Танго с призраком. Том 1

Вот икона брата Томмазо.

Как живой... седые волосы, яркие темные глаза, черные брови, орлиный нос. Почему он?

Знак. Белая ряса — и на ней знак раскрытой окровавленной ладони. По преданию, когда творец спускался в мир, над ним решили подшутить — и протянули ему раскаленный гвоздь. Творец послушно взял его. а когда спросили — больно? Творец раскрыл ладонь, обожженную и кровоточащую, и сказал, что это — не боль. А вот сердце его за людей болит сильнее. С тех пор символ Храма — раскрытая ладонь, обагренная кровью.

А вот и...

Монах, который подошел к ним, был просто картинным священником. Иначе и не скажешь.

Белейшая сутана, седые волосы, падающие на плечи и спорящие с ней белизной, седая же борода, черные брови — и умный серьезный взгляд карих глаз. Кажется, это просто маска. Вроде как шулер иногда и таном представится, и пиджак с золотыми пуговицами наденет.

Вот и здесь.

Все видят белейшие одежды и участливую улыбку.

А что под ними?

Что внутри?

Антония решила глубоко не заглядывать. Целее будет. И преклонила колени, как полагается.

— Благословите, отче.

— Да пребудет Творец в твоей душе, дитя. — и уже ритане Розалии. — Я ежедневно молюсь за вашу семью, чадо. Все ли у вас благополучно?

— Отче Анхель, ко мне приехала племянница... к моему мужу, — чуточку скомкала рассказа ритана. Волнуется. — Я бы хотела, чтобы вы, с вашим опытом, с вашим умом, поговорили с девочкой. Антония, это отец Анхель. Отец Анхель, это Антония Даэлис Лассара.

— Лассара?

— Да, темный источник, — согласилась ритана Розалия.

Антония смотрела в пространство.

Не знаешь, что делать?

Не делай ничего!

— Что ж. Пойдем, дитя, я приму у тебя исповедь. Кто твой духовник?

— У меня его нет, — безразлично ответила Антония.

Интересно, сколько Араконы отваливают на храм, что ради них такие представления устраивают?

— Почему?

— Потому что моему отцу стало не до церкви, — тон Антонии оставался таким же ровным и невыразительным. — Когда умерла моя мать, он... заливал горе вином.

Как же не хочется это произносить. Больно!

Но — подавитесь, стервятники!

Антония отлично понимала, что никто ее из церкви просто так не выпустит, не рассмотрев, как интересную зверушку, не потыкав палочкой, не потормошив, и решила приоткрыть створки. Ни к чему ей интерес столь серьезной организации.

С церковью дружить надо. Особенно некромантам...

— Горестно слышать это. Последний потомок рода Лассара — и такое...

— Мой отец — не урожденный Лассара. Он принял эту фамилию ради моей матери.

Скажи еще, что ты об этом не слышал! Вся столица год гудела!

Священник не стал разыгрывать неведение.

— Да, прости, чадо. Это было давно и подробности вылетели из моей памяти. Что ж, я буду рад исповедовать тебя. Ритана Розалия, вы...

— Я подожду здесь, отец. С вашего позволения.

— Да, конечно.

Полумрак исповедальни.

— Творец да пребудет в твоем сердце, дитя мое. Исповедуйся искренне и открывай свои грехи без страха — они останутся между тобой и Им.

— Да, отче.

Антония и отродясь не знала, что говорить. Поэтому священник мягко поправил ее.

— Правильнее отвечать так. Моя последняя исповедь была... когда?

Антония задумалась.

— Наверное, дет десять назад... или больше? Я не помню, отче. Простите.

— Правильно говорить так. Моя последняя исповедь была тогда-то. И у меня накопились грехи. А теперь можешь перечислять их.

— Мне сложно сказать, какие у меня были грехи. Наверное, они были, отче. Может, вы будете спрашивать, а я отвечать? Отец действительно не водил меня в храм. Ему было слишком больно, когда Творец забрал маму и братика.

— Ваш приходской священник не пытался с ним побеседовать?

Антония фыркнула. В исповедальне звук получился откровенно издевательским, ну так что же!

— Отче, мы — Лассара. И отношение к нашей семье... особое. Нас никогда не звали в храм, приходской священник опасался, что мы распугаем ему паству.

— Это грустно слышать, чадо. Тогда давай я буду спрашивать, а ты отвечай.

— Да,, отче.

— Веришь ли ты в Творца, чадо?

— Безусловно.

— Творишь ли молитву ежедневно, с благодарностью...

— Нет, отче. Я верую, но молюсь редко.

— Не страдаешь ли ты грехом уныния, чадо?

— Регулярно, — призналась Антония. — Как мама умерла, так все и стало плохо... и сделать ничего нельзя. Когда такое случается, а папа начал словно нарочно убивать себя... мне было очень плохо.

— Обычно мы спрашиваем про ереси, про леность в молитве, про любовь к земному более, чем к небесному, чадо. Но здесь и сейчас спрашивать об этом бессмысленно. Это я рассказываю тебе на будущее.

— Благодарю вас, отче.

— Лассара всегда были верны короне. И церковь никогда не имела к ним претензий. Мне бы хотелось, чтобы так и оставалось впредь.

— Мне бы тоже, отче.

— Тогда продолжим. Допускала ли ты грех человекоугодия? Льстила, преклонялась, лгала, подличала, пресмыкалась перед человеком...

Антония задумалась.

— Наверное, нет. Вежливо себя вела. Старалась, хотя бы. Пыталась не раздражать тетю и дядю, это верно. Но не пресмыкалась... хотя со стороны виднее.

— Я спрошу об этом у твоей тети. Любишь ли ты Творца превыше всего? Благодарна ли ты ему?

— Не знаю... любовь — это сложно. Отец из любви разрушил и себя, и мою жизнь... я не уверена, что хочу такую любовь.

— Творец никогда тебя не предаст, чадо.

Но и не поможет.

Слова так и повисли в воздухе, но вслух сказаны не были. Вместо этого Антония вздохнула.

— Грешна, отче.

— Понимаю... и не стану спрашивать о грехе неблагодарности Творцу. Не впадаешь ли ты в грех гордости или честолюбия?

— Было бы чем гордиться, отче, — горестно откликнулась Антония. — Выжить бы...

— Роптала ли ты на Творца в тяжкие минуты?

— Грешна, отче.

— Совершала ли ты грех клятвопреступления?

— Нет, отче. Такого точно не было. Я вообще никому не клялась и слова не давала.

— Уважаешь ли ты Храм, его святыни, праздники?

— Отче, сложно уважать или не уважать то, чего нет в твоей жизни. Как-то не получается у нас с Храмом...

— Понятно... тогда это пропустим. Не согрешила ли темными чарами?

— Вообще ни разу не пробовала, — призналась Антония. — то есть пробовала, не получилось, но это давно еще было, ну и бросила это дело. Наверное, у меня дар непроявленный, как у мамы. Ты тоже Лассара, но магией вообще не владела.

— Понятно... ты никого не убивала, чадо?

— Животных... живя в деревне, иначе не получится.

— Это не в счет. Но не людей.

— Нет! Отче, вы что?!

— Это вопрос, Антония. И не все на него так отвечают, как можешь ответить ты. Уж поверь.

— Простите, отче. Я не сообразила.

— Ничего страшного, так бывает. Помогаешь ли ты своим близким, участвуешь ли в их жизни...

— У меня нет близких. Отца похоронили.

— Не стремилась ли ты оборвать свою жизнь?

— Нет. Жить хочется.

— Не согрешила ли ты блудом? Плотской грязью?

— Я девушка, отче.

— Нечистыми помыслами?

— В деревне поневоле знаешь, откуда дети берутся, — усмехнулась Антония. — Но чтобы я... вот так... фу! Гадость!

Ей показалось — или святой отец тоже тихонько фыркнул?

— Не осквернила ли ты себя грехом воровства?

— Нет.

— Грехом мошенничества?

— Тоже нет, отче.

— Я выслушал твою исповедь, чадо.

— И...? Я что-то должна сказать?

— Нет. Я должен наложить на тебя покаяние.

— И... как это должно выглядеть?

— Обычно человек должен сделать что-то для Творца, чтобы тот убедился в искренности его слов.

— Полы в храме помыть?

Короткий смешок в темноте исповедальни.

— Не так буквально, чадо. Твоим искуплением будет постижение того, что ты не узнала в детские годы. Я скажу об этом твоей тетушке и дам тебе несколько священных книг. Ты должна будешь их прочитать.

— И пересказать вам?

— Нет. Это не обязательно. Ты читаешь их не для меня, а для Творца. Это между Ним и тобой. Мне можно солгать, а Ему?

А Он меня ни о чем не спрашивал, — сердито подумала Тони.

— А нужно? Я прочитаю эти книги, если так... правильно.

— Конечно, правильно. Ты будешь жить в столице, ты будешь ходить в храм. Тебе это пригодится.

— Благодарю, отче.

— Словом и силой Творца, я отпускаю тебе твои грехи, чадо. Ты можешь идти, Антония, но я надеюсь видеть тебя в храме.

— Я... постараюсь, отче.

Девушка вышла.

Священник задумчиво посмотрел на сплетение виноградных лоз на решетке. В этом переплете были укреплены кристаллы, которые сигнализировали, искренен ли отвечающий.

Девушка не лгала. Пару раз недоговаривала, но это естественно.

Но — не лгала. Это хорошо.

Интересная девушка. Да и род Лассара... пожалуй, храм примет в ней участие.

Антония не знала, что сказал святой отец ритане Розалии. Но по выходе из храма тетушка посмотрела на нее более приветливо.

— Что ж, Антония. Теперь мы можем ехать домой.

Антония кивнула.

Ее руки отягощали три тяжеленые книги. 'Молитвенник на каждый день', 'Как вести себя в Храме', 'Посты, праздники, обычаи, ритуалы'.

Отец Анхель оказался действительно умным человеком. Он дал девушке именно то, что ей было необходимо. Не абстрактный набор рассказов, а сборники с конкретными указаниями.

Как, когда, зачем, для чего...

Пожалуй, Антония будет ходить в храм даже с удовольствием. Это с дураками разговаривать тяжко. А с умным человеком — наоборот. А еще интересно — был бы отец Анхель так же благодушно настроен, не будь она — Лассара? Почему-то Антонии казалось, что эти два фактора взаимосвязаны.

Странно, правда?

В доме Араконов ее ждали две девушки в гостиной и шесть платьев.

М-да...

Нельзя сказать, что они были щедры. Но и что собрали вовсе уж потенциальные половые тряпки — тоже.

Паулина расщедрилась на три платья, но расцветки... палевая, темно-желтая и бледно-бледно-розовая попросту были не к лицу Антонии. Зато фасон был достаточно модным. Узкая юбка, лиф, скроенный так, чтобы подчеркивать грудь, модный квадратный вырез, три пояса к платьям. Было видно, что платья не из лучших, но и не из худших. И даже если они отобраны по принципу — на тебе, что мне не в цвет... ну так что же?

Нищим выбирать не приходится.

Альба расщедрилась на три платья, но разных фасонов. Юбка-клеш, рукава фонариком, светло-зеленый цвет, юбка-клеш, рукава с буфами, темно-синий цвет, и один костюм. Юбка, пиджак, блузка. Светло-серый.

— Я в нем выгляжу ужасно, — честно пояснила Альба. — Сливаюсь со стеной. А у Антонии глаза светлые, ей может подойти.

— Да, пожалуй, — согласилась ритана Розалия. — Девочки, вы умницы. И платья я вам обязательно закажу.

— Огромное вам спасибо, — тихо произнесла Антония. — Я очень благодарна... и за помощь, и за внимание...

Она действительно была благодарна.

Ее могли выгнать, могли не заниматься ее проблемами, могли... да много чего могли и сделать, и не сделать.

Вместо этого ее приютили, с ней возятся, а что намного меньше, чем с родными дочками... и что? Вы бы так же отнеслись к племяннице, которая свалилась вам на голову? Да еще которую вы ни разу в жизни не видели? Да и расстался ее отец с семьей не лучшим образом...

Антония могла оценить ситуацию правильно.

Ее не любили. Но делали, что дОлжно. А мало это или много?

Время покажет!

* * *

Статуя Эль Муэрте утопала в цветах. Белых, чистых...

С неба бледным глазом смотрела полная луна. Смотрела и любовалась. Белизна цветов, белизна одежд, белая улыбка оскаленного черепа... улыбка смерти.

Кто-то сказал, что поклонение смерти обязательно сопряжено с кровью? Жертвами?

Но зачем?

Рано или поздно к Ней придут все. Так стоит ли отдавать часть там, где рано или поздно будет — всё? Вот и идут паломники, вот и несут то, что Ей может быть приятно.

Цветы смерти.

Асфодели.

Бывают иные жертвы, бывают. Но всегда добровольные. И не сегодня, о нет. Сегодня обычное богослужение, пришли те, кто сам захотел.

Пришли спокойно, ничего не опасаясь.

Церковь?

Они в курсе.

Не одобряют, но и не запрещают. Знают, что часть прихожан оказывают почтение и Ей, но также отлично знают и что происходит на богослужениях. Предпочитают держать всех смутьянов в одном месте и под своим благожелательным присмотром. Ереси будут всегда, равно, как и культы. Проще следить с самого начала, чем потом разгребать последствия. Несколько священников всегда приходят, и жрецу иногда кажется, что не просто так.

Они приходят не только контролировать.

Они приходят к Ней.

Богослужение простое.

Нет ни молитв, ни псалмов — к чему? Каждый молится в своем сердце.

Есть только дешевенькие лучинки, которые горят в темноте, и цветы. Возложи цветок, зажги лучинку — и жди.

Она догорит и погаснет. А ты можешь в это время молиться.

Что делает верховный жрец?

В каком-то смысле направляет мероприятие. Зажигает огонь в чаше, готовит алтарь, на который возлагаются цветы, первым опускается на одно колено... это — тоже различие. Во время официального богослужения все сидят и слушают священника.

Эль Муэрте не нужны долгие богослужения.

Ее помнят. Этого достаточно.

На всех присутствующих — белые плащи с широкими капюшонами. Не балахоны,, нет... выглядит это впечатляюще.

Статуя с любовью смотрит на своих детей. Выглядит она, как скелет, одетый в подвенечное платье. Вечная Невеста.

Эль Муэрте.

Но разговор начался потом, когда жрец остался с самыми доверенными людьми, у алтаря.

Убрать остатки лучинок, сложить цветы, закрыть пещеру — благодаря противовесам широкий камень уверенно закрывает вход к статуе. Она откроется верующим только в следующее полнолуние.

— Сегодня одной из сестер было видение. В наш город придет Ее дочь.

— Ее дочь?

— Девушка, которая приближена к Ней. Ей угрожает опасность.

— Как ее зовут?

— Неизвестно.

— Где ее можно найти?:

— Тоже неизвестно.

— Мы что-то должны делать?

— Этого в видении не было. Она придет. Пока это все.

— Что ж. Тогда подождем Ее слова. Но если это будет Ее дочь — она обязательно найдет дорогу сюда. Рано или поздно.

С этим были согласны все присутствующие.

Придет.

Как она узнает? Как ее узнают?

Эль Муэрте подаст свой знак. Просто так Она видений не посылает и с верующими не говорит. А опасность...

Будет видно. Жрецы не боялись. Опасность? Тем хуже для опасности. Они подождут знака. *

*— культ Санта Муэрте реально существует в Мексике. Правда, там он считается сатанинским. В этой реальности к нему относятся чуточку лояльнее, прим. авт.

Глава 3

Идею с работой Антония не оставила.

Но для начала решила изучить книги, которые ей выдали в храме. Программу для нее тетушка уже сообщила.

На завтра она с девочками едет к портнихе. Антония там не нужна, несколько аксессуаров и без нее прикупят. Сумочку, туфельки. Белье?