Ранели снова вскочила и прошлась по погребу, она не знала, куда себя деть от беспокойства. С улицы раздавались голоса, она вслушивалась, надеясь узнать хорошие известия, но все вновь стихало, и надежда угасала.
Мысли метались между вожаком и Алетом. Воспоминания причиняли боль. Сознание, будто защищаясь, переключалось на более приятные картины, например рассказы Сокола об эйманах. Когда-то она мечтала побывать в гостях у этого народа...
...Высокие сосны и кедры, пушистые ели — другие деревья почти не растут. Замки, сложенные десяток поколений назад из огромных камней, — неприступные, покрытые мхом. Люди-эйманы, живущие в них кажутся такими же замкнутыми. У них нет князей и царей. Только главы домов: дома Медведя, дома Гепарда, дома Оленя... Двадцать домов, в каждом из которых растут лишь сыновья. Мальчики, чувствующие не только себя, но и эйма — животное, которое растет вместе с ними. Они смотрят на мир глазами человека и глазами животного одновременно. Чем старше они становятся, тем лучше управляются со второй половиной. И тогда в семнадцать лет наступает день, когда они должны взять имя. Алет не рассказывал об этом обряде подробно. Ранели поняла лишь одно — все происходит на грани жизни и смерти. Ты станешь настоящим эйманом, только если сумеешь выжить, сумеешь взять имя. А Охотник проследит за тем, чтобы это не было слишком просто для тебя.
Охотник — главный враг и единственный повелитель эйманов. Он живет отдельно, не вмешиваясь в дела эйманов, лишь давая имя и совершая обряд венчания. И чтобы эйманы не забыли, какую власть он имеет над ними, с детства и до старости в семейных преданиях рассказывают о Том, в чьих руках их судьба. Он может подчинить любого эймана. Может убить, может поработить волю, может лишить детей. От него нет спасения, потому что дом каждого, кто противостанет ему, погибнет. Так произошло с домом Драконов, а дом Медведя и семья Каракара чудом уцелели.
От этих разговоров всегда становилось жутко. Алет чувствовал это и начинал рассказывать о другом. О том, что нет более свободолюбивого народа, чем эйманы. Никогда они никому не подчинялись. Все дома защищали себя сами, и еще не случалось, чтобы люди смогли победить их. Среди эйманов немало искусных ремесленников, но в основном они занимаются торговлей. Путешествуют по трем материкам Гошты, дешево покупают — дорого продают. Знают, благодаря эйму тайные тропы, заранее видят засаду. Им не страшна непогода — они чувствуют наступление ненастья. Алет рассказывал, что разбойник Ир несколько раз пытался грабить его караваны. Но Сокол встретился с ним и предупредил: "Все твои люди будут умирать неожиданно и странно, если ты не оставишь меня в покое". Ир, конечно, не поверил. Тогда Алет стал посылать эйма-сокола к его людям, когда они оставались в одиночестве. Они умирали один за другим, и никто не видел, как и почему это происходило. Ир сдался: пообещал никогда не трогать того, что принадлежит Соколу. Так защищал имущество не только Алет, поэтому на Гоште не встречалось более удачных купцов.
Самым влиятельным был дом Воробья — его глава в прошлом году отметил семидесятилетие, а родственники насчитывали более трехсот человек. Ему противостоял дом Гепарда — не самый многочисленный, но очень могущественный, возможно, потому что нынешний Охотник вышел из этого дома. Старейшины этих домов, входили в городские советы, ссужали деньги не только графам, но иногда и королям на всех материках Гошты, и таким образом эйманы влияли на происходящее в странах больше, чем могли предположить люди. Ни одного человека эйманы не вводят в свой круг, и никто не догадывается, что их предводители с татуировкой животного на груди возле сердца, и не люди вовсе. Лишь когда приходит пора создавать семьи, молодые парни приводят к себе в дом женщин, которые больше никогда не покидают стен непреступных замков...
Ранели тяжело вздохнула. Алет и ей такую судьбу готовил? Да разве ей усидеть дома? Нет, как бы ей ни хотелось, она не смогла бы стать хорошей женой Алету. Сидеть у окна и ждать, когда он вернется из очередного путешествия — это не по ней. Неужели Сокол не понимал этого? Наверно, понимал. Потому и распрощался.
3 юльйо, замок графа Иецера
Сквозь кровавый бред Тевос слышал чей-то тихий плач, и разум говорил, что он мужчина, он должен узнать в чем дело, утешить. Даже если у самого не осталось ни сил, ни воли, он должен. Он будто тонул в месиве из крови, кусков плоти, костей и волос, все пытался всплыть на поверхность, стряхнуть с себя мерзкую слизь, и увидеть, кто же это плачет, но как только казалось, что он нащупал под ногами дно, снова оскальзывался и тонул. Когда мерзкая жидкость хлынула в нос, забивая легкие, вожак понял, что это конец: если не сможет выбраться сейчас, не сможет никогда. Отчаянным рывком он бросил тело вверх, чтобы глотнуть воздуха и очнулся.
Воздух обжег носоглотку, будто он вдохнул огненный жар. Неужели и там все изранено серебром? Тут он снова услышал плач. Тевос сделал усилие и открыл глаза. "Опять эта милая девушка. Почему она плачет? Кто ее обидел? Эх, если бы я не чувствовал себя как кролик, с которого живьем содрали шкуру..."
Она заметила, что вожак очнулся, слезы закапали чаще:
— Простите меня, — запричитала она прерывающимся голосом. — Простите. Я не думала, что они будут так с вами... Я дам вам умереть, если хотите.
"Добрая душа", — усмехнулся про себя — лицо болело, он не мог не только откликнуться — даже улыбнуться ей. Опять прикрыл веки. Девушке это не помешало, она продолжала разговаривать вполголоса:
— Мама уснула, — объяснила "сиделка". — Она очень устала. Я тоже устала, но они не должны об этом знать. Они должны думать, что мы сильные, что мы не сломлены. Отец так учил. Если поймут, что мы отчаялись, будет еще хуже. Отец нас обязательно вытащит отсюда. Он найдет нас, где бы мы ни были. Тогда вас тоже спасут. Может, все-таки я перевяжу ваши раны еще раз? — на его лицо упала слезинка. Тевос посмотрел в очаровательное лицо. — Мне очень страшно, — доверительно сообщила девушка. — И даже мама не знает, как мне страшно. А когда вы рядом, я почему-то верю, что все будет хорошо. Можно я перевяжу ваши раны?
Она вглядывалась так просительно, что вожак опять внутренне рассмеялся. Как она трогательна в этой просьбе. Что ж, если женщина просит... Почему бы и не разрешить спасти себя еще раз. Может, и не зря будущее виделось таким туманным. Может, если он позволит лечить себя, то останется в живых, может, ее отец спасет всех — она так в это верит. Хотя вряд ли он относится к оборотням с такой же нежностью, как это милое создание. Тевос медленно закрыл и открыл глаза, давая согласие на лечение. Девушка тут же развила бурную деятельность. Он и вправду ей помогает. Если бы не он, девушка погрузилась бы в печальные мысли, ей стало бы еще страшнее. А так есть занятие. Очень важное: спасать полумертвого оборотня.
Тевос стискивал зубы и тяжело дышал, когда спасительница меняла повязки, накладывала мазь. Вскоре проснулась мать, воскликнула возмущенно:
— Ойрош, что ты делаешь? Ты ведь обещала...
— Он разрешил, — теперь голос звучал так твердо, что и не подумаешь, будто это она плакала четверть часа назад.
Мать подошла, чтобы помочь. Вдвоем они управились быстрее. Впервые вожак осознал, что лежит голый, но стыда не появилось: на пороге смерти, теряешь чувствительность к обыденным вещам. Если бы он хотя бы говорить мог — обязательно бы попросил, чтобы прикрыли...
На этот раз Тевос потерял сознание после того, как мазь наложили и на грудь, и на спину.
...Он стоял на коленях в храме Эль-Элиона. Огоньки на стенах то колебались как пламя свечи, то застывали будто звезды. В любом случае света они не давали. В полной тьме он стоял на коленях и чувствовал себя абсолютно одиноким и беспомощным. Невольно вспомнились строки Елиегоэная, ногальского поэта:
"Погружаясь в себя, ничего не находим,
Там пустота.
Выходим в космос, рыщем взглядом,
Ан, и там ничего,
Кроме звезд".
Елиегоэнай был смелым поэтом, чего стоит хотя бы это словечко "космос". Не "вселенная", как в священных книгах, а космос — как у ученых-астрологов. Другие боялись использовать в поэзии слова из научных трактатов, а он не боялся. Поэтому других забудут, а его будут помнить...
"Ничего, кроме звезд". Вот так он себя и чувствовал сейчас: ничего кроме звезд. Все надежды напрасны, если они не справятся сами, никто не поможет. Но он все же стоял на коленях и ждал чего-то.
Будто ветер пролетел по храму, будто чья-то рука погладила по голове, и он оказался среди стаи. Впереди стояли князья — все как один старше его. Смотрели сурово и недоверчиво, а он запрокинул голову к небу и заговорил: об урожае, о смерти, о войне, о голоде, снова о смерти... И лица князей суровели, а потом что-то вроде мимолетного страха коснулось их — тоже походило на ветер, пронесшийся по лицам. В следующее мгновение кто-то обхватил его сзади и бросил в чан с кипящим серебром. Тело горело, кожа облазила клочьями, а он все вытягивал шею, чтобы увидеть там, в вышине, звезды. Хотя бы звезды, раз больше ничего нет...
К вечеру Тевос пришел в сознание. Страшно мучила жажда. Девушка с диковинным именем Ойрош спала в кресле рядом с ним. Свеча стояла позади, на столе, так что лицо не разглядеть: вместе с жизненными силами ушла и острота зрения оборотня. Лишь обоняние еще помогало отличить дочь от матери.
Кажется, герцог решил сегодня больше не беспокоить Тевоса. Тазраш никуда не торопился, поэтому дал пленнику немного оклематься.
Тевос приоткрыл рот, но так и не смог произнести ни звука — настолько пересохло горло. Ужасно чувствовать собственную беспомощность, но не страшнее, чем в видении, которое промелькнуло только что. Он всматривался в сторону девушки, надеясь, что она почувствует взгляд. Не выдержав, глухо застонал. Ойрош вскочила, подбежала к нему.
— Что? — с тревогой спросила она. — Вы что-то хотите? Может быть, пить? — безошибочно угадала девушка. Тевос облегченно закрыл глаза.
Ойрош поднесла к губам бокал, но он резко дернул головой. Только вина не хватало.
— Не хотите вина? — сообразила девушка. — Дать воды?
Он вновь выразил согласие. Вода, которая полилась в рот, показалась сладкой. Она несла облечение и силу. Тевос опустошил кружку и с облегчением откинулся на подушки. А затем прошептал с мольбой:
— Прикройте меня чем-нибудь!
— Вам холодно? — изумилась девушка.
— Да, — соврал он.
— Не может быть, — обличила она. — Вы стесняетесь. Но на воздухе раны заживут лучше. Хотя... — Ойрош легким движением прикрыла его снизу.
Тевоса это вполне устроило. Теперь он мог продолжать рассматривать спасительницу.
— Вам лучше? — осведомилась она, заметив этот взгляд.
— Да, — голос тоже обрел силу.
— Можно поговорить с вами?
— Ойрош! — в голосе матери отчетливо прозвучал упрек.
Девушка коротко глянула в ее сторону.
— Как вы считаете, я веду себя неприлично? — поинтересовалась она.
— Нисколько, — вожак даже улыбнулся, хотя ожоги на лице тут же дали о себе знать, и он, охнув, сморщился и прикрыл веки.
— Вот видишь, мама. Да и вообще что значат здесь и сейчас приличия? Ты не знаешь, сколько нам осталось... — эти слова Ойрош произнесла ровным, почти безразличным голосом. Говорила о смерти, как хозяйка рассуждает о грядущем посеве: может, распогодится, и посеем завтра, а может и на неделю придется задержаться. — Как вас зовут? — обратилась она к оборотню.
— Тевос, — представился он. — Тевос Восгран.
— Я Ойрош Шонгкор, а моя мама — Унайзат Шонгкор. Она сейчас краснеет и смотрит на меня с укоризной. Порядочные девушки не ведут себя так, как я. Вы тоже так считаете?
— Нет, — он постарался говорить серьезно, хотя это нелегко давалось. — В стае девушка может начать разговор, так же как мужчина, и никто ее не осудит.
— В стае, — повторила Ойрош эхом. — Отец не любит стаю, — заметила она. — Может, потому что он никого не любит, кроме своей семьи, а может, потому что боится, что вы попытаетесь прогнать его, и начнется война. А вы берете в плен людей? — она прищурилась.
"Вряд ли меня спасет кто-то кроме стаи, — решил Тевос. — Как чувствовал..."
— Нет. Мы стараемся не иметь отношений с людьми.
— Почему? — разговор Ойрош вела будто без всякого интереса. "Хочет чем-то занять себя, чтобы меньше думалось о грустном. И задала вопрос, для того чтобы просто спросить о чем-то. Я отвечу", — Тевос не судил девушку за это, он готов был послужить ей хотя бы так.
— Наверно, это традиция. Мы считаем, что люди превратили поклонение Эль-Элиону в обряд, они не вкладывают в это душу, потому что погрязли в грехах.
— То есть, общаясь с людьми, вы можете оскверниться?
Тевос пригляделся: "Я ее задел?"
— Не совсем. Люди могут заразить нас. Заразить пренебрежением к заповедям Эль-Элиона.
— Вы так нестойки? Что же у вас за вера?
"Точно. Обиделась. Столько высокомерия..."
— Я не хотел вас оскорбить. Как я сказал, это, скорее, традиция и, скорей всего, ложная. Подкрепленная тем, что люди ненавидят нас и стараются убить при первой возможности.
Ойрош кивнула. Тут же встрепенулась:
— Может, вы хотите есть? У нас есть немного каши...
— Нет, — устало пробормотал он. — Я, пожалуй, посплю немного. Устал.
— Простите!
Он собрался сказать, что ничего страшного, что приятно было поболтать с ней, но не смог. Силы стремительно покидали его. Слова пронеслись в мыслях и канули в чернильную тьму беспамятства.
В это же время в замке
Илкер очнулась и испуганно обвела глазами комнату. Неужели она еще во дворце? За время болезни сон и реальность переплелись так тесно, что она не сразу поняла, на каком свете находится. Рядом с кроватью на стуле сидела подруга. Пайлун заметила, страх в глазах девушки, хотя и не знала его причину. Ласково вытерла лоб влажной тряпицей. Пожалела:
— Бедная, как же ты могла так простудиться?
Илкер вздохнула: болезнь — это не самое страшное. Но почему во сне видится один и тот же город? Разве такое бывает? Хотя, наверно, в болезни бывает. К тому же Пайлун дает какое-то лекарство. Кажется, она говорила, что его принес Полад. Но странно, что всегда происходит одно и то же: как только она принимала лекарство, хотелось спать. А когда засыпала, попадала в город со страшным храмом — Храмом судьбы. "Может, это лекарство так действует?" Пайлун и сейчас поднесла к ее губам чашку. Илкер попыталась отвернуться, как в прошлый раз, но на этот раз подруга осталась непреклонной.
— Надо выпить! Полад приходил, — объяснила она. — Страшно ругался, ногами топал. Я еще его таким не видела. Сказал, что уволит меня и возьмет другую горничную, которая будет тебя лечить, а не убивать. Я его боюсь. Хорошо, если только уволит, а ну как в тюрьму посадит? Да и тебя не хочу убивать. Когда ты его чай пьешь, у тебя жар спадает. Так что придется тебе пить. Полад откуда-то все знает! Сразу догадывается, что я тебе меньше лекарства дала. Как будто мысли мои читает. Может, не зря говорят, что он колдун...
