— Все? — спросил Сигурд.
— Все, — ответил конунг.
Сигурд поднялся и обвел взглядом молчавшую толпу.
— Так вот што, брат, — сказал Сигурд, — и вы все, родичи. Уж простите великодушно, а только ничего не выйдет. Коль я на это соглашусь, Улла руки на себя наложит. Так и случится, можете поверить. А она мне дочь, хошь и нареченная. Я палачом отродясь не был — и не стану, уж не обессудьте. И ты тоже, брат. Умом я тебя понять могу, да только и ты меня пойми. Дочка мне она. Ну, не могу я просто взять и к смерти ее приговорить. Не могу. Простите, родичи. Вот все мои резоны, судите, рядите, а мне деваться некуда. Я свое сказал, боле нечего добавить.
Зрители поразевали рты. В полной тишине конунг произнес:
— Эх, и до чего же ты упрямый!
Сигурд согласно нагнул голову:
— Семейное, видать.
Они стояли и смотрели друг на друга. Потом конунг бросил:
— Ну, и зря. Ничего с ней не случится, переживет. В ее-то возрасте по сту раз влюбляются, подумаешь!
— Не скажи, — ответил ярл. — Дело не так просто. Можешь верить, можешь нет, а только я за ними уже две недели наблюдаю. Вижу я, глаза-то есть. Да сам взгляни на них, неужто не заметно?
Зрители, как по команде, повернулись, шесть сотен любопытных глаз уставились на Уллу и на Брана.
Улла вдруг обмякла, словно из нее выдернули стержень, и начала сползать на снег. Бран схватил ее, вместе с ней повалился на колени, Арнор и Раннвейг кинулись к нему... Толпа заколыхалась. Люди вытянули шеи, пихались, желая посмотреть. Шум нарастал, народ начал напирать на лавки.
— Доча, што ты? — Сигурд растолкал не в меру любопытных. Крикнул, отгоняя их от Уллы:
— Да не нависайте вы! Што вам, представление?! Воздуху ей дайте!
Хелге и Бран привели Уллу в чувство. Она повела вокруг затравленным взглядом, заслонила ладонями лицо. Бран обнял девушку, стараясь собой отгородить от публики.
Сигурд глядел на конунга. Тот хмурил брови. Сигурд сказал:
— Будь человеком. Ты ж ей отец. Сам ведь говорил, што не отрекаешься!
Конунг отвернулся. У него было упрямое и жесткое лицо.
— Ведь ты не камень! — крикнул Сигурд. — Я тебя знаю! Эх, да што же это...
Отвернувшись, Сигурд склонился к Улле:
— Сядь, доченька, сядь. А вы отойдите, живо, ну? Не лезте!
Его никто не слушал, люди с горящими глазами толкались возле Уллы. Сигурд выхватил кнут.
— Гоните их! — крикнул он своим. — Живо!
Его семья вскочила с лавок, Видар с приятелями — тоже. Возникла свалка, давка, и прошло несколько минут, прежде чем им удалось оттеснить любопытных. Все это время конунг стоял в стороне. Когда площадка наконец очистилась, Сигурд произнес:
— Ладно, родич, с тобой, как видно, каши не сваришь. Думай, время у тебя есть, до свадьбы ихней. После — не прогневайся. А мы уходим. — Ярл сделал знак рукой, и его домашние задвигались.
— Погоди, — в спину Сигурду негромко молвил конунг.
Сигурд остановился. Конунг молчал и хмурил брови.
— Што? — спросил Сигурд.
В ответ — ни звука.
— Да чего молчишь-то?! — воскликнул ярл.
— А это у него манера такая издеваться над людьми! — громко сказал Видар.
Сигурд и конунг обернулись. Видар выступил вперед. Он ухмылялся, синие глаза блестели, будто льдинки. Сигурд произнес:
— Уж хоть бы ты не вмешивался, а?
Видар будто не услышал.
— Ну, чего, папаша? — он скрестил руки на груди. — Веселишься? Развлекаешься? Настроение себе подымаешь?
— Иди отсюда, — бросил конунг. — Не до тебя.
— Ну, не-ет, — Видар усмехнулся. — Я, может, тоже повеселиться хочу, чего же все тебе одному.
— Поговорите опосля, — попытался образумить Сигурд. — Дай нам закончить.
Видар сощурился:
— Это, значит, вы тут судьбы вершить будете, а я стой в стороне? Вот уж дудки. Я тоже хочу участвовать, не тебе же одному над всеми изгаляться, — Видар подмигнул отцу.
Конунг потемнел, как небо перед бурей. Он старался держать себя в руках, но было заметно, что это стоит ему невероятного труда.
— А я говорю, проваливай, — отозвался он. Сигурд подошел ближе и сказал:
— Слышь, Видар, уйди ты от греха. Ну, я прошу! — ярл повернулся к конунгу:
— Охолони! Ты што, не видишь, он нарошно тебя заводит!
И снова Видару:
— Ступай отсель. Не время тут, не место счеты сводить, народ ведь смотрит.
— И отлично, — Видар обвел взглядом все еще шумевшую толпу. На лице были насмешка и презрение. — Делать им нечего, вот и смотрят. Мне-то что? Я секретов не держу, в отличие от некоторых. Верно, а, папаша?
— Заткнись, щенок, — ответил конунг. — Заткнись и убирайся. Не смей встревать, когда старшие разговаривают.
— Почему бы мне не встрять? Это всё и меня тоже касается.
— Каким же боком оно тебя касается, а-а?
— Да вот этим, — Видар хлопнул себя по заду. — Ты чего же думал, я в стороне останусь стоять, покуда ты тут будешь над людьми измываться, так, что ли? Ну, уж нет, папаша, это времечко прошло. Я ведь тоже мальчик взрослый. Хрен ты теперь от меня дешево отделаешься.
— Эй-эй! — остановил Сигурд. — Угомонись-ка! Это што еще такое?
Видар перевел на ярла взгляд. Прозрачные глаза смотрели холодно, со злостью.
— Ты бы лучше не вмешивался, родич, — посоветовал юноша. — Иди своим сыновьям указывай, чего им говорить, а это мой отец, и я уж сам разберусь, как с ним обращаться.
Сигурд насупился, открыл было рот, но не успел вымолвить ни слова, потому что конунг опередил.
— Дожились, слава Одину, — тихо, яростно выговорил он. — Этот сопляк уже решает, как ему разговаривать с отцом. Вот еще поганка! Да я с тебя сниму штаны и выдеру, засранец. Говно сопливое! Выдеру, как сидорову козу! — конунг сделал движение, будто собирался подойти. Видар не шелохнулся. Глаза были как ледяные щелки, на виске набухла жила, а ноздри раздувались. Казалось, будто шерсть встает у него дыбом на загривке.
— Охота посмотреть, как ты это сделаешь, — процедил он. — Ты, может, думаешь, я пацан? Или малявка зим пятнадцать, тебе ростом под плечо? Ну да, с такими-то ты храбрый, прям орел, без страха и упрека шкуру спустишь, ни на что не поглядишь. Да только ты немножечко ошибся, папаша дорогой. Я уж не мальчонка. Иди, попробуй, тронь. Руки оторву!
— Слушай, брат, — сказал Сигурд конунгу. — Пошли отсюдова. В другом месте докончим, право слово!
— Нет уж, погоди, — конунг так смотрел на Видара, будто увидел в первый раз. — Это что же ты, поганец, угрожаешь мне? Да? Угрожаешь ты мне, что ли?!
Видар склонил голову к плечу:
— Ты, слава богам, вроде не глухой. Разуй уши, да прислушайся.
— Ты как с отцом-то разговариваешь, бесстыдник? — сказал Сигурд. — Не совестно тебе?
Видар вновь заговорил, и голос звенел от сдерживаемой ярости:
— Значит, мне должно быть совестно, да? А он? А ему не совестно? А он — как он разговаривает с нами? Какие слова он нам говорит? У него какое есть на это право? Почему он может себе позволить унижать и обзываться? Почему? По какому такому закону? Кто ему такое право дал? Ты? Или, может, боги?!
— Я твой отец! — рявкнул конунг.
Видар сжал кулаки.
— Вот именно! Отец! — от крика юноши толпа притихла. — Раз ты отец — так объясни, для чего нужны родители? Чтобы топтать своих детей? Отыгрываться на них? Тогда бы лучше не рожали! Заведи себе вон шавку, да шпыняй! Так ведь даже шавка может огрызнуться! Но мы не шавки. Мы люди, как и ты. У нас тоже души есть, и чувства! — Видар вдруг умолк. Оглядев отца с головы до пят, сказал почти спокойно:
— Хотя — тебе же наплевать. Мы для тебя куклы. Чурбаки. Плевать ты хотел, чего мы там чувствуем. Гад ты, конунг, вот ты кто такой. Обыкновенный ползучий гад.
Было тихо. Конунг стоял, остолбенев. Сигурд хмурил брови.
— Ну, что ж, сынок, — выговорил конунг, — ты достаточно сказал. Давно я знал, как ты меня любишь, но...
— Не больше, чем ты меня, — перебил Видар. — Как аукнется, так и откликнется, слыхал, может?
Конунг молчал, сжимая зубы. Сигурд тяжело вздохнул:
— Э-эх... Да прекратите вы, за ради всего святого. Хватит! Люди же кругом! Людей хоть постыдитесь!
— Мне стыдиться нечего! — фыркнул Видар. Сигурд сказал:
— Замолчал бы уж!
Видар принужденно усмехнулся:
— А если замолчу, что, всё будет в порядке? Если молчать — значит, все в порядке? Так, что ли, по-твоему? Все в доме хорошо, говорить не о чем... тишь да гладь. А то, что мы из углов друг на дружку косимся — это не в счет? А то, что отец собственную дочь, как собачонку, кнутом до полусмерти отстегал — не в счет? Как же, он отец, ему виднее. Главное, помалкивать, и всё в порядке. У нас все хорошо, идиллия. А кто рот откроет, гадом будет!
Мгновенье было тихо. Потом конунг произнес:
— Все сказал?
— Нет.
Конунг отвернулся.
— Ну, продолжай, — промолвил он. — Я подожду.
— А смысл? — ответил сын. — Ты ж глухой, как дерево. У тебя в одно ухо войдет, в другое выйдет. На кой хер мне разоряться? Ты все равно не слушаешь. Я же не эта твоя любимая дочь, твоя шлюха подзаборная.
Как ужаленная, Аса вскочила с лавки.
— Заткнись, козел! — взвизгнула она. Покраснев, тут же опустилась на место.
— Прекрати нести гадости про сестру! — зарычал конунг.
— Ох ты, ох ты! — ответил Видар. — Как сразу взвился-то, а? Любимое задели!
— Что ж, и любимое! Тебе разве понять, засранец! Да она единственная из вас меня уважает! Не льет на отца грязь! Не позорит перед людьми! Не таскается по кобелям!!
Видар побледнел, и глаза сузились.
— Само собой, ей ведь некогда, — все еще стараясь сдерживаться, выговорил он. — Она же занята другим.
Аса опять вскочила, сжимая кулаки:
— Свинья! Ты подлая свинья! Заткнись!!!
Видар заорал, перекрывая сестрин вопль:
— Не верещи, сучка! Доверещишься у меня! Подстилка грязная!!! — и, обратившись к отцу, бросил:
— Да уж лучше б эта тварь по кобелям таскалась, я бы слова не сказал. Ты вон малую в позоре обвиняешь, а сам? Сам-то ты чего выделываешь, скажи? Вот где истинный позор! Вот где он, позор! — голос Видара сорвался. Он тяжело дышал, лицо пылало, будто кто-то надавал ему пощечин.
Аса подлетела к Видару, скрюченными пальцами, будто когтями, попыталась вцепиться в братнино лицо. Тот размахнулся, влепил ей оплеуху, и девушку отбросило в сторону. Навзничь она рухнула на снег.
Шагнув к сыну, конунг дал ему пощечину. Видар схватил его за горло, и они закружились, рыча, как дерущиеся псы. Сигурд рванулся к ним, попытался растащить, но безуспешно. Лежа на снегу, Аса плакал навзрыд. Толпа придвинулась, сверкая возбужденными глазами. Сигурд повернул к людям красное от усилия лицо.
— Да помогите, што ль! — рявкнул он. — Помогите мне!
Эйвинд, Бьорн Харалдсон, еще несколько ярлов сорвались с места. Им удалось разнять дерущихся, растащить, отгородить живой стеной. Видар порывался к отцу. Тот смотрел на сына бешеными, побелевшими глазами. Сигурд крикнул:
— Леший вас задери! Белены объелись?! Успокойтесь немедля!
— Пускай эти оба сдохнут, тогда я успокоюсь! — выдавил юноша.
Оттолкнув Сигурда, конунг снова влепил Видару пощечину. Тот взревел. Рванувшись, вырвался и, как зверь, в прыжке, бросился на отца. Они упали, покатились по снегу. В воздухе мелькали кулаки, белый снег окрасился их кровью.
Сигурд кинулся на них, вцепился в конунга и потащил в сторону. Эйвинд и Бьорн потащили Видара.
— Утихните, проклятые! — Сигурд был взбешен не хуже их двоих. — Да это што ж такое, а?! — он отодрал конунга от сына, навалился на него, грубо, как медведь, схватил за плечи.
— Утихни, говорю! — заорал ярл ему в ухо. — Хоть богов побойся!
— Уйди... уйди... — конунг старался освободиться. — Я убью этого щенка!
— Подавишься! — фыркнул Видар. Конунг прохрипел:
— Клянусь богами...
Видар так рванулся, что Эйвинд и Бьорн Харалдсон едва не выпустили его.
— Хоть бы богов не приплетал! — заорал юноша. — Ведь услышат!
— Щенок! — ответил конунг. — Не смей пасть разевать! Я запрещаю!
— Срал я на тебя, ты мне не указка! Сам заткнись!!!
Конунг выдохнул, тяжело дыша:
— Ты... ты... Чей ты сын, мерзавец? Чей ты сын?!
— А чего же ты меня-то спрашиваешь?! — отозвался Видар. — Ты б мать спрашивал!
Глаза конунга налились кровью, и он закричал:
— Не трогай мать, поганец! Не смей трогать мать! Даже упоминать ее не смей! Тебя волчица родила, не мать! Волки твои родители!
— Да уж лучше б так! — ответил Видар, — и то грязи меньше! Волки побольше твоего стыда имеют! Они, небось, не трахаются с собственными дочерьми!
Все вокруг остолбенели. У Сигурда отвисла челюсть. Стало так тихо, что слышно стало, как дышат люди. Приподнявшись, конунг сел на снегу и почти шепотом произнес:
— Что? Что? Это... это ты о чем?
— Об нем об самом! Да чего ты дурачка-то корчишь?! Ведь вся округа знает, что ты спишь с этой шлюхой!!! — Видар ткнул пальцем в Асу.
— Неправда! — закричала та. — Это неправда! Не слушайте его, он врет! Это неправда! Неправда... — она заплакала, прижав к глазам ладони. Конунг перевел дух.
— Да ты... ты в своем уме? — спросил он сына. — Ты это что?!
Видар ощерился:
— Я-то в своем! А вот ты — в своем ли?!
— Опозорить меня взялся? — конунг возвысил голос. — Этого ты хочешь, да?!
— Да ты и сам хорошо справляешься! Без посторонней помощи!
— Бесстыдник! Ты все это сам придумал? Или кто помог?
Видар усмехнулся непослушными губами.
— Это ты у нас великий придумщик! — в тон отцу ответил юноша. — Надо же, и не покраснеет! Вы — две самые отвратительные гнидятины на свете, ты и эта твоя мразь. А еще меня бесстыдником обзывает. А еще малявку в блуде обвинил! Да мы рядом с вами тут святые! Рядом с вами двумя даже свиньи, даже псы — и те святые! Это вы и есть позор семьи! Паскуды грязные!!!
На секунду стало тихо. Потом вдруг конунг кинулся вперед. Сигурд, застигнутый врасплох, не сумел его сдержать.
Отец и сын сцепились, упали в снег. Оскалившись, они рвали один другого, будто псы. В ход пошли зубы. Их пытались разделить, но безуспешно, ненависть прибавила им сил. Казалось, ничто не заставит их остановиться.
— Да што ж это такое! Што ж за горе-то такое! Ах, вы... — Сигурд набросился на них, чугунные кулаки молотили по кому и по чему попало. Бьорн Харалдсон начал помогать. Хоть и не сразу, им удалось разнять дерущихся.
Общими усилиями ярлы растащили сына и отца.
— Если вы сей же час не прекратите, клянусь, я вас обоих зарублю! — рявкнул Сигурд. — Вот этими руками! Хватит! Довольно!
Те будто не слыхали, их взгляды не способны были разойтись. Видар усмехнулся. Улыбка вышла похожей на оскал.
— Это не дети, — молвил конунг. — Это кара богов. Кара божья! Наказание!
