Еще раз оглядев дворян графа де Лош молодой человек понял, что если смущаться они способны не больше тупицы Бема, то выполнять приказы жаждут ничуть не меньше его. Их глаза, казалось, служили лишь для того, чтобы подмечать, не гневается ли на кого-нибудь их господин, а руки — чтобы разить неугодного. Сдвинутые брови одного, улыбка другого, рука на эфесе шпаги третьего были выразительнее, чем самые пылкие речи. Мейнвиля даже замутило, и он вновь спросил себя, как быть. Благороднее всего было бы сломать собственную шпагу при первой же попытке лотарингских принцев приказать ему совершить что-либо несовместимое с честью. Однако... на что он тогда будет жить? Молодой человек с тоской припомнил родовое гнездо, убогое и холодное, поросший кустарником пролом в стене, который не могли заделать уже четыре поколения его предков, опустошенную голубятню, протекавшую крышу, жалкие трапезы, превратившие владение Мейнвилей в настоящую обитель голода, и печально вздохнул. Хотя, с другой стороны, если он будет содействовать позорной прихоти графа де Лош, как он вообще сможет жить?
Размышляя об офицерах графа де Лош, Мейнвиль заблуждался, во всяком случае — частично. Действительно, верный данной некогда клятве, д'Англере не видел ничего предосудительного в странной прихоти сеньора, и конечно, без колебания пустил бы в ход силу, вздумайся шевалье Александру проявить неповиновение. Однако второй дворянин графа — Готье де Шатнуа — не разделял мнения д'Англере. Услышав приказ сеньора, бравый офицер почувствовал себя ничуть не лучше Мейнвиля. Молодой человек знал, что его сиятельству случалось терять голову от гнева, и еще не успел забыть, как сеньор собирался отправить на виселицу его самого. Положа руку на сердце, шевалье никогда не упрекал сеньора за подобную несдержанность, искренне полагая, что попытка сломать нос господину заслуживает смерти. Вот только нынешний приступ ярости графа превосходил все, когда-либо виденное офицером. Какое бы ремесло не избрал для себя шевалье Александр, Шатнуа не сомневался, что юноша откажется выполнить прихоть его сиятельства, и заранее трепетал, представляя, чем все это может закончиться.
Жорж-Мишель с гневным нетерпением оглянулся на лестницу, и сердце офицера сжалось. Он был обязан этому человеку всем, но какую бы преданность и благодарность молодой человек не испытывал к сеньору, какое бы презрение не питал к шевалье Александру, силой принудить юного стервеца к повиновению он был не способен. Офицер следил за малейшим душевным движением его сиятельства, даже не подозревая, что в этот же самый миг другая пара глаз испуганно ловит каждый его жест, и в отчаянии спрашивал себя, должен ли он броситься перед графом на колени, умоляя опомниться, или швырнуть ему под ноги шпагу, или проделать то и другое одновременно, или пронзить свою грудь клинком, погубив и тело свое, и душу?
Мейнвиль зажмурился, пораженный свирепостью, с которой шевалье де Шатнуа сжимал эфес шпаги и пожирал глазами лицо сеньора. А когда наконец-то решился разомкнуть веки, его внимание привлек еще один офицер из людей графа де Лош.
Лицо шевалье де Ликура демонстрировало смену настроений. Вначале — выражение удивления, затем — некоторой растерянности и озадаченности, а после — полнейшего довольства собой и окружающими. Последнее проявилось мягкой, мечтательной улыбкой, более всего испугавшей шевалье де Мейнвиля. Однако виконт и на этот раз ошибался. Господин де Ликур улыбался не от предвкушения забавы. Отнюдь. Просто, наконец, господин де Ликур искренне зауважал графа де Лош.
За десять лет службы достойный шевалье давно позабыл некогда данную клятву, но это ничуть не мешало ему относиться к своим обязанностям с абсолютной серьезностью и никогда не давать повода усомниться в преданности Лошам. Однако все эти годы офицер искренне полагал графа человеком ветреным, легкомысленным и неспособным на сколь-нибудь серьезные чувства. В то, что граф де Лош до сих пор влюблен в свою жену, шевалье де Ликур не верил. Он полагал женщин — всех, без исключения — существами непостоянными, и считал, что испытывать постоянную привязанность к столь переменчивым созданиям просто немыслимо. Легкомыслие графа, таким образом, было единственным качеством, не устраивавшим шевалье де Ликура в своем сеньоре. Во всех остальных отношениях граф де Лош был дворянином воистину безупречным. И вот — о радость! — оказывается, шевалье Жорж-Мишель не просто безупречный дворянин. Он образец всех дворянских добродетелей.
Конечно, разве мог шевалье с тонким вкусом, прекрасным происхождение и великолепными манерами не обратить внимание на милого мальчика? И как только граф решился оставить малыша одного на целых полгода? Конечно, этот мерзавец подловил ангелочка на какой-нибудь детской шалости. Мерзавцем и ангелочком шевалье де Ликур считал соответственно виконта де Водемон и пажа, ибо почти единственным при дворе не обманывался насчет истинного возраста шевалье Александра. Равно как и любого другого юного шевалье. Ведь только истинная мужская дружба и привязанность представлялись в глазах господина де Ликура чем-то незыблемым и достойным уважения. По разумению господина де Ликура, если кто-то из молодых людей и заслуживал серьезного наказания — так это виконт де Водемон. Что же касается любимого сеньора, так в порыве ревности люди совершали и более жуткие вещи. По крайней мере, граф де Лош не собирался всаживать в грудь милого мальчика кинжал или уродовать его лицо. А что касается слов... Во-первых шевалье де Ликур искренне полагал, что одного взгляда малыша будет достаточно, чтобы суровость графа растаяла, как снег под лучами весеннего солнца, в ином же случае, он, шевалье де Ликур, возьмет на себя миссию парламентера. Офицер не сомневался, что его красноречие убедит сеньора простить опрометчивый поступок мальчика. Ибо в противном случае его любимый сеньор неизбежно будет страдать. А заставлять страдать такого прекрасного человека... Нет, это было выше сил господина де Ликура.
Так что шевалье твердо решил вмешаться и помочь. Вот тогда-то на его лице и появилась мечтательная улыбка, столь напугавшая виконта де Мейнвиля.
Мгновения бежали за мгновениями, и постепенно для всех участников сцены ожидание стало непереносимым. Мальчишки-пажи перестали хихикать и принялись грызть пальцы. Придворные и лакеи, привлеченные в галерею громкими голосами лотарингцев, застыли на месте, изображая статуи любопытства и нетерпения. На лице тупицы Бема промелькнуло нечто похожее на интерес, и он соизволил повернуть голову к лестнице. Даже виконт де Водемон перестал всхлипывать, неподвижно уставившись в конец галереи. Именно нетерпение и установившаяся из-за него тишина позволили господам и слугам без труда различить легкие и быстрые шаги двух пажей.
Когда шевалье Александр появился на верхней ступени лестницы, два офицера чуть было не хлопнули себя по лбу. "Смерть Христова! — пронеслось в головах Мейнвиля и Шатнуа. "Да этот шевалье... этот стервец... он же моложе виконта де Водемон!"
Александр резко остановился, заметив в галерее множество людей. Разглядел их нахмуренные брови, сжатые губы, руки, лежащие на эфесах шпаг. Оглянулся на следовавшего за ним Можирона, уловил его насмешливый и торжествующий взгляд, непроизвольно вцепился в свою шпагу, хотя и понимал, что она не поможет против стольких шпаг и кинжалов.
Самым разумным, — лихорадочно размышлял мальчик, — было бы бежать, оттолкнув завлекшего его в ловушку пажа и нырнув в ближайший потайной ход, каковых он во множестве обнаружил в Лувре. Поскорее собрать все имеющиеся в его распоряжении деньги и удрать... например, в Англию... или во Фландрию... куда-нибудь, где все время воюют...
Шевалье Александр собирался было уже отшвырнуть стоявшего у него на пути Луи, когда его взгляд случайно упал на мраморные плиты ступеней. Видение наглого пажа, лежащего у подножия лестницы со сломанной шеей и раскроенной головой, показалось Александру настолько ярким, что он на мгновение зажмурился. "Проклятие!" — юный шевалье еще сильнее стиснул эфес шпаги, так что пальцы побелели. Один раз ему уже пришлось убить человека, но это был заведомый негодяй и подлец, а этот мальчишка... он просто дурак, — с отчаянием понял юноша.
— Ну? Что уставился? — насмешливо обронил Луи, даже не догадываясь, какая опасность только что пронеслась над его головой. — Давай, пошевеливайся! Его сиятельство ждет.
Шевалье де Бретей медленно отвернулся, сделал шаг, другой... Два дворянина герцога де Гиза неспешно отделились от стены и заступили ему за спину, отрезая путь к отступлению. Александр слышал их шаги, спиной чувствовал их взгляды, но не оглядывался, как зачарованный приближаясь к графу де Лош, в котором безошибочным инстинктом испуганного звереныша распознал главного в этом собрании врагов.
Жорж-Мишель хмурил брови, глядя на приближавшегося пажа. Нечто странное было в его взгляде, странное и вместе с тем знакомое. Шевалье Александр шел медленно, наплевав на все требования этикета, неотрывно глядя в глаза графа, так что недовольный шевалье усмотрел в этом вызов. Неожиданно Жорж-Мишель понял, где видел подобные же широко распахнутые глаза, ту же отрешенность во взгляде и мертвенную неподвижность лица. Такие взгляды ему приходилось видеть у солдат, твердо решивших умереть и озабоченных лишь тем, чтобы как можно дороже продать свои жизни, или, скорее, у приговоренных к смерти, потерявших всякую надежду на помилование.
"Да в конце-то концов, — раздражено подумал его сиятельство, — я же не собираюсь его убивать! Только дам небольшой урок Водемону и укажу этому стервецу его истинное место..."
Шевалье Александр приблизился еще на два шага и граф де Лош ясно увидел его побелевшие пальцы, нервно стискивающие эфес. "И чего он вцепился в эту дурацкую шпагу? Как будто она ему поможет!.."
Жаркая волна крови прилила к щекам шевалье Жоржа-Мишеля, и он с недоумением огляделся вокруг. Пять человек при нем, восемь с Гизом, какие-то совсем посторонние шевалье, пажи и лакеи... — целая толпа, сбежавшаяся на невиданное представление.
"Что я несу? — потеряно думал граф. — И что я делаю? Я же не оставляю ему выбора!.."
Королевский паж сделал еще шаг и Жорж-Мишель постарался утешить себя, заметив у пояса стервеца два тугих кошелька:
"А, с другой стороны, что здесь такого? Это его ремесло и час назад я сам видел, как он принял кошелек от какого-то шевалье. Может быть, как раз один из этих... Смерть Христова! Стервецу не привыкать... Поблагодарит за щедрость и пойдет..."
Молодой человек остановился перед графом, поднял на него глаза и Жорж-Мишель окончательно вспомнил этот взгляд. Точно так же смотрел маленький паж из Блуа, тот несчастный калека, которого Аньес вырвала из рук пьяных насильников. "Господи Боже! — прошептал потрясенный шевалье. — Те мерзавцы были по крайней мере пьяны... Ну а я то, я? Что происходит со мной?!"
Королевский паж стоял неподвижно, не произнося положенных "К вашим услугам, ваше сиятельство" или же "Ваш покорный слуга", и шевалье Жорж-Мишель почувствовал, что больше не в силах выносить этот взгляд. "Он не трус, — думал граф, отвернувшись к стене. — Негодяй, пройдоха и шлюха, но не трус... И он даже не кланяется... Конечно, разве приговоренный кланяется палачу?!"
Жорж-Мишель мрачно изучал каменную стену, но в конце концов понял, что молчать далее нельзя. Глубоко вздохнул и заговорил, четко выделяя каждое слово:
— Шевалье, мне не нравится ваше внимание к членам моей семьи. Постарайтесь впредь не досаждать своим обществом ни виконту де Водемон, ни кому-либо другому из моих родственников, иначе мне придется принять меры, которые навсегда избавят моих близких от вашей навязчивости. Все, шевалье, можете идти, я вас более не держу.
Граф де Лош бросил беглый взгляд на пажа, но почти сразу же отвернулся. Шевалье Александр стоял перед ним растерянный, оглушенный случившимся, потерявший способность двигаться и соображать. Удивление на лице Генриха де Гиза, разочарованные взгляды иных офицеров и пажей подсказали мальчишке, что все они ждали чего-то иного, чего-то гораздо худшего, чем даже этот злой и несправедливый выговор.
— Ну, чего ждешь? — раздражено поинтересовался герцог де Гиз, раздосадованный тем, что кузен отказался от забавной шутки. — Ах да, денег...
Генрих высыпал на руку пригоршню золотых и с размаху швырнул их на пол. Сверкающий дождь обрушился на плиты королевской галереи и шевалье Александр вздрогнул, словно его ударили.
— Подбери! — холодно приказал герцог. Паж посмотрел на Генриха де Гиза, на его вооруженных до зубов офицеров и слуг и наклонился к ближайшей монете. Жорж-Мишель поморщился. Каким бы негодяем и мерзавцем не был этот молодой шевалье, Генриху не стоило его позорить. Смерть Христова! Благороднее убить стервеца, чем подвергать подобному унижению...
Шевалье Александр вновь и вновь наклонялся к разбросанным по полу монетам, ползая чуть ли не у самых ног лотарингских принцев. Виконт де Водемон прикрывал руками пылавшие от стыда щеки. Подобрав с пола все деньги, королевский паж выпрямился, с неожиданной гордостью посмотрел на Генриха де Гиза, отстегнул от пояса кошелек, но вместо того, чтобы ссыпать в него подобранные монеты, высыпал на руку еще с десяток золотых. Затем тем же жестом, что и герцог за четверть часа до этого, юный шевалье швырнул горсть монет под ноги лакеев Гиза.
— Выпейте за здоровье вашего господина! — четко произнес Александр и, высоко вскинув голову, направился к лестнице.
"Гордец!" — с невольным восхищением пробормотал граф де Лош. Зеваки-придворные один за другим растворялись в дворцовых переходах, предпочитая не привлекать к себе внимание лотарингских вельмож. Вконец раздосадованный Генрих обратился к кузену, собираясь было потребовать отчет за сорвавшуюся шутку, но шевалье Жорж-Мишель отмахнулся:
— Потом, Генрих, все потом... А вы, — короткий жест в сторону офицеров, — до завтра вы мне не нужны. Развлекайтесь.
Граф де Лош коротко кивнул родственнику и пошел прочь. Ему никого не хотелось видеть — ни Генриха, ни своих дворян, ни пажей, ни лакеев, ни даже самых прекрасных дам двора. Его гнал прочь жгучий стыд и непереносимое ощущение, будто он совершил гадость.
ГЛАВА 37
Как виконт де Водемон позаботился о шевалье де Мотвиле
Шевалье Александр стоял перед зеркалом и изучал свое отражение. Стоять перед зеркалом лучше, чем плакать где-нибудь в закутке, а молодому человеку опять хотелось лить слезы. Они притаились где-то поблизости, и паж боялся, что стоит ему произнести хотя бы слово, как слезы вырвутся на свободу к немалому веселью толпящихся по коридорам придворных.
"В первый раз он выставил меня из своей спальни, во второй — нарисовал, в третий — отчитал. Должно быть, в четвертый раз он меня убьет", — размышлял шевалье Александр. "А, впрочем, как раз это и не страшно..." Юноша вспомнил пренебрежительную усмешку пажа графа, зареванного Водемона, попытался догадаться, о чем говорили лотарингцы до его прихода. "Нет, я не буду об этом думать!" — вскинул голову шевалье Александр, решительно отвернулся от зеркала и почти столкнулся с виконтом де Водемон.
