Но у реальности на его судьбу были свои планы, с его восприятием собственного идеального времяпрепровождения не совпадавшие, а потому ему, помимо собственного желания, пришлось уйти в сторону, стараясь не получать пулю, лезвие, лазер, огонь или еще десяток других возможных вещей со стороны противника, не забывая периодически, едва ли не вслепую, отстреливаться в сторону противника. Кто побеждал в данный момент, а кто проигрывал — у него не было никакого понимания.

Понимания у Арчера было лишь в том, что его небольшой наручный арбалет в текущей ситуации служил по большей части исключительно отвлечением.

Даже остановившись на секунду и прицелившись для меткого выстрела в остановившегося высокого индейца — тот увидел лишь то, как его вылетевшая в сторону Кастера стрела оказалась перебита пулей Арчера с другой стороны, после чего вторая пуля чуть было не оказалась в голове самого Арчера, экстренно ушедшего от атаки, скрывшись своим плащом.

Невидимость это Арчеру дало — но для Блаватской, на плечах Баньян просто бомбардирующей всю местность десятком заклятий, вид каждого из которых заставлял Медею скрежетать зубами, что было слышно даже в какофонии боя, этого не значило ничего. Какая разница, где находится невидимая цель, если она может просто беспорядочно бить везде вокруг?

А ведь Арчер был на одной стороне с Блаватской! Это все была какая-то чудовищная ошибка, но не то, чтобы он сейчас мог броситься к своей союзнице, которая была сейчас его противницей, с криками, объясняя сложившуюся ситуацию — Арчер просто спасал свою жизнь. Ну а тот факт, что прямо сейчас его защищала вроде как противница, девушка в рыцарских доспехах, от его союзницы, Ситы, явно стремившейся похоронить вообще всех сражающихся ради шанса попасть к своему мужу... Да, определенно, это спутывало карты Арчеру еще больше.

И Сита, судя по всему, вовсе не собиралась останавливаться — наоборот, отбросив все возможные ограничители, та продолжала стрелять, с явным намерением похоронить всех под защитой фантомных стен Камелота.

Любовь это страшная сила... Арчер никогда не задумывался о том, насколько же на самом деле неоднозначным было это утверждение.

Однако пока Арчер, выхватив мгновение для передышки, задумался об особенностях поведения влюбленных тысячелетних Слуг — Медея, что была одной из немногих способных анализировать ситуацию в реальном времени и даже в полном хаосе сражения, не позволяла себе отвлекаться, посылая заклятие за заклятием.

Машу держала свой щит, не позволяя Сите закончить сражение за одно мгновение, как та это пыталась сделать — это хорошо. В битве на истощение против запасов маны Аинза у Ситы шансов не было.

Сейбер и два Лансера на ее стороне продолжали держаться против Нероны, Флоренс и еще одного Лансера, выскочившего как черт из табакерки... Хотя о его присутствии Медея знала до этого, видеть его среди противников все равно было неприятно — но все же ожидаемо. Однако медленно ее силам удавалось теснить противника... Но не с сокрушительным успехом, который Медее бы хотелось увидеть в случае сражения.

К тому же Арчер на ее стороне отвлекал Арчера на стороне противника, а Кастер противника — индеец — не мог полноценно совладать с ее магией, так что за это направление Медея могла не переживать слишком сильно.

Удар, пославший колебания по земле, и заставивший Медею прошептать слово, мгновенно поднявшее ее чуть в воздух — после чего второе, сбившее целую волну механических кукол, направленных в ее сторону — заставило Медею нахмуриться.

Баньян на время была выведена из сражения — ее присутствие могло обернуться катастрофой, просто из-за ее катастрофических размеров.

Но Медб и Кухулину удалось отвлечь ее на время...

Проблему представляла из себя только Блаватская, вольготно чувствовавшая себя на плечах Баньян, посылая одно заклятие за другим...

И все заклятия Блаватской представляли из себя просто бред, формулы, которые буквально не могли работать — они были составлены с такими ошибками, что за них любой школьник, только постигающий азы магического ремесла, должен был получить как минимум десять плетей! Но они работали — и это сводило Медею с ума!

А еще, безотносительно академической идиотии заклятий Блаватской — по какой-то совершенно чудовищной ошибке природе ее магия работала — и сильно сковывала действия других Слуг, вынужденных танцевать на поле боя, боясь попасть под очередную порцию взрывающихся кукол, лазерных лучей или чего-нибудь еще, на что была способна совершенно ненаправленная, но все еще могущественная магия Блаватской.

Кухулин и Медб были значительной силой — но вытеснить Блаватскую с плеч Баньян им было не под силу.

Медея могла бы попробовать сделать это — но тогда ей пришлось бы отвлечься от другого Кастера на стороне противника — иными словами ситуация была достаточно отрицательной,какой бы путь ей было не избрать.

И, конечно же, не стоило забывать о Благородных Фантазмах — имена и способности всех Слуг, присутствующих в сражении та знала, как и то, что все они могли неприятно поколебать чашу весов еще больше — а Медея не могла сказать, что ситуация так уж идеально была расположена к ней.

А значит все, что оставалось делать Медее — это разыграть свои немногочисленные козыри так хорошо, чтобы выиграть даже текущую непростую ситуацию...

Хах, прислушавшись к себе, Медея только заломила одну бровь.

Возможно она слишком много вспоминала Ясона в последнее время.

-Арчер,— Медея бросила взгляд на Арчера в зеленом плаще рядом с собой,— Сейчас самое время для твоего Благородного Фантазма.

-Нет, тогда здесь перетравятся все Слуги сразу,— Арчер ответил быстрее, чем смог осознать,— Погоди, откуда ты...

-Действуй,— Медея только бросила взгляд на него, немного ухмыльнувшись,— Робин Гуд.

Робин только бросил взгляд на Медею,— Технически, я не совсем Робин... Но, какая уже разница — Тисовый лук!

Спустя мгновение Робин выстрелил со своего небольшого наручного арбалета — вовсе не подходящего для истории легендарного лучника и благородного разбойника — болт, что в мгновение полета превратился в размытую сияющую каплю — прежде чем врезаться в клинок Нероны, мгновенно отбившей выстрел.

-Робин из Локсли!— Нерона, даже посреди боя, нашла время для того, чтобы бросить Робину улыбку,— Прошу прощения, что не признала раньше ~ уму!

Однако отбитый выстрел, вместо того, чтобы окончить свое печальное существование в качестве Благородного Фантазма, лишь опал на землю — после чего, лишь одно мгновение спустя, радостная улыбка Нероны вдруг сменилась растерянной гримасой,— Что-то мне не ~ уму...

Спустя же еще мгновение из земли ударило множество корней, вовсе не подчиняясь ни законам живой природы, ни даже физики, прорастая в считанные мгновения из-под земли.

Для Лансеров или даже Флоренс это не стало особенной проблемой — несмотря на неестественность побегов поспеть за быстрыми движениями Слуг те не могли — однако Нерона, попытавшаяся было вскочить с места, неожиданно запнулась о свои ноги, мгновенно показывая, что попадание стрелы Робина не прошло бесследно — прежде чем корни, так и не достигшие своей цели, в мгновение словно бы пожухли и скрючились, отчего по земле от них словно бы заструились змеи ядовито-зеленого цвета — намного быстрее даже самих Слуг. Казалось, будто бы корни деревьев, ударившие из-под земли, отдали в одно мгновение всю свою жизнь земле — но вовсе не в радостном ключе.

Спустя еще мгновение все Слуги вокруг единовременно почувствовали подкатившую к горлу тошноту, а затем и недомогание, перешедшее в головокружение.

Робин не шутил, говоря, что все находящиеся вокруг Слуги отравятся — он же был Робин Гудом. Легендарным разбойником, известным не за его благородные рыцарские турниры, а за его использование Шервудского леса и за то, как лишь с небольшой кучкой разбойников он умудрялся сражаться с целой армией.

Иными словами более всего Робин смыслил в том, как необходимо было использовать на пользу себе лес, и как сражаться с армией противника, даже не видя ее. И неслучайно он был похоронен у корней тисового дерева.

Робин Гуд не сказал бы, что он хорошо разбирался в биологии или ботанике, но о ядовитости тиса он мог рассказать из первых рук.

И поэтому его Благородный Фантазм воплощал в себе именно эти черты — разбойник, лес, яд.

Однако применять его без контроля было самоубийственно — хотя изначально этот Благородный Фантазм и был рассчитан лишь на одного человека — это не значило, что он не мог использовать его против многих сразу, не сосредотачивая яд на одной цели, а пропитывая им саму почву, территорию. Однако контролировать этот процесс Робин не мог — и потому решение Медеи использовать его Благородный Фантазм в гуще сражения было практически самоубийственным...

Было бы, если бы Медея не имела информации о других Слугах.

-ЯД?!— голос Берсерка в красном камзоле разнесся громче топота Баньян,— БОЛЕЗНЬ И НЕДОМОГАНИЕ?! ТОЛЬКО НЕ НА МОЕМ ПОСТУ! КЛЯТВА НАЙТИНГЕЙЛ!

Кто мог быть настолько помешан на медицине, кроме как Флоренс Найтингейл?

Создательница современного института медицинских сестер, Флоренс оставалась железной и непреклонной леди даже при своей жизни, всегда стремясь быть совершенной медсестрой — не было ничего необычного в том, что после становления Слугой она стала именно Берсеркером — безумной медсестрой, ставящей перед собой высшей целью спасения пациента. Даже если для этого, парадоксальным образом, пациента стоит убить — если она не могла спасти тело и разум — по крайней мере она еще могла спасти душу своего пациента.

И ее Благородный Фантазм, что спустя мгновение обрел словно бы из слов весомость, обращаясь в возвышающуюся фигуру белоснежного ангела, облаченного в докторские одежды, отражал именно этот факт.

Фактически, это было заявлением Флоренс о своей позиции миру.

"Это больше не поле боя и находящиеся здесь не воины. Отныне эта территория объявлена госпиталем, а все находящиеся здесь лишь пациенты в моих руках. Никаких сражений в госпитале быть не может — только покой и лечение."

Иными словами это был совершенный Благородный Фантазм успокоения.

После активации его имени вокруг Найтингейл просто не могло быть болезни, боли и насилия. Ни в какой форме.

Все, что может взрываться — больше не взрывается. Что может резать — не режет. Что может стрелять — не стреляет.

Это не было ограничено только оружием.

Заклятия, направленные на причинение вреда, больше не могут работать. Благородные Фантазмы больше не могут ранить. Трюки больше не могут обмануть.

Это было совершенной формой успокоения мира и сражающихся...

Но...

Медея, как никто иная знала, что "покой" был лишь иллюзией.

И потому еще до того, как Благородный Фантазм Флоренс вошел в силу и белоснежный ангел появился за ее спиной — в тело ангела врезался снаряд.

Небольшой кривой клинок Медеи, Разрушитель Иллюзий, способный уничтожить любую магию, любой контракт, и даже Благородный Фантазм, если тот являлся лишь иллюзией настоящего чуда.

Благородный Фантазм самой Медеи.

И потому, покачнувшись, еще не успев сформироваться полностью, белоснежный ангел Флоренс мгновенно рухнул, обращаясь в белоснежные осколки, оставляя Флоренс один на один с иными Слугами.

Да, яд Робина уже был нейтрализован — но Медее удалось вывести из игры, возможно, самый опасный из Благородных Фантазмов противника.

А потому оставался лишь один вопрос... Кто будет следующим?

* * *

Ангрбоде даже не нужно было двигаться, чтобы защититься от атак Берсеркера, Беовульфа. Зачем?

Как и Каинавель, Аинз, или даже Баал — Ангрбода была существом иной природы, иной концепции. Концепции, которую Беовульф мог понять и ощутить лучше иных Слуг.

"Сила есть все."

Без силы погибают. Добрые, злые, даже воздержавшиеся — позволить себе существовать может только тот, у кого есть сила. Ангрбода была существом, рожденным из этих принципов — принципов силы как некой константы, некой всеопределяющей величины, разделяющего порога возможности, права существовать.

Кто не обладает силой — не может существовать.

Ангрбода поднялась из этой концепции, и Беовульф не мог не почувствовать этого. Почувствовать, что против него стояла не очередная Слуга — а что-то большее, что-то древнее, как само основание Земли, как порождение древней прописной истины, на которой зиждился мир.

Но какой выбор был у Беовульфа? Сдаться, отступить, сбежать, принять поражение, умереть?

Нет, на это Беовульф не был согласен. Беовульф был тем, кем он был, Берсеркером всегда сражающимся до самого конца — и до самого конца он предпочел сражаться.

И даже когда оба клинка Беовульфа врезались в Ангрбоду, не заставив ту даже изменить своего несколько насмешливого, но больше презрительного взгляда, тот ударил еще раз. Затем еще раз. И еще раз.

Каждая атака Беовульфа врезалась в тело Ангрбоды, не принося той никаких неудобств — но Беовульф не остановился на этом. Когда он понял, что Ангрбода даже не пытается защищаться, уклоняться, даже не хочет поднять руку в ответ — Беовульф лишь продолжил бить, бить и еще раз бить. Вместо того, чтобы быть настороже, готовясь в любой момент отскочить, броситься в сторону, сбежать — он буквально вытянулся в полный рост, стоя на земле и продолжая бить и бить стоящую перед ниц цель. Даже тогда, когда по двум его клинкам зазмеилась паутина трещинок и впервые послышался жалобный стон оружия, казалось бы, бившего в непробиваемую стену, он не остановился, продолжая лишь остервенело бить вновь и вновь.

И даже когда в единый момент, нанеся последний удар Беовульф вдруг понял, что его оружие буквально рассыпалось в его руках — он не остановился.

Крушитель Гренделя — третий и последний Благородный Фантазм Беовульфа. Квинтэссенция всей примитивной и яростной мощи Беовульфа как Берсеркера, Благородный Фантазм, что он мог использовать только после потери своего оружия, способность вновь вернуться к своей легендарной мощи, сокрушившей Гренделя, его Мать, и дракона в конце его жизни. Способность, что перестраивала всего Беовульфа. Способность, что извращала понимание "оружие в моих руках", заменяя его "мои руки — это оружие". Способность, что пробуждала первородную мощь, таящуюся внутри любого живого существа — высвобождение всей звериной ярости и мощи Беовульфа, как Берсеркера, как Героя, как Человека.

И спустя мгновение удар Беовульфа врезался в Ангрбоду...

Чтобы заставить самого Беовульфа скрипнуть зубами, услышав хруст и увидев кровавый отблеск крови, полившейся с его руки, тут же выплеснувшейся там, где кость его руки пробила кожу. Удар по Ангрбоде был словно бы попыткой человека ударить бетонную стену — но человек, потерявший все свои ограничения был способен раздробить свои кости от напряжения мышц или выломать свои суставы.

Беовульфу было плевать. Словно бы дикое животное, чуя кровь — даже если свою — ону ударил еще раз, и еще раз, даже чувствуя, что его удары били по нему куда сильнее, чем по его противнику — он не мог остановиться, продолжая бить и бить.