— Я это, вот што. Ты, Торгрим, не серчай, мы ж не для того это затеяли, штоб тебя опозорить иль свалить. Што ты на нас в обиде, мы понимаем, да токмо и ты, родич, нас пойми, ведь это уже не шутки. Мы ж мыслей-то не читаем, — старик скользнул глазами по Брану и по Улле. — Мы ж не колдуны, не ясновидящие. Ты вон говоришь, што тебя облыжно обвиняют. Ну, а свидетель сказал, што это правда. И сын твой, опять же, то же самое твердит. Откуда же нам знать, хто тут врет? Дело-то серьезное больно, родич, хошь, не хошь, а разобраться надобно, разговорами не отделаешься. Как давеча ясновидящая сказала, боги — они меж нами ходят, видят все! Не в обиду тебе: а ну, как это правда? Вот, опять же, и Гуннар... Рази ж боги станут грех такой терпеть? Уж не знаю, как кому, а мне об этом и помыслить боязно. На весь клан их гнев ляжет, — старик развел руками и замолчал.
— Эх, родич, — ответил конунг. — Уж от кого, а от тебя я не ожидал... такого.
— Да ты пойми! — воскликнул Старый Бьорн. — Я не супротив тебя! Просто... мы правду должны выяснить. Коль ты прав — оно и тебе лучше будет, и дочери твоей, и всему нашему роду. Коль то, што говорят про вас, вранье — так пускай все об том узнают, имя наше и очистится.
— И для этого вам необходимо нас пытать? — конунг поднял голову. — Да? Что ж, хорошее решение. Я все, что хочешь, мог предполагать, но вот, что до такого доживу, что такую награду получу от вас, родичи... — он скрипнул зубами. — Значит, Божий Суд вам нужен? Это то, что вас успокоит: пытать нас с дочкой? Ну, меня — ладно. Я взрослый мужик и воин, как-нибудь переживу. Но ее... — его голос пресекся. Брови дрогнули, а лицо приобрело такое выражение, точно он испытывал острую боль. — Ее... ее-то за что? Только лишь из-за этих наговоров? Ох, родичи... Вам ее не жалко? Иль красота глаза мозолит, надо изуродовать? Что же, и ее на Суд потащите, да?!
Словно через силу, конунг оторвал от дочери взгляд и повернулся к Старому Бьорну.
— А ты, старик, спать после этого спокойно сможешь? Сон-то не уйдет?
— А от тебя он ушел?! — воскликнул Видар, и конунг осекся. Видар вышел к очагу.
— А от тебя он ушел? — промолвил юноша. — Ты когда младшую лупил, о чем думал? Гляди на нее! Гляди теперь! Когда у нее из-за тебя выкидыш случился — ты, небось, не маялся, ночь спокойно спал! А теперь задели твою суку, так ты и...
— Довольно, — сказал Сигурд, но Видара этим было не унять:
— Как на тебя насели, ты и хвост поджал! Изворачиваешься? Нет, шалишь! Боги все видят, от богов не скроешься, в глаза пыль не пустишь, не запугаешь! Они не такие дураки, как мы!
— Довольно, Видар! — Сигурд повысил голос. — Здесь не балаган!
Видар принужденно усмехнулся. Сощурился, словно пытался спрятать пламя, дрожавшее в глазах:
— Нет? Ну, надо же. Я смотрю, вы с этим крепко спелись. Ты за него горой, а, родич? И неважно, что он сделает.
— Молод еще, чтоб нас судить, — отрезал Сигурд. — Ты и на свет не народился, когда мы с твоим отцом кровь проливали. Уж это чего-нибудь да стоит, как по-твоему?
— Прикажете вам в ножки поклониться? — ответил Видар. — Или опять прощенья попросить за то, что родился позже вас? Или это дает право таким, как он, трахаться с собственными дочерьми?
— Ах ты, сученыш! — конунг бросился вперед. — Да я тебя своими руками...
Сигурд не позволил им сцепиться, перехватил конунга и в ухо рявкнул:
— Хватит, не позорьтесь! Люди на вас смотрят!
— Да пускай хоть обосрутся! — крикнул Видар. — Он от этого святей не сделается! И его сука — тоже! Шкуру с них содрать, с обоих, вот чего надо сделать!
— Я сейчас с тебя сдеру, гаденыш! — зарычал конунг, высвобождая руки.
Сигурд схватил его за плечи. Конунг порывался к сыну, трое воинов помогли его сдержать. Аса плакала в углу, заслонясь руками. Улла сидела, будто каменная, глаза, потемнев, широко раскрылись.
— Да не держите его, — посоветовал Видар. — Он же трус, ничего он мне не сделает. Отпустите, пускай идет!
— Трус, говоришь? — конунг перестал вырываться. — Я трус, да? Ну, а ты? Ты от великой смелости лжесвидетелей приволок, чтобы собственного отца в кровосмешении обвинять? Это ты от смелости меня за глаза грязью поливаешь? Сестру насмерть замучить готов! Смельчак! Если ты такой смелый, ты Божьего Суда не побоишься. Коли ты прав, коль все это правда, чего ты тут брехал — так почему бы тебе это не доказать? Давай, мы и тебе Божий Суд устроим. Ну, чего ж ты замолчал, смельчак? Иль кишка тонка?
Тишина.
Видар огляделся. Губы раздвинулись в улыбке, похожей на оскал, глаза стали черными, а щеки побелели.
— Хотите меня испытать? — промолвил он. — Пожалуйста, я готов. Сейчас желаете? Давайте! Разводите костер, железо тащите. Ну? Живо, чего застыли? Я Божьего Суда не боюсь! Пускай тот, кто врет, боится, а мне страшиться нечего. Я правду говорю! Хотите проверить? Проверяйте! Я перед богами чист, о пощаде молить не буду, и унижаться перед вами тоже не буду. Лучше сдохну. Хотите меня проверить — давайте. Поглядим, кто первый испугается. Чего ж молчите? Вы же, кажется, хотели мне устроить Божий Суд? Так давайте. И вас заодно, — он ткнул пальцем в конунга, — вас тоже испытаем. Клево будет, всему этому быдлу понравится!
— От еще белая горячка! — воскликнул Старый Бьорн. — Утихни ты! Неча людей-то чехвостить, они перед тобой ни в чем не провинилися!
Видар презрительно усмехнулся, сказал, обращаясь к конунгу:
— Чего, испугался? Я так и знал. Чего от тебя еще ждать! Я же сказал вам, что он трус! Ваш конунг трус! Глядите на него! Видят боги, мне стыдно, что у меня такой отец.
— А мне стыдно, что ты мой сын, — конунг убрал от себя Сигурдовы руки. — Ты говоришь, я трус? Нет, это не так. И если клан решит, я пойду на Божий Суд. Только знайте все: мою дочь я вам тронуть не позволю. Меня можете пытать, ее не троньте. Она ничего не сделала, она тут ни при чем. Она чиста. Я никогда... никогда с грязными помыслами ее не коснулся, клянусь, боги знают. Если желаете, проверьте меня. Вот он я, перед вами, делайте со мной, чего хотите, я разрешаю.
— А я вот — нет, — сказал Сигурд. — А я не разрешаю.
Пройдясь перед очагом, он обвел толпу глазами:
— Здесь все так пекутся об устоях, што об устоях-то и позабыли. Говорил я уже некоторым, но вам повторю: отродясь такого не бывало, штоб конунга пытать. Вот вы гнева божьего боитесь — а, по-вашему, божий гнев на нас не ляжет, коли мы законы предков порушим? Конунга пытать захотели? У нас тут што, волчья стая?! Как псы, рычите — скоро и в голос завоете?! Законы предков — это все, чем мы живы, благодаря законам в зверей еще не обратились. Так што ж, вы их теперь порушите? Нет, как хотите, родичи, а я вам этого позволить не могу. И не в Торгриме тут дело, не в том, што он мне родня. Не в том, што мне его жалко, хотя, сознаюсь, это так. Мне его жалко, врать не стану. Но только — клан мне тоже жалко. Клан важней всего. Штобы клан сохранить, мы должны блюсти законы. А законы говорят: никогда такого не бывало, штобы конунга пытать. Не бывало — и не будет, покуда я жив. Я, Сигурд Ярл, вам это говорю. Вы меня знаете. Я перед родом честен, перед богами чист, и впредь хочу таким остаться. Это все. Я свое сказал, родичи. За вами слово.
Дом замер. Потом вдалеке, где-то у двери, родился тихий ропот и, разрастаясь, пронесся по толпе. Головы повернулись. Закивали подбородки. Расширились глаза.
С лавки поднялся старик, высокий, сгорбленный и седой.
— Што же, — молвил он. — Сигурд дело говорит, законы нарушать нельзя. Предки разгневаются, боги разгневаются. Негоже так-то. Значит, выход у нас один: пускай вещунья всё рассудит. Дадим богам решить. Верно я говорю, родичи?
— Верно! — закричала толпа. — Пусть ясновидящая рассудит! Пусть боги вмешаются! Ясновидящая! Дайте ясновидящей сказать!
Сигурд обернулся к Улле. Она стиснула ладони, натянулась, как струна.
— Не надо, — прошептал Бран, поймав взгляд Сигурда. Тот лишь покачал головой.
Улла встала, и платок соскользнул на землю. Темное платье, перехваченное поясом, делало совсем хрупкой ее тонкую фигурку. Она вышла к очагу. Все молчали и смотрели на нее, а она смотрела в пламя. Потом вздрогнула, глаза расширились, словно она увидала нечто там, внутри, за движением огня. Что-то прошептав, она подняла голову. Огромные, остановившиеся, черные глаза коснулись Сигурда, и Улла улыбнулась.
— Спи, дядечка, — промолвила она. — Я тебя очень-очень люблю. Ты отдохни... отдохни.
— Доченька, што...
Улла отвернулась. Склонилась к очагу, протянула руки, будто хотела приласкать танцующее пламя.
— Спите, милые мои, — ладони ясновидящей погладили воздух. — Все будет хорошо, все кончилось. Уже все кончилось. Спите... и не бойтесь. Я пойду, а вы отдохните, — ясновидящая выпрямилась, губы улыбались. Она прошла мимо воинов, словно вдоль каменной ограды. Приблизилась к конунгу — и вдруг остановилась. Дернулась, будто от удара.
— Не бей меня, — прошептала Улла. — Отец, пожалуйста, не бей... я не... я не хотела, чтобы это так... — она заплакала. Конунг протянул к ней руку, и она отпрянула.
— Ай! — взвизгнула она, и Бран вскочил. — Не надо! Не надо, больно!
Она, как слепая, рванулась в сторону, споткнулась о камни возле очага. Если бы Видар ее не подхватил, она упала бы в огонь.
— Тише, сестра, он тебя не тронет, — Видар убрал ей волосы с лица. Улла замерла. Глаза делались все больше... больше... Видар выпустил ее.
— Ты чего, сестра? — пробормотал он.
Улла завизжала и попятилась назад. На лице остались одни глаза. Она пятилась, вскинув руки, и визжала, и визжала... Будто вместо брата она увидела чудовище. Будто кто-то ее смертельно напугал: там, в недоступном другим людям мире.
Видар остолбенел, разинув рот. Улла все кричала. Отступив еще на шаг, она споткнулась и навзничь повалилась на пол. Бран подбежал, упал на колени и прижал девушку к себе. Она стала вырываться, но он не отпускал. Улла вдруг затихла, уткнулась Брану в грудь. Она тихо, безостановочно стонала, и тело дергалось. Бран обнял ее. Он молчал, и все вокруг молчали.
Конунг первым нарушил тишину.
— Что... что все это значит? — спросил он. — Что это значит?
Бран крепче обнял Уллу, заслонив от конунга плечом.
— Ты это, отпусти ее, парень, — промолвил Старый Бьорн. — Мы еще не кончили. Пущай она тово, договорит, значит.
— Хватит, — сказал Сигурд. — Оставьте вы девчонку, не мучайте, ей и без того досталось.
— Э-э, нет! — конунг шагнул вперед, и Бран выхватил кинжал. Припал к земле, словно животное, готовое к прыжку.
— Ты к ней не подойдешь! — вскрикнул Бран. — Никто не подойдет! Ясно вам? Сволочи! Оставьте ее в покое! Троньте ее — и я вас уничтожу! Скоты! Вот вам, получайте!!!
Он выбросил вперед ладонь. Пламя в очаге загудело и стало разрастаться, стало подниматься под самую крышу. Воздух задрожал, и стены застонали. Поднялся крик, люди бросились врассыпную от очага. Растолкав бегущих, Сигурд пробрался к Брану, сел перед ним и взял за вытянутую руку.
— Бран! Бран, сынок! Не надо, ее никто не тронет, перестань. Успокойся же, сынок, ты што?
Бран дернулся, увидев Сигурда. Глаза расширились, и он начал озираться. Вынув из его руки кинжал, Сигурд вернул оружие в ножны.
— Успокойся, сынок, никто ничего вам не сделает. Бери ее. Ступай. Слышишь?
Сигурд помог ему подняться, поднял Уллу. Вокруг стало тихо. Пламя в очаге лениво лизало малиновые угли.
— Оставьте ее, — громко молвил Сигурд. — Будьте людьми, право слово. Вы што, а? А ну, дайте дорогу! — прикрикнул он, и люди расступились.
— Иди, сынок, — сказал ярл Брану. — Мы уж сами тут договорим, а вы ступайте.
Сигурд подтолкнул Брана в плечо. Обняв Уллу, тот повел ее к порогу.
Глава 13
Видар уехал из поселка, едва рассвело.
Ветер успокоился, и метель прекратилась. Солнце еще не поднялось, воздух стал синим и прозрачным.
Они собирались шумно, не таясь: Видар и десяток его друзей. Слуги тащили сумки, попоны и провизию, седлали лошадей. Горяча вороного скакуна, Видар делал вид, что хочет передавить приятелей лошадью. Бран стоял на крыльце и наблюдал за ними.
Видар его заметил, подскакал к порогу и осадил коня, подняв тучу снежной пыли.
— Привет, колдун, — промолвил Видар.
— Привет, — ответил Бран.
— Как там сестра? — Видар наклонился в седле. Вороной жеребец, грызя уздечку, нетерпеливо перебирал копытами.
— Все так же, — ответил Бран.
— Она тебе вчера, часом, не сказала, чего это она так испугалась?
— Она не разговаривает, Видар, — отозвался Бран. — Ни со мной, ни с кем-нибудь другим. Не делай вид, что тебе это неизвестно.
— Ладно, не злись, это я так, на всякий случай. Ну, бывай, колдун, береги ее. Вернусь — проверю, — Видар усмехнулся.
— Мог бы этого не говорить. Не смешно.
— Ладно, ладно, шучу. Здорово ты, кстати, вчера их шуганул. Вот бы мне так уметь, эх! Жалко только, что остановился. Спалил бы дотла это змеиное гнездо — я бы тебе прямо в ножки поклонился.
— Возьми да спали, что тебе мешает?
— Может, и спалю, когда случай подвернется. Прощай, колдун, счастливо оставаться.
— Надолго уезжаешь?
— А хер его знает. Поедем, поохотимся на границе, — Видар подмигнул, — дня через три вернемся. Надоело тут сидеть, тошнит меня от этого места. Хочешь с нами?
— Не хочу.
— Ну, сиди, высиживай, колдун. Глядишь, чего и высидишь.
— Тебе первому доложу, обещаю.
Губы Видара двинулись в усмешке, он пришпорил жеребца. Скакун сделал огромный прыжок, Видар пригнулся в седле, и конь понес его через двор.
Миг — и он исчез за сараями. Приятели с гиканьем ринулись за ним, раскидав публику и слуг. Им вослед полетели брань, хохот и проклятия.
Бран вернулся в дом. Сев в углу, стал наблюдать за Уллой. Она опять работала со служанками. Уже засветло была на ногах, исчезла из сарая так, что Бран и не заметил, пришлось ее искать. А когда нашел, он увидал, что все по-старому.
Служанки стали собирать на стол. Пришел конунг, чуть позже Аса, потом остальные. Сели есть в молчании. Бран к ним не присоединился, ему не хотелось с ними разговаривать, да и есть тоже не хотелось.
Через час все разошлись, остались лишь рабы — да Улла. Проходя мимо Брана, конунг замедлил шаг, казалось, хотел что-то сказать, но передумал. Вышел за порог. Бран посмотрел на Уллу. Она была занята, и не поворачивала головы.
Ближе к полудню появился Эйвинд. Подойдя, сел на лавку возле Брана.
— Ты опять здесь? — промолвил он.
— Да.
— Идем к нам.
Бран покачал склоненной головой.
— Отец тебя зовет, — сказал Эйвинд. — Не велел без тебя возвращаться.
Тишина.
— Так ты ей все равно не поможешь. Что толку здесь сидеть, скажи на милость? Идем со мной. С Уллой ничего не случится.
