— Слава!
— Тебе, лагман — нет, отныне ярл Биргер, я вручаю судьбу похода и всего нашего войска!
— Да, мой король! — Биргер встал, и все встали.
— Слава королю Эйрику! Да здравствует ярл Биргер!
...
Ветер колыхал шёлковые занавеси, украшенные яркими цветами, выглядевшими как живые. Неистовый солнечный свет легко проникал сквозь них, а также сквозь дымовое отверстие в крыше, и зажигать светильники в шатре не было необходимости.
-... Вряд ли следует откладывать поход ещё на год, мой Бату, — голос Сыбудая был скрипуч и ровен. — Коназ Магаил, это очень, очень серьёзный противник.
— Менгу взял его город Чурнагив, — Бату-хан выплюнул абрикосовую косточку и взял с блюда следующий фрукт. Сыбудай засопел.
— Давай говорить прямо, Бату — великий и непобедимый хан Менгу потерпел неудачу, которую выдал за успех. Коназ Магаил обвёл его, как мальчишку. Он не позволил Менгу осадить Кыюв, заодно утопив немало наших воинов, как котят. Он вывез по воде всё население Чурнагива, заодно подкинув подкрепление. Он сжёг осадные машины китайцев, надолго задержав осаду. Он продержался ровно столько, сколько счёл нужным, и спокойно покинул город, опять-таки водным путём...
— Не он. Насколько известно, сам Магаил во время осады был в Кыюве.
— Какая разница? Разве все победы твоих темников не принадлежат тебе, мой Бату? Так можно дойти до утверждения, что все твои победы принадлежат номадам, простым воинам, потому что это они лезли на стены и махали мечами. А сам джихангир и старый Сыбудай тут вообще ни при чём, они в это время чай пили...
Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо, и старый монгол заперхал в ответ.
— Но мои воины устали. Потери прошлого похода были велики, и возместить их не так просто...
Старик вновь засопел.
— Тебе решать, Бату. Но скажу тебе так — у каждого великого человека бывает час, решающий за всю жизнь. Если его упустить, потом не наверстаешь.
Он зло сверкнул глазами.
— Ты полагаешь, Величайший из величайших, Повелитель Вселенной и прочая хан Угедэй не следит за тобой? А китайский ядовитый змей, которого Угедэй пригрел за пазухой? В любой момент из Харахорина может прийти приказ, ставящий точку в твоей карьере, Бату. Приказ повернуть коней назад. Или, что ещё вероятнее, Угедэй отзовёт Менгу и Гуюка, скажем, а тебе дозволит идти дальше, дабы ты свернул себе шею под стенами Кыюва.
Бату-хан задумчиво разглядывал абрикосовую косточку, зажатую между пальцев.
— Ты прав, мой Сыбудай. Ты опять прав. Скажи, как тебе это удаётся — всегда быть правым?
Старик скупо улыбнулся.
— Всё просто, мой Бату. Надо всего лишь говорить правду.
Он вновь посуровел.
— Я как-то уже говорил тебе, и повторю ещё раз. Ты моя последня надежда, Бату. Последняя надежда исполнить волю твоего деда, великого Чингис-хана — омыть копыта монгольских коней в водах последнего моря. Если не ты, то кто же?
...
— Ух, хорошо! А ну, наддай ещё!
Банщик, здоровенный мужик с ручищами в ляжку обычного человека вовсю старался, работая над распластанным телом великого князя двумя дубовыми вениками. Михаил только жмурился, как кот.
— Любишь баньку, Михайло Всеволодович, как я погляжу... — князь Даниил сидел на нижней приступке полка, отдыхая. Рядом примостился молодой князь Ростислав, уже отпаренный на славу всё тем же банщиком.
— Люблю, есть такое... — покряхтывая, сообщил Михаил. — Без доброй бани русскому человеку вовсе жить невмоготу. Много ли радостей в жизни, чтобы ещё и этой лишаться?
Закончив пропарку, банщик надел рукавицы из конского волоса и принялся растирать князя.
— А вот у поляков да мазовов такого нет, — Даниил отхлебнул из ковша имбирный квас.
— Да знаю! — досадливо молвил Михаил, переворачиваясь на спину. — Усвоили поганый немецкий обычай, в бадье отмокать, ровно веник. У Конрада вон в мыльне украшения всякие, бадья стоит вёдер на полста, а толку? Это ж надо столько кипятка даром извести! А пару, почитай, и нет вовсе. Так, тепло и сыро. Пар должен быть острым, как клинок! Эй, человече, поддай-ка парку, сделай милость...
Банщик, ухмыляясь, зачерпнул кипятку из вмазанного в печь здоровенного чана, долил в ковш кваса и плеснул на каменку. Острый хлебно-имбирный запах шибанул в ноздри, от жара перехватывало дух.
— Во-от! Вот! Вот это парок... — Михаил снова закряхтел, переворачиваясь. — Давай-ка ещё раз пройдись, малый, веничками!
Закончив наконец париться, князь Михаил тоже слез с полка, присел на нижнюю ступеньку — здесь жар не так доставал — и сделал знак Даниилу. Тот согласно кивнул.
— Спасибо, Ермил, отдыхай. Дальше мы тут сами.
Банщик молча стянул рукавицы, откланялся и затворил за собой дверь. Михаил Всеволодович покосился на дверь, заговорил негромко.
— Уж и не знаю, что дальше делать с преподобным нашим, святейшим патриархом Всея Руси...
Князь взял ковш с имбирным квасом, отпил пару хороших глотков. Даниил внимательно ждал продолжения.
— Тяжкой гирей висит владыко Иосиф. Нет от него Руси никакой пользы, кроме вреда. Нерусский он потому что. Ни о чём заботы нету, кроме как о казне владычной. Чую я, рванёт он нынче с казной своей, как пить дать рванёт.
— Думаешь, нынче брать будут Киев поганые? — прямо спросил Даниил.
— И ты так же думаешь, — жёстко усмехнулся Михаил. — Скажи, Данило Романыч, могу я по крайности на тебя-то рассчитывать?
Даниил медленно кивнул.
— Можешь.
...
-...А ещё у нас расти харбуз, Олеша. Харбуз ел, да? Нет? Вай, половина жизни пропал...
— Да ладно! Харбуз, харбуз... А у нас в Волге такие рыбины, тебя и меня сложить, и то не хватит! Белуги, севрюги... Вкуснота! Бывало, сварит лада моя уху...
Олеша внезапно осёкся, перестал стучать молотком — садил на заклёпки доспех — и опустил голову.
— Трус я, почтенный Селим-ака. Трус. Ладно, ты старик, в плен попал... А я? Пошто не лёг костьми с товарищами моими? И чем сейчас занимаюсь? Готовлю поганым убийцам жены своей, товарищей, погубителям земли родной доспехи... Так кто я, как не предатель?
Селим-ака тоже прекратил работу, отложил полированную стальную пластину.
— Нет, мастер Олеша. Не предатель. Раб, да.
Олеша отложил молоток задрожавшей рукой. Раб... Прав, прав магометанин. Не предатель даже — просто раб. Говорящий скот, живой инструмент.
Полог, прикрывавший вход в юрту-кузницу распахнулся, и ввалился хозяин, как всегда, полупьяный, и как всегда, поигрывая плёткой.
— Ну что, кроты, сделали?
Вместо ответа Олеша кивнул на доспех, уже почти готовый — пару пластин внизу приклепать осталось.
— Не слышу ответа!
— Сейчас будет готово... хозяин.
Цаган хмыкнул, взял в руки чешуйчатую стальную рубашку, растянул, разглядывая на свету.
— Значит, вот это, да? Хорошо. Как я понимаю, доспехи должны защищать своего хозяина от вражьих стрел и сабель...ик... ну, от стрел хотя бы. Как думаешь, урус, защитит вот это вот от стрелы, а?
— А куда оно денется, — мрачно ухмыльнулся кузнец.
— Та-ак... Так, да? Хорошо. Сейчас ты наденешь это своё дерьмо, и мы проверим. Я ещё не разучился стрелять из лука, и наконечники стрел в моём колчане настоящие, урус. Настоящие, понял? А не те, что ты ковал.
Цаган с силой ткнул русского мастера в нос концом плети. Голова Олеши мотнулась, из носа закапала кровь.
— Ты думал, самый хитрый здесь, да, урус? Я бы поверил, что ты просто дрянной кузнец, будь ты совсем молод. Но к твоему возрасту кузнец или овладевает ремеслом как следует, или подыхает с голоду. Раз ты не подох, значит, работать с железом умеешь. Умеешь, но не хочешь. Так, э?
Хозяин снова ткнул мастера в нос, и кровь, приутихшая было, хлынула гуще.
— А ты меня не пугай... — тихо, но внятно произнёс Олеша. — Давай, стреляй.
— Храбрый, да? — ещё сильнее разозлился монгол. — Храбрых рабов не бывает, понял, ты, сын свиньи и верблюда? Храбрые в плен не сдаются!
Он с силой хлестнул плетью, распоров кузнецу кожу на плече — Олеша работал без рубахи, в одних штанах и кожаном переднике.
— Нет, урус. Не выйдет у тебя. Ты пока ещё довольно молод и силён, и тебя вполне можно продать. Мы испытаем твой этот вот доспех на старике.
Хозяин широко развернулся, едва не потеряв равновесие.
— Эй, ыслам, надевай дерьмовую работу и айда во двор. Ты ему помогал, стало быть, тоже виновен! Сегодня мне пришлось вернуть скакунов, взятых за вашу предыдущую поделку!
Монгол осёкся и с удивлением воззрился на торчащий из груди острый конец гранёного стального прута. Потом глаза его закатились, и бездыханное тело мешком рухнуло на усеянный слоем грязи и окалины пол. Мальчик-китаец, с начала разговора забившийся в угол, теперь сжался в комок и всхлипывал.
— Прости, Селим-ака... — Олеша мрачно разглядывал окровавленный прут, выдернутый из трупа. — Не смог я. Конец терпению.
— Понимай, Олеша, — негромко, раздельно произнёс Селим. — Помогу тебе, да...
— М? — вопросительно поднял глаза Олеша на старого мусульманина.
— Как же? Вера твой рэзать себя не разрешай, Иса долой прогоняй, яблуки-груши-хурма не давай... Моя твой коли сэрдце, потом себя... А то кожа с живой снимай...
— Хм... — кузнец задумался. Тряхнул головой. — Твоя правда, Селим. Возьмут, так кожу чулком спустят. Так пусть возьмут!
— Поймают, Олеша, — покачал головой Селим. — Куда побежишь? Поймают, да.
— А я и не побегу, — широко, почти радостно ухмыльнулся Олеша. — Ещё одного-двух поганых с собой прихвачу, глядишь, пустят яблок-то отведать за такое дело... А нет, так и что?
Кузнец уже снимал с убитого длинный кинжал. Подумав, подхватил с земли стальной прут, помахал им, примериваясь — не слишком ли тяжел...
— Не горюй, Лю! — он подмигнул мальчишке. — Тебя не тронут, верно говорю! Был бы раб, а хозяин найдётся!
...
Солнце било в цветные стёкла витражей, придавая главной зале Краковского замка необыкновенно нарядный, праздничный вид. Краем глаза Михаил Всеволодович видел, как Ростислав украдкой кидает любопытные взгляды на убранство залы — гобелены и портьеры из тёмно-алого бархата, здорово, впрочем, запылившиеся, а по верху ещё и сильно закопчённые.
-... Беда грозит страшная, господа, — голос князя Михаила отдавался эхом под высокими сводами. — Если не остановить Бату-хана сейчас, потом будет поздно. Смерчем пройдут поганые по Руси и вторгнутся в ваши владения. Оглянуться не успеете, как Краков в осаде окажется. Не дальновиднее ли остановить врага подалее от границ ваших?
— Но почему мы должны полагать, что планы тартаров заходят так далеко? — сидевший слева от Конрада Мазовецкого епископ в сутане поджал губы. — Нам известно, что овладеть Киевом и его богатствами заветная мечта всех степных вождей, начиная с хазаров. Но дальше на запад они не проникали.
— Потому что удавалось остановить степняков под стенами Киева! — князь Михаил старался говорить как можно проникновеннее. — Теперь всё иначе. Бату-хан мечтает омыть копыта монгольских коней в водах последнего моря. Он хуже древнего Аттилы, святой отец. Поверь, я знаю. Опыт Рязани и Владимира с Суздалем показывает, что будет с этим миром, ежели удастся Бату осуществить свои планы.
— Между Киевом и Мазовией лежит Волынь, — подал голос доселе молчавший воевода краковский Владислав Клеменс. — Там сорок городов, и все укреплены не слабо. А сам Владимир — очень мощный город, и взять его будет совсем не просто.
— Именно так думал и князь Георгий Владимирский, — усмехнулся князь Михаил. — Дескать, поторкаются степняки в стены, повоют аки волки, стрелы горящие помечут да и уберутся восвояси. Теперь очевидно, насколько сильно ошибался он.
— Спасибо, великий князь Михаил Всеволодович, — Конрад поднялся со своего кресла. — Сведения, что ты нам сообщил, чрезвычайно важные. Думаю, уже завтра будет готово решение по данному вопросу. А пока хочу предложить вам отдохнуть. Вы истомлены долгой дорогой, поэтому держать вас всю ночь на совете было бы просто жестоко со стороны хозяина, — Конрад улыбнулся. — Тем более что молодой князь должен прибыть к месту назначения в наилучшем виде. Женитьба дело серьёзное!
По лицам собравшихся пробежали улыбки. Князь Михаил встал.
— Как скажешь, славный Конрад. Пойдём, Ростислав.
— Вам и вашим людям уже приготовили комнаты и ужин, — Конрад теперь улыбался чуть виновато. — Не возражаешь, Михаил Всеволодович, если я зайду вечером?
— Что за гость, отказывающий хозяину в беседе? — Михаил улыбался широко и непроницаемо. — Ждём!
Когда двери за русскими князьями закрылись, Конрад снова сел.
— Прошу высказываться, господа. У кого будут какие мнения?
Государственный совет зашевелился. Вопрос действительно был не простой.
— Киеву надо помочь, — подал голос высокий светловолосый мужчина, судя по одежде, поляк. — Я был в Киеве неоднократно.У Киева мощные каменные стены и башни, неуязвимые для огня. Достаточно сильный гарнизон может продержаться там даже против миллионных полчищ.
— Твои торговые интересы в Киеве, Васлав, ещё не повод посылать туда всё наше войско. — епископ снова поджал губы.
— Не вижу ничего дурного в торговле, — довольно резко возразил Васлав. — И сейчас речь идёт не только о моих интересах. Князь Михаил прав — если степняки возьмут Киев, дорога дальше им будет легка.
— Я своё мнение высказал, — зашевелился воевода. — Даже если Киев возьмут, то степнякам придётся ещё преодолеть укреплённые линии на Случи, Верхнем Тетереве и Горыни. Каждый город — это осада, потом приступ, это потери времени и людей. Если даже степнякам и удастся каким-то чудом взять все крепости Волыни, то к стенам Владимира войско Бату-хана подойдёт не раньше апреля. Причём подойдёт уже сильно ослабленное, заметьте. Тут мы и нанесём им удар. Прижать к стенам города и уничтожить орду нацело!
— Ты мудр, сын мой, — одобритнельно кивнул головой епископ. — Недаром ты воевода Кракова. Добавлю, что если степняки подойдут под стены Владимира, князь Василий и сам Даниил будут гораздо менее горделивы в отношениях с Краковым и пастырями святой римской церкви, коим ныне препятствуют нести свет истинной веры в свои земли!
— Ваши мнения понятны и засчитаны, — король Конрад обвёл взглядом остальных. — Кто ещё хочет сказать?
...
-... Как же тут люди-то живут, тато!
— Здесь ещё что, это же перевал! Есть в Карпатах места и вовсе непроходимые! Тамошние жители никому податей не платят, зато и хлеба не видят! Бараниной питаются да дикой звериной! Ой, едрить твою тудыть! Осторожнее тута, камни!
Кони пробирались по горной тропе, осторожно ступая копытами. Тропа, ведущая на перевал, была пробита торговыми караванами так, что верхоконные не во всяком месте могли разминуться, о повозках же не могло быть и речи. Проводники, выделенные Конрадом Мазовецким, чтобы проводить караван русского посольства через Карпаты в земли короля угров Белы Арпада, вели коней в поводу, выбирая дорогу, прочие ехали верхами.
— Слышь, малый! — окликнул проводника князь Михаил. — Если летом тут такое творится, что же тогда зимой?
