда, товарищ Странник не тратил много времени на политесы:

— Спасибо, что нашли для меня время. Имея некоторое представление о вашей работе, предполагаю: вы не можете действовать, опираясь на предчувствия вне фактов. А у меня как раз такая ситуация и складывается. Повторяю: фактов нет. Предполагаю, — слово было особо выделено интонацией, — что в скором времени я покину вас. Не по своей воле, особо отмечу. И до этого считаю абсолютно необходимым дать... продукцию, которую советская промышленность не может раздобыть где-либо еще. И эту продукцию надо будет где-то хранить.

Лицо наркома внутренних дел отражало при этой речи лишь вежливое внимание.

— Кое-что уже сделано. Склады, находящиеся в распоряжении старшего системного администратора Эпштейн, заполнены... продукцией по ее профилю. По моим подсчетам, хватит лет этак на двадцать. Но есть кое-что иное, чего пока что советская промышленность вопспроизвести не может. В первую очередь: запчасти для авиационной продукции. Сюда включаю двигатели, детали конструкции, приборы. То же самое по бронетехнике. Ракеты вы и сами произведете. Я в курсе работ ведущих КБ по этой части. Сверх того: радиотехника, в том числе средства РЭБ. Радары не включаю, их вы и сами сделаете. А вот электронные блоки, отдельные элементы, провода — это может потребоваться в больших количествах. Кстати, средства контроля и автоматики — это применительно ко всем отраслям, металлургии и химической промышленности в первую очередь. Здесь имеется камень преткновения. Во всяком случае, он мне кажется таковым. Что до лекарств, медицинских приборов — это тоже можно, но тут вы и сами справитесь. К сожалению, по соображениям секретности не представляю возможным привлечение специалистов из соответствующих отраслей. Если я не прав — скажите. Это — если вкратце. Более полные данные — вот тут.

На стоешницу наркомовского стола брякнулись сначала пальчиковый накопитель и стопка листов.

— И на это все понадобятся склады.

Берия чуть помедлил, но потом решился:

— Вы совершенно уверены, что факты отсутствуют?

— Если я их не вижу, то, как полагаю, и никто не увидит.

— Такая работа потребует от вас большого расхода сил.

— Разумеется. Их надо беречь, пока и поскольку задача не будет выполнена.

— Вам может понадобиться врачебная помощь.

— Не уверен в пользе, но не повредит.

— Вернемся к разговору через три дня, уважаемый Странник.

Обращение гостю кабинета наркома показалось странным, но реакции не последовало.

Между тем такое было объяснимо. Берия просто использовал кальку с грузинского 'батоно'. А вот причины такого сбоя... наверное, руководитель НКВД был несколько взволнован. Он имел на то причину: обо всем этом пришлось докладывать Самому.

Отдать должное Лаврентию Павловичу: реакцию Сталина он предугадал.

— Откуда такая спешка?

Это был главный и, к сожалению, предвиденный вопрос.

— Он опасается.

— Кого? Или чего?

— Того или тех, кто устроил ему эту командировку.

Слово было весьма неточным, но вождь понял.

— Странник отличается проницательностью. Но пока что он сам и те, другие, работают на нас.

— Товарищ Сталин, по всем признакам, он бы не согласился на них работать, будь то во вред СССР, Все контактировавшие с ним мои люди как раз это и утверждают.

— Что насчет врача?

— Куратор спросил об этом в открытую. Странник полагает, что медицина в данном случае ничего не сможет сделать. Или не успеет. У него опыт пациента: один инфаркт уже был.

— Обследование это подтвердило?

— Несколько раз. Мнение медицины единодушно: инфаркт оставил след.

— То есть он, предвидя скорый уход, пытается сделать все возможное на пользу стране, заранее зная, что вознаградить мы его не можем. Идеалист.

Последнее слово не прозвучало в устах Сталина хоть сколько-нибудь осуждающе.

Берия осмелился возразить, что делал весьма редко:

— Скорее идейный. А если идеалист, то полезный.

— Дадим ему возможность. Но контроль нужен и не только врачебный.

Решение было принято.

Склады нашлись. Люди из НКВД отмыкали тяжеленные замки, с усилием открывали ворота, закатывали тележки с непонятными ящиками, сверяясь с загадочными записями и делая в них ничуть не более понятные (для постороннего) пометки.

Разговоры отличались лаконичностью.

— Позиция шестнадцать-три-два заполнена.

— Сдавай лист.

— Сергей Василич, вот по этой позиции...

— Отлично, ребята, переходим к следующей.

— На сколько ящиков?

— Трех хватит, и того-то много.

— Уже.

— Митрохин, отмечай. Переходим к четвертому.

Дежурный врач, храня полное молчание, регулярно подходил к возможному пациенту, считал пульс, а если говорил что-то, то очень кратко:

— Перерыв, товарищ Александров, двадцать минут, — не затрудняя себя указанием причин.

Никто не осмеливался противоречить.

И лишь однажды, когда товарищ коринженер уже скрылся в дверях своей квартиры, доктор спросил шепотом у майора государственной безопасности, который явно был старшим по званию среди всех, связанных с этой работой:

— Товарищ Александров в шахматы играет?

Служба приучила майора госбезопасности Полознева не пренебрегать никакими кусочками информации, поэтому он самым спокойным тоном спросил:

— Я видел как-то его играющим, но не знаю, в какую силу. Сам играю плохо. А почему вы полагаете это важным?

— Игрывал я когда-то на турнирах. Он... — тут доктор несколько замялся, — мне показалось... ну, очень сосредоточен на работе. Как шахматист, играющий на флажке.

Майор кивнул, как человек, получивший дополнительный факт к своим выводам.

Доктор промолчал о том, что шахматист, делающий последние ходы перед контрольным сороковым, находится в крайне напряженном состоянии. И это может быть не очень полезно для здоровья.

Через двадцать дней Странник отряхнул ладони, как будто те были грязными, и с широкой улыбкой провозгласил:

— Ну вот, Николай Федорович, отыграли мы с тобой программу. Теперь могу отдыхать.

— А делать-то на отдыхе чего?

— Я бы в Крым съездил, на южный берег. Горы там. Опять же, сейчас не жарко. Морской берег, пусть даже купаться холодновато. С людьми интересными поговорить. Наверняка там найдутся.

Эти слова сопровождались широкой улыбкой.

— Вот те распречестное слово, Николай Федорович: дело преогромное сделали. Так и доложи.

— Ну так ведь не я же основную работу выполнил.

— Твои люди тоже работали. Отрицать не будешь?

— Не буду. Так что, до хаты едем?

— До нее.

Уже входя в подъезд дома на Петровке, старик оглянулся, махнул рукой в прощальном жесте. И тут у него странным образом изменилась походка. Товарищ Александров шел необычно медленно и осторожно. На кратчайший миг майор подумал, что идет подопечный, как по скользкому льду. И тут до него дошло.

— Врача!!!

Сержант Иванов вспугнутым воробьем взлетел на этаж, открыл своим ключом дверь и навертел номерна телефонном диске. Ма йор успел подхватить оседающего на пол старика.

Александров все еще улыбался. Почему-то в мозгу у Полознева всплыло словосочетание 'улыбка победителя'.

— Не мельтешись, Николай, — негромко, но вполне отчетливо выговорил подопечный. — Тут никто и ничего не сделает. И все же я выиграл.

Смысл последней фразы никто из охраны не понял.

Само собой, нарком вызвал на ковер и врача, и начальника охраны. К этому моменту протокол вскрытия был уже готов. Но расспрашивали этих товарищей по отдельности.

Вопреки всем ожиданиям, Берия был настроен по-деловому, но его вопросы показались чуть странными.

— Товарищ Александров утверждал, что один инфаркт у него уже был. Вы это подтверждаете, профессор?

— Не просто подтверждаю. К сожалению, это не всегда можно констатировать по клинической картине. Но результаты вскрытия не дают возможности ошибиться. У пациента был не один, а три инфаркта; последний оказался смертельным. Но даже сам пациент вполне мог недооценить тяжесть собственного состояния после второго инфаркта. Подобные случаи я сам отмечал неоднократно.

— Вы наблюдали больного в течение двух лет. Вы также были ознакомлены с протоколом вскрытия. Есть ли какие-то основания подозревать, что не только свежий инфаркт мог сыграть роль?

— Ни малейших. Вот... на странице четыре... сосуды, снабжавшие сердце кровью, были чуть ли не полностью забиты склеротическими бляшками. Также...

Лаврентий Павлович, по обыкновению, выслушал говорившего со всем вниманием.

— Вы свободны, Михаил Генрихович. Вот ваш пропуск. Скажите товарищу майору, чтобы он заходил.

С Полозневым разговор также шел о профессиональных особенностях дела.

— Меня интересуют подробности или странности, пусть даже они показались вам незначительными. Я вас слушаю.

Майор госбезопасности чуть помедлил с ответом.

— Я много раз видел, как человек умирает от ран. Мне показалось необычным, что товарищ Александров улыбался. До самого конца. Еще странной была его последняя фраза. Я так и не понял, у кого он выиграл и что выиграл. И вот еще что. Неделю тому назад доктор Рувимский сказал, что его пациент кажется ему похожим на шахматиста, играющего на флажке. Тогда я не понял сказанное. Но потом решил справиться у настоящих игроков — что это такое. Мне объяснили: это, мол, игра при сильнейшей нехватке времени на обдумывание, когда шахматист должен быть предельно собран. Сосредоточен. Игра с громадным напряжением. Теперь я думаю, что товарищ коринженер мог предвидеть собственную смерть и как раз по этой причине тратил силы без раздумий.

— Возможно... — протянул нарком.

Сталин получил материалы, подготовленные Странником. У него ушло целых четыре с половиной дня на анализ. После этого он распорядился вызвать для беседы старшего системного администратора Эсфирь Марковну Эпштейн.

В кабинет вошла молодая девушка, одетая в черное. Мысленно Сталин отметил необычность наряда и подумал, что угадал причины того, что именно он был надет.