Рэми медленно поднял взгляд, в котором еще не высохли слезы и посмотрел на Эллиса так, что Кадм хотел было вмешаться и не дать не очень понимающему, что он делает, Рэми убить наглеца-мальчишку, но вспыхнувший на мгновение синим взгляд мага смягчился, и Кадм с удивление понял, что они разговаривают. О чем, он не знал, но глаза Рэми медленно теряли безумство, наполняясь сначала удивлением, потом теплом, а позднее — становясь жесткими.
— Может, ты и прав, — сказал, наконец-то Рэми.
Он устало поднял руку и провел ладонью по щеке Эллиса, там, где прорезала кожу глубокая царапина. Полился от пальцев зеленый свет, маг-рожанин чуть вздрогнул, а когда Рэми убрал руку, от раны не осталось даже следа, а из глаз Эллиса исчезла тяжесть усталости.
— Спасибо, мой архан, — сказал мальчишка.
— Ты мне будешь нужен этой ночью, — спокойно ответил Рэми. — А теперь оставьте нас. Мне надо поговорить с телохранителем. Наедине.
— Ну да, хоть кто-то здесь знает, чего он хочет, — удивленно прошептал Кадм, когда маг-рожанин поднялся с колен и поклонился телохранителю принца. — Вы получите то, что хотите, Эллис. Видят боги, получите. Уж я-то прослежу.
Рэми оказался той ночью разговорчивым. Кадм молчаливым. Хозяин говорил, телохранитель принца слушал, и медленно текла за окнами морозная ночь. И когда смолкло все вокруг, а уставший, опустошенный долгим разговором Рэми заснул в кресле, вышел Кадм из спальни друга.
И тотчас скользнула в спальню упрямая, молчаливая тень, заботливо прикрывая спящего Рэми теплым одеялом.
"Думаю, здесь уже воля богов, — сказал Лан, проследив за взглядом своего архана. — Эллис явно гораздо более связан с Рэми, чем мы думали."
"Я заметил, — недовольно ответил Кадм. — Проследи за обоими. Помни, что Рэми мне нужен на посвящении живым и здоровым".
Кадм в ту ночь тоже не спал. По его приказу в город выехали два отряда. Один — за Бранше. Второй — за Эдлаем.
— Именно ты, дружок, лично попросил меня вернуть Жерла в столицу, — прошептал стоявший у окна Кадм, проследив за посланниками взглядом. — Наконец-то, я тебя достал!
Рэми открыл глаза. Он дал Кадму и остаться в неведении.
Эдлай невиновен. Проведет ночь в тюрьме, ничего, долг платежом красен, а Рэми знает, где искать виновных. Но найдет их сам, только этой ночью у него достаточно силы, чтобы справиться с магами Шерена. Один раз он уступил брату, дал себя уговорить, второго не будет. И больше никто не умрет.
"Я расскажу тебе сказку, мой друг. Сказку о странном растении... О плети богов. О лозе Шерена."
— Эллис, собирайся, — прохрипел он, и рожанин вздрогнул.
— Я думал, вы спите, — прошептал он.
— Этой ночью не суждено нам поспать, — ответил Рэми и тотчас добавил:
— Чему ты радуешься? Никто не сказал, что мы вернемся живыми.
— Я радуюсь слову "нам", мой архан, — лучезарно улыбнулся Эллис.
"Этой ночью я могу не вернуться живым, — поправился про себя Рэми. — Но уж ты-то у меня будешь жить, несмотря на твою невесть откуда взявшуюся собачью верность."
22. Глава пятнадцатая. Хариб.
Сегодня привычные, убранные в белое покои казались неожиданно холодными. Арман опустошал уже пятую чашу бодрящего зелья. Но помогло мало — все равно слипались глаза и сбивала с ног усталость. Вымотали жрецы связи, вымотало окутанное болью сопротивление Нара, вымотала бессонная ночь у постели хариба и долгая, изнуряющая борьба за жизнь своей тени.
Зудели запястья, на которых всю ночь светились знаки власти, болела голова, пересохло во рту. Но Арман упрямо пил надоевшее зелье, потому как отдыхать сейчас было некогда. Нара из-за черты он, слава богам, вытащил, теперь надо пережить еще один день — день посвящение Рэми. Брату Арман тоже нужен, а выспаться можно и потом.
Арман вытер ладонью пот со лба и обернулся. Нар лежал на кровати. Бледный, холодный, но все ж живой. Спасибо богам!
— Несколько дней он проспит, — сказал напоследок жрец. — И вам стоило бы отдохнуть...
— Некогда мне отдыхать, — ответил Арман, посмотрев на Нара.
Бледен. И сердце, обычно столь нескорое не проявление чувств, теперь разрывается от бессилия. Хочется помочь, а не знаешь как. А ведь когда-то Ар считал его всего лишь слугой... как давно это было. И лишь по прошествии многих лет начал он доверять "мальчишке".
Арман сел в кресло и закрыл глаза. Никогда ему не забыть вчерашнего дня.
Рэми поддался уговорам быстро, наверное, слишком быстро, но поддавшись, будто замкнулся. Все так же сидел он напротив брата в той проклятой таверне, все так же медленно пил вино и слушал Армана внимательно, отвечал на вопросы, но мыслями был явно где-то далеко.
Ждет своего гостя, понял Ар, и сходит с ума от ожидания... Но через мгновение с ума сошел сам дозорный.
Сначала был холод. Потом чужой, тягучий страх... Где-то рядом кричал Рэми, скрутила резкая боль. Начала лопаться от жара кожа. И уже не было сил даже дышать, вырваться из лап боли. Жить...
Магия Рэми окутала Армана мягким одеялом. Позволила вздохнуть, наполнить воздухом легкими. Только не его легкие дышали, чужие, не его боль уходила, чужая, не его жизнь возвращалась — чужая. И чужое тело пылало. Чужие губы стонали. Чужой страх разрывал голову. А знакомая, братская сила помогала выдержать...
— Ар, что же ты? — услышал он встревоженный голос Рэми. — Что же ты...
Распахнулась дверь, впуская сквозняк. Потухли вдруг все светильники в таверне, вошел внутрь жрец связи с синем балахоне, и склонились перед ним в глубоком поклоне встревоженные люди Армана.
— Ваш хариб умирает, мой архан, — поклонился жрец сначала Рэми, потом Арману. — Отпустите его?
— Нет! — выдохнул Арман раньше, чем успел осознать слова жреца. — Никогда его не отпущу.
— Тогда вытаскивайте Нара из пламени сами. Мы все понимаем, архан, но на магический огонь тратить сил не намерены. Откроем вам переход к харибу... большего сделать мы не в силах.
— Нет, Ар! — побледнел Рэми. — Не смей! Не пущу! Стой!
Арман смел. Грубо оттолкнул брата, зло посмотрел на жреца, который мог спасти Нара, а не хотел, и, вдохнув побольше воздуха, вошел в милостиво открытый для него переход.
Сразу же стало темно, и весь мир окутался бушующим, черным пламенем. Дышать, нечем дышать. Дым врывается в легкие, пытает болью, пытается остановить. И уже почти поддаешься, почти падаешь на колени, а все же идешь вперед. Нельзя останавливаться! Нельзя сдаваться! Надо идти, держаться за тонкую ниточку, стремясь к душе Нара... что рвется из тела. Молит... отпустить.
Никуда ты не пойдешь! И не осилит нас огонь, не убьет черный дым, не прижмет к земле чужая сила. И руки уже сами тянутся к телу хариба. Притягивают к себе, окутывают плащом, защищая. Не уйдешь, не дам!
Нар застонал. Страшно к нему прикасаться — одежда, кожа, все стало жидким, перемешалось, расплавилось в магическом пламени, а само тело походило на пылающий черным факел.
Жжет пламя и Армана. Лижет белоснежный плащ, подбирается к волосам. Тянет к земле тело хариба. Тяжелый... какой же ты тяжелый, Нар. И не шевелишься, почему?
Неужели мертв? Неужели Арман опоздал?
Дым застилает глаза. Рвет на части легкие от кашля. И уже не видно, куда идти, да и не хочется...
— Ар! Придурок! Вернись!
Арман упал на колени.
— Вернись, кому говорю! Услышь меня!
Арман медленно поднялся и пошел на зов брата.
Что же, думал Арман, гладя волосы Нара, Рэми спас еще одну жизнь — твою... И я рад, что не дал тебе уйти. Рад, что десять лет, что мы вместе, это не последние...
— Помнишь, как мы встретились, Нар? — прошептал Арман на ухо харибу. — Никогда не говорил тебе, но я помню...
Арману было всего четырнадцать. Ар помнил, что в тот день шел снег. Что он устал, страшно устал от поездки в деревню, от изнуряющего долгого допроса, после которого рожанин все же признался:
— Это я убил жену. И любовника убил я. А вы бы, архан, на моем месте не убили бы?
Ар убил бы, убил бы сейчас каждого, кто посмел бы остановить и не пустить к теплу, к отдыху. Все же сложно быть единственным арханом на всю округу. И суды он вершит, и виновных он карать приказывает.
Ар с облегчением бросил поводья мальчишке, соскочил с Вьюнка и направился к дому. И уже дошел до входной двери, как вдруг его внимание приковала фигура на другом конце двора. Ар остановился.
Он так устал. От чужой глупости, от чужих проблем, от вечных сомнений — а поступает ли он правильно? Или, может, делает еще хуже? Но были случаи, когда Ар не мог пройти мимо, как теперь, потому вновь и вмешался. Он подбежал сзади, перехватил руку Зары. Не дал опустить топор.
— Убью! — зашипел кузнец, резко оборачиваясь. Увидев четырнадцатилетнего архана, он застыл. Сжался весь как-то, и глаза его, до того пылающие злостью, вдруг наполнились страхом.
Ар скривился. Что же, другого он и не ждал. Наивные крестьяне. Думают, что архан не слышит шепота за спиной, не замечает страха в глазах, не видит, как хватаются за амулеты, просят богов о защите. От него, от Армана, как будто он какое-то чудовище.
— Это всего лишь простые люди. А ты — сын ларийцев, — отвечала на вопросы хрупкая, вечно бледная няня.
Арман верил. Потому что больше верить было некому.
И теперь, под хлопьями снега, страх кузнеца уже не раздражал. Даже на раздражение нужны силы. А сил не было. Было лишь усталое отупение.
— За что ты его? — Ар отобрал у кузнеца топор и посмотрел на юношу, почти мальчишку, что свернулся калачиком у дровни.
Заморыш. Откуда только взялся? Одет в рванье, волосы спутаны, слиплись. И воняет от него кровью, да навозом.
— Дык... — замялся Зара. — Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя, тварь, туда пустил?
— Я не вор, — прошипел звереныш, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. — Я не вор, верьте, архан.
— Верю, — согласился Арман, улыбаясь.
Ему вдруг захотелось спасти пришлось, а почему — Арман и сам не знал. Может, просто нравилось ему смотреть на побагровевшего кузнеца, нравилось, как трясся верзила, хоть Арман на голову и ниже, да и в плечах гораздо уже.
Дрожишь?
Вот и мальчишка дрожит. А все равно упрямо ползет по талому снегу к коленям, обнимает их и молит:
— Пощади, архан!
— А чего б не пощадить, пощажу, — усмехается Арман, не замечая, как грязный мальчишка испачкал дорогой плащ. И все так же не спуская взгляда с красневшего все более кузнеца. — К приказчику его сведи. Прикажи вымыть и к домашним слугам приставить.
— Ох, архан, верьте мне, — начинает ныть кузнец. — Не стоит он того. Без добра вас оставит...
— А ты мне не перечь! — отрезает Арман, любуясь реакцией рожанина: жирное лица мужчины идет пятнами, и он вновь сжимается от страха:
— Слушаюсь, мой архан... Как скажете.
Ар бросает последний взгляд на мальчишку, да смущается, когда карие глаза вспыхивают благодарностью. Преданностью.
И нет во взгляде пришлого даже капли страха. Но Арман знал — пока нет. Все они поначалу Арманом восхищаются, а потом, наслушавшись слухов, начинают ненавидеть.
Странные то были времена. Медленно прошла зима, унесла несколько рожан. Но миловал, прошел мимо обычный для последних лет голод.
Незаметно пролетела весна, ранняя в этом году, теплая, лаская. Пришло и лето. Знойное, испепеляющее, но щедрое на дожди, прошлось оно по полям, заставляя пожелтеть богатую в этом году ниву.
Мальчишка, или Нар, за это время округлился, утихло в его глазах отчаяние, пришло ему на смену холодное, уверенное в себе спокойствие и обожание... Мальчик обожал своего архана. К концу лета мало что осталось в нем от грязной жертвы кузнеца, а Ар постепенно привык к нетребовательному, но частенько полезному слуге. И, что самое главное, к тому, кто не спешил исчезать.
Исчезновения слуг были головной болью Армана и нерешенной загадкой. А узнать причину нельзя — стоило кого спросить, как тот замыкался, начинал дрожать, заикаться и что-то бормотать о приказе архана. Не Армана, естественно, а опекуна.
Зачем Эдлаю понадобилось играть в тайны, Арман не знал. Он вообще мало что знал об опекуне, больно редко появлялся тот в поместье. Но воспитанника не забывал — окружал невидимой заботой, то и дело отправлял в поместье гонцов: они привозили приказы дозорным, забирали списки необходимых покупок, присылали новых учителей.
Последних Арман не любил. И не всегда понимал, к чему мучить себя бесконечными уроками магического боя, верховой езды, танцев, чередующихся с лекциями по математике, тактике, истории, медицине, словосложения, и прочей ерунды.
Учителя сменяли один другого, наука давалась Арману легко, почти играючи, и к пятнадцати годам он вырос сильным, ловким и разумным. Гораздо более разумным, чем требовалось для управления небольшим поместьем.
Потому и ожидал пятнадцатилетия Арман с нетерпением. Знал он, что в этот день придет письмо от повелителя Кассии, знал, что решится его судьба, и надеялся покинуть захолустье, окунуться в настоящий мир, полный славы, приключений. А ждать осталось недолго — всего один день.
Но время тянулось, растягивалось, и к вечеру Арман, сам того не заметив, оказался на балконе, не зная, чем бы себя занять и скрасить ожидание.
Медленно заходило летнее солнце. Окрасился парк в розовато-желтые оттенки, обострились запахи. Опустился на душу покой...
Но и его нарушили тихие шаги и покашливание.
— Травяного отвара, мой архан? — спросил Нар.
Арман усмехнулся — отвара? Завтра, в это же время, он отведает настоящего вина. Завтра.
Травяной отвар горчил и отдавал мятой. Бросив взгляд поверх нефритовой чаши, Арман заметил въезжающих в парк двух всадников и сразу же подумал о стоявшем за его спиной слуге:
— Старайся не попадаться на глаза опекуну, — предупредил он Нара, вспомнив о давнем недовольстве Эдлая.
Письмо от опекуна пришло через лунный цикл после появления рожанина, а в письме — выговор. Неразумно брать в дом чужого, не к добру верить незнакомцу. И будет лучше показать его жрецу родов: "Обещай, что покажешь! — настаивал Эдлай. — Это важно, мой мальчик!"
Арман честно хотел показать. Он даже посадил Нара за собой на лошадь и отвез в старый храм родов. Но возле самых дверей, уже спешившись, он посмотрел на мальчишку и спросил себя — зачем? Зачем Эдлаю надо показывать слугу жрецам? Чтобы отдать Нара законному владельцу, архану? Тому самому, чья плеть навсегда оставила следы на плечах мальчишки?
Арман в первый раз ослушался. И в первый раз солгал — отписался, что к жрецу мальчишку водил, но жрец ничего особенного в нем не нашел. Не мог он больше отказаться от преданного слуги, от его спокойных глаз, от лишенного страха взгляда.
Временами, когда смотрел он на Нара, казалось ему, что он смотрит в зеркало. И зеркало то начинает волноваться, когда волнуется Арман, внимательно слушает, когда он говорит, и понимает гораздо лучше, чем Арман понимал себя сам.
Разве так бывает, — что не в силах отказаться от собственного слуги, и волнуешься, ждешь, когда его нет, когда задерживается слишком долго... и в то же время не хочешь неволить, не хочешь заставлять, жаждешь видеть в его глазах: "Да мой архан, я знаю."
