— Ты знаешь, меня начало рвать ну, в первый раз, именно тогда. Когда Дамблдор спросил меня кому ты, Гарри, доверяешь. А я же знала про них, ну, то, что ты мне тогда сказал. Так что волшебство работает, представляешь?
— Я знаю. И, Гермиона… теперь я верю не только тебе, но и в тебя. Ну, в то, что ты сможешь сохранить тайну. И… Думаю, я сам стал прятать воспоминания именно тогда, в тот самый момент, когда мне влили зелье, еще во сне. Ведь когда я проснулся, я уже не помнил ничего важного! Так что ты действительно нашла способ сохранить мои секреты. И теперь я могу тебе рассказать если и не все, то почти все. Просто ну…
— Я понимаю. И ты не обязан…
— Не обязан. Просто ты не представляешь, как тяжело быть одному, и…
— Я представляю, — она подняла на него глаза, сверкнувшие отраженным светом, — я живу так всю жизнь. Кроме этого года. Поэтому я буду рада, если ты расскажешь мне все, что ты хочешь. Ну, или можешь.
И он, под мерный стук колес, который в этой каморке ощущался намного сильнее, чем в купе, начал рассказывать. Про то, как прятался в саду миссис Кейн, подслушивая разговоры трех подруг, про то, как его приняли в Клуб, про отвратительный Хэллоуин с его оранжевой угрозой, про операцию «Сова» и операцию «Валентин» — разумеется, не упоминая некоторых тонких деталей, вроде участия майора Бутройда и его «старых друзей». Рассказал про то, как его поймала банда Дадли, про Денниса с ножом и страшного мистера Розье, которого он, к счастью, помнит только по телевизору. Про стойкость МакФергюссона. Про мистера Локхарта — не упоминая, по понятным причинам, его имени и своих догадок про то, что с ним сделала миссис Кейн, про Дамблдора и Аластора на лужайке.
И про концепцию попного мозга он тоже ей рассказал.
— А-а-а-ИК-аластор — это, н-наверное, Аластор Г-грюм, известный м-мракоборец, — Гермиона старалась говорить спокойным тоном, но дорожки на ее запыленных щеках, влажные глаза, икота и легкое заикание не позволяли поверить ей полностью, — я читала о нем во «В-взлете и П-падении Темных Искусств». Там о нем всего на два аб-бзаца меньше, чем про тебя, Гарри. Говорят, что половину Пожирателей в Азкабан уп-прятал именно он!
— …Что, в основном, говорит обо всем остальном Аврорате как об организации, — пожал плечами Гарри. — Руки болят, — пожаловался он, — а я так увлекся, что и забыл об этом.
Гермиона немедленно вскочила и начала поить Гарри зельями, которые ей дала мадам Помфри — она взяла их с запасом.
— Ну, я подозревала, что Очиститель выведет вообще все зелья, включая полезные… Кстати!
Она вскочила на ящик, встала на цыпочки, открыла окошко под потолком и вышвырнула в него пакет с остатками доверия Гарри Дамблдору и пустыми пузырьками.
— Просто ужас, какая я стала с тобой, — вздохнула Гермиона, — вру деканам, нападаю на профессоров, злостно нарушаю Статут Секретности… А ну как магглы этот пакет найдут?
— Ты просто сама этого всю жизнь хотела, — улыбнулся Гарри, — иначе не стала бы связываться с нами. Ну или не ступила бы на эту скользкую дорожку: не стала бы врать про тролля, сдала бы нас МакКошке, эээ… профессору МакКошке, и мы остались бы просто приятелями.
— Я читала, — вздохнула она, — не забывай, что мои родители врачи. Это нормально для таких домашних девочек, как я. Ну, когда внезапно вырываешься из-под опеки. Я боюсь этого, особенно… Но я о другом, — она склонила голову, — Гарри, ты же снова стал старше меня? Ну там, в голове? Я не понимаю, для чего… почему…
— Для чего Снейп устроил этот спектакль? Не понимаю пока. Нет, я понимаю, для чего он начислил тебе именно два балла — чтобы это было больше, чем тот один, который он начислил мне. Но зачем он вообще сначала снял, а потом начислил, да еще так, перед всем залом, с риском получить пару десятков заклятий… Разве что он показывал Дамблдору, что может испортить ему всю игру, но пока не хочет. И что все зависит от того, что он сделает в конце: добавит балл или вычтет. Но зачем делать все это вот так, публично… Или он хотел, чтобы это знали все? Слушай, а расскажи поподробнее, как он вообще тебя вынес оттуда, из ямы? Вот чую, что это как-то связано…
— Ну… Я стояла в зале, где были Дьявольские силки. И кричала.
— Что кричала?
— Гарри, ты умный, но все-таки дурак, — со слезами на лице улыбнулась она, видимо, снова переживая этот момент. — Вот представь, что может кричать двенадцатилетняя домашняя девочка после этих всех щупалец, шахмат страшных, огненных стен, тролля шевелящегося… Когда она осталась одна, один ее друг ранен и лежит за тысячей футов камня, а двое пытаются остановить жутко темного волшебника? Когда метла в стене застряла, а люк далеко наверху? И там цербер еще? Конечно, «МАМОЧКА! ПАПОЧКА! ЗАБЕРИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА-А-А-А!»
Гарри обнаружил, что он снова обнимает Гермиону, а та его. Он не знал, чего ему больше бояться — то ли того, что их услышали, то ли того, что Гермиона снова разрыдается и впадет в истерику. Однако с удивлением обнаружил, что тельце девочки сотрясают не рыдания, а… смех.
— А тут, хи-хи-хи… Снейп… Страшный Снейп… Ох.
— Он не верил, что тебя исключат, — задумчиво сказал Гарри, — если вообще поднимал или поднимет эту тему на совете, иначе не сказал бы про отработки в следующем году. Он… Не хотел, чтобы ты ушла сама. Ты же звала родителей, чтобы они тебя отсюда забрали! Поэтому сделал так, чтобы ты больше боялась, что тебя исключат, чем остаться. Ну… чувство противоречия, это все вот… Потому и перед всем залом. Манипулятор сальноволосый, — ругнулся он.
Разумеется, он не будет делиться с Гермионой своими планами насчет профессора: ведь это тот самый вопрос жизни и смерти. Ну… точнее, просто смерти. И, в конце концов, ему есть с кем обсудить это и помимо нее.
— Я и правда хотела уйти из школы, — сказала Гермиона, — пока ты лежал там, у мадам Помфри, я каждый вечер об этом думала. Если рассказать папе и маме… И если они мне поверят…
— А чего не поверят-то? — удивился Гарри, — не думаю, что ты им врала на каждом шагу, чтобы тебе не верить.
— Мой папа… Он дантист же, у них с мамой свой кабинет. Он никогда не подписывает новые контракты в тот же день, — пояснила Гермиона, — даже на поставку материалов. Ну, для протезирования там, медикаментов, инструментов всяких. А когда пришла МакГонагалл… Она только разок кошкой перекинулась и пару фокусов показала. Тут и года мало было бы, чтобы подумать, как следует. Не то что недели, которую он обычно на раздумья берет. А он подписал в тот же день.
— Плохо, — огорчился Гарри.
— Не то слово. Но тогда и я очень хотела в эту школу. А тут… Думаю, тут все же есть шансы. Они все-таки очень меня любят, — сказала она, хотя Гарри послышались в ее голосе нотки печали и сомнения.
— Но понимаешь, — продолжила девочка, — я подумала, что не смогу читать газеты. Потому что каждое утро за завтраком — есть же в других волшебных школах завтрак и газеты? — я буду бояться прочитать, что Волдеморт убил тебя, потому что некому было быть твоей правой рукой. И твоей левой рукой тоже, — сказала она, снова оценив масштаб предстоящих задач, — а потом он все равно за мной явится. Потому что я никогда не буду вместе… с этими, вроде Малфоя. И это, между прочим, не из-за тебя, а потому что я сама такая, вот.
— Я боюсь, — медленно проговорил Гарри, — что тогда… насчет заложников… Ты была права. И… они — что Волдеморт, что Дамблдор — действительно могут использовать тебя… именно так. Так что может быть, тебе действительно последовать совету Мэри? Поехать, например, во Францию…
— Во Францию мы все равно собирались, — тряхнула головой Гермиона, — летом. На отдых. И… если вдруг эти самые «они» решат меня использовать — я предпочту, чтобы ты был не за Каналом, а рядом. Потому что тебе — и в тебя — я верю. А Дамблдору, да и тамошним — нет. По крайней мере, тамошним — пока нет.
От этого «пока» Гарри выдохнул со смесью облегчения и легкой тоски. Может быть, она действительно… Гермиона продолжила:
— Нет, можно даже узнать насчет школы — есть же у них там что-то вроде Косого Переулка, можно там спросить. И книжек купить.
— Для легкого чтения? — поддел ее Гарри.
— Нет, по защите разума. Я узнавала у мадам Пинс — в Британии они относятся к условно-разрешенным. Ой, кстати… мамочки… Божечки мои, стыдно-то как…
— Что случилось?!
— Ну, Снейп… он же мысли читал, и у меня они как бы проигрывались внутри головы, — Гарри вспомнил, что испытывал те же ощущения под палочкой Дамблдора, — он сначала все важное посмотрел… Ну там что с вами, где кто… Потом про то, как я ему мантию подожгла — после того, как увидел, как я огонек призываю. Ну, это я говорила уже. А потом стал смотреть, как я загадку его разгадываю. А там… Я же, когда поняла смысл, сказала еще так этак важно: «Возможно, когда-нибудь я даже влюблюсь в него». И он это увидел… Двенадцатилетняя соплюшка… взрослому… Мастеру… Важно так… ой. И все кончилось, он больше меня не читал. Не мог, наверное. Если бы он смеяться умел, он бы, наверное, от хохота помер. Ой, как стыдно…
Гарри снова обнял ее и хотел сказать что-то вроде: «Когда общаешься со Снейпом, надо не только думать, что говоришь, но и думать, что думаешь», но в дверь, точнее, в откидную панель, прерывисто и быстро постучали.
* * *
Они быстро переоделись в маггловскую одежду и вернулись в купе, оставив пижамы близнецам. Посиделки уже закончились, и Гермиона ловко сняла с него бинты, очистив руки от мази и снова смазав чем-то другим, быстро впитавшимся в новенькую розовую кожу. Гарри был очень рад, что разговор не дошел до некоторых тем — например, его планов в отношении Снейпа (теперь, когда он вспомнил про трех леди, у него будет, с кем их тщательно обсудить) и той самой брошюрки. Все-таки он обещал не врать Гермионе, а рассказывать ей подробности методички Дамблдора пока не хотелось.
Потом девочка убежала в туалет, приводить себя в порядок после многократных рыданий, смеха, объятий и пыли каморки, и вернулась, когда поезд уже подходил к вокзалу.
Они высадились на перрон, и на Гарри сразу же налетела радостная Джинни, одетая не только в бывшую его куртку, но и в бывшие его, отобранные Молли у Флетчера, кроссовки. Гарри познакомил сестренку Рона с Гермионой (девочки, как и одноклассницы тогда, в начальной школе, приняли боевую стойку, вступив в малопонятную мальчишкам незримую схватку), и повернулся к Невиллу.
— Скажи, Невилл, — спросил Гарри, — я же помню. Ты в волшебных законах хорошо разбираешься?
— Ну… бабушка учила, — осторожно ответил тот, покосившись на представительную даму с чучелом грифа на шляпке, направляющуюся в их сторону.
— Вот скажи, если я получил что-то от собственного отца — я могу этим «чем-то» распоряжаться? Даже если он «это» передал мне через зеркало?
— Тут, наверное, неважно, как именно передал, — уже с подозрением сказал Невилл, — тут адвоката надо спрашивать…
— Ладно, — прервал его Гарри, проверив свою сумку и убедившись, что мантия-невидимка все еще там, — все равно мне «это» неинтересно. Я, Гарри Джеймс Поттер, заявляю тебе, Невилл Фрэнк Лонгботтом, что, если у тебя вот прямо сейчас случайно завалялось что-то, что передал мне мой отец и чем я имею право распоряжаться — «оно» теперь твое.
Он обошел статую Лонгботтома по короткой дуге, попрощался с Уизли (Молли таки всучила Гарри отобранные ей у Флетчера восемь сиклей и два кната), и они с Гермионой покатили тележки к стенке, отделяющей платформу «Девять-и-Три-Четверти» от маггловской части вокзала. Там, уже за стеной, Гермиона почти сразу утонула в объятиях родителей, а Гарри проследовал дальше, мимо трех сидящих на раскладных стульчиках и пьющих чай (или кофе) старушек, одна из которых была в ковбойской шляпе, к истекающему потом у собственной машины дяде Вернону.
Лето обещало быть интересным.
Пожалуй, Гарри готов был поставить на это свою шляпу.
КОНЕЦ
