Игры олигархов

— Они правы! Я была с ней, а потом она исчезла, испарилась! Это могло случиться под самым моим носом!

— И что?! Нет, и что?! Ты кто? Рембо, служба охраны или ревнитель нравственности? Сколько лет твоей Ларке?

— Двадцать, как и мне.

— Большая девочка! Пусть сама о себе и заботиться. В конце концов, у нее есть парень, есть родители. Это их дело, их долг, обязанность и все остальное!

— Я ее подруга!

— Это что клеймо рабыни?!

— Да как ты понять не можешь?! — вскочила. — Она моя подруга!

— Ой, ёё!! Как трудно-то! — взвел глаза к потолку, присвистнув. — И что теперь? Ну, подруга. Дальше? Может нянчиться с ней начнешь, свечку держать, когда трахается?

Ярослава не думая, влепила ему пощечину и замерла, сообразив, что сделала.

— Тааак, — прошипел Гриша. Глаза стали злыми, колючими. — Нет, так дело не пойдет. Знаешь, что, ты подумай сначала, кто тебе важней — я или твоя гребанная Ларка. Как решишь — позвони. Я ни с кем конкурировать не привык и привыкать не собираюсь! А тем более по фейсу за это получать!

И пошел в коридор, начал шнуровать кроссовки.

— Гриш, ты не прав...

— Я все сказал! — отрезал. Схватил куртку и вышел, хлопнув дверью.

Ярослава заплакала: ну почему она такая невезучая?

Лариса, ну, где ты, Лариса?!

Что же это творится?!

Как Лешинский и предполагал, Ирма кинула шкуру ему в грудь, метясь в лицо.

Выражение ее физиономии очень позабавило Алекса и маленький инцидент разбавил скуку, став достойной точкой в отношениях с женщиной.

Он улыбался всю дорогу до дома, вспоминая ее ярость, полные злости глаза, перекошенный рот.

Приятный финал отношений. Он, наконец, увидел истинное лицо этой женщины. Оно не удивило — натура ведьмы проступала в каждом взгляде и манере и до того.

Глава 5

Ярослава вышла из подъезда, уверяя себя, что на лавке сидит Гриша. Но ничего подобного — парня не было. Он не появился ночью, не пришел утром, не позвонил. И девочки не звонили, значит Лариса тоже не появилась.

Какой-то непроходящий кошмар, полоса неприятностей.

Сколько она будет длиться?

На остановке у института стояла Люба и крутилась, выискивая кого-то.

Суздалева помахала ей рукой:

— Привет. Кого ждем?

Девушка была бледна и явно испуганна. Она взяла подругу за руку и без слов увлекла прочь из толпы, но в обратном от учебного заведения направлении.

— Люб, ты куда? Опоздаем на занятия.

Девушка села на низкую ограду вокруг церковки и глухо попросила:

— Сигаретку дай.

Ярослава поняла, что что-то случилось и у Любы, но сил спросить не нашла. Села рядом, чувствуя себя уже не человеком, каким-то подобием — червяком, причем, раздавленным. Достала сигареты. Протянула подруге, закурила сама, впадая в уныние.

— Ларка нашлась, — еле слышно то ли сказала, то ли всхлипнула девушка. У Ярославы сигаретка из рук выпала. Глаза вспыхнули и, улыбка сама до ушей растянулась:

— Ларка?! — вскочила. — Ура!!

— Тихо ты, дура! — прикрикнула на нее. Лицо такое, что можно подумать, Ларису мертвой нашли...

Суздалева мигом потеряла улыбку, почувствовала дурноту, рванула шарфик с шеи:

— Только не говори, слышишь, не говори...

— В больнице она.

Фу! — Ярослава выдохнула и осела на перила. Дрожащей рукой достала другую сигаретку и жадно затянулась.

— Господи!... Откуда знаешь? Что с ней? Что случилось?

— Не знаю. Знаю, что что-то очень плохое. Мать рыдает. Отец говорит, как рубит. Я звонила ее родителям вчера. Вестей не было, их самих не было. А утром... Утром Маринка звонила, конспекты хотела забрать. Сегодня опрос, а они у Ларисы остались... Потом мне перезвонила вся никакая — сказала, что случилось что-то.

— Машина сбила? Нет. Я бы следы увидела, я бы услышала крики. Ничего не было.

— Надо в больницу ехать. Сейчас Марина подойдет. Света и Инна нас прикроют.

— Почему в больнице-то?

— А я знаю?! Что мне сказали — я тебе говорю. Знаю только что родители ее на "скорой" из Смоленска привезли.

— Откуда? Как она там оказалась?

— Не знаю!

— Не кричи, поняла. А Маринка где?

— Должна подъехать. Блин, меня колотит, Слава. Понять ничего не могу и страшно до одури. Ну, ясно же что не сама она в Смоленск рванула, значит?... Значит?...

— Ничего не значит, — отрезала. — Не гадай. Съездим, узнаем. Вон Марина! Марина!

Девушка, завидев подруг, подбежала к ним и сходу предложила:

— Скидываемся и берем такси. Передачу я нарыла, холодильник опустошила, — сунула в руки Ярославе пакет, но даже не посмотрела на нее.

Девушке нехорошо стало — обвиняет?

— Что стоим? — и рванула к дороге, руку подняла.

В машине молчали. Люба хмурилась, поглядывая в окно. Марина замкнулась и будто окаменела, а Ярослава чувствовала себя уродом каким-то, прокаженной. Слово сказать боялась, на девочек посмотреть, и Ларису видеть — тоже боялась, а ее родителей — просто до паники.

И молила — пусть их не будет, пусть не пустят посетителей.

Не повезло.

Во-первых, их пустили в отделение хоть и одарили недовольными взглядами.

Во-вторых, Лариса лежала в двенадцатой палате — платной, и рядом с ней были родители.

Девушки приготовили дежурные улыбки, постучались и толкнули дверь, услышав глухое: "да?" И замерли на пороге, улыбки сползли сами.

На кровати лежала нечто отдаленное и смутно похожее на знакомую им Ларису. Лицо сине -серое, синяки под глазами, губы в красных трещинах, пустой взгляд в потолок. Руки безвольно лежащие поверх простыни были похожи на анатомическое пособие верхних конечностей для студентов медиков.

— Девочки? — выдавила улыбку мама Лысовой. Склонилась над дочерью. — Ларочка, к тебе подруги пришли, — проворковала очень тихо, почти жалобно.

Ярослава невольно попятилась, ей показалось, что приблизься и костлявая рука подруги, со всего маху ударит ее по лицу.

Лариса безжизненно посмотрела на подруг и вновь уставилась в потолок. Девушки несмело прошли в палату, а Ярослава не смогла — ком в горле встал, хотелось закричать и заплакать. Она шагнула назад и рванула по коридору на выход, не видя дороги из-за слез.

Осела на скамейку у главного входа, сжалась, пытаясь успокоиться. Закурила. Слезы капали и капали, совесть ела и ела — виновата. А разобраться — в чем? Но ведь виновата хотя бы в том, что вместо того, чтобы тревогу при исчезновении подруги объявить, ударилась в любовное рандеву, напрочь забыв о Ларисе. По сути, бросила. Факт.

Уйти совсем бы из больницы — но не могла, ведь это значило сбежать, значило, что она вновь бросает. Остаться? По-человечески, так вовсе в палату вернуться, а не сидеть на скамейке в ожидании неизвестно чего. Но страшно — обвинят, найдут в ней крайнюю.

Что же там было, что случилось, куда пропала Лариса и как оказалась в Смоленске?

Может прав Гриша, нет вины Славы? Ну, что она действительно, могла сделать? Как могла знать, что за своим Vog Лариса уйдет на край света?

Она подкурила вторую сигаретку от первой и почувствовала чей-то взгляд. По спине холодок пошел.

Огляделась и ничего настораживающего не заметила. Показалось?

Станешь тут мнительной!

Господи, да что же могло случиться?!

Почему у Ларисы такой вид, будто сушили ее как белье на веревке? Почему губы в крови, почему синяки под глазами и лицо осунувшиеся, словно Лысова месяц голодала? Что могло превратить ее в это?

Машина сбила? Были бы переломы, гипс там, бинты виднелись бы.

Избили? Похоже. Но какого черта она в Смоленске оказалась?!

В раздумьях, загадках и разгадках ушло не меньше часа и почти вся пачка сигарет.

Марина села слева, молча забрала сигареты и закурила. Следом Люба. Так и молчали, глядя куда угодно, только не друг на друга. Что -то скользкое, опасное было в этой тишине и молчании. Как финал, конец прошлому, когда позади неизвестно что, а впереди ничего.

— Что с ней? — решилась нарушить тишину Ярослава.

— Пипец, — тихо ответила Люба, глядя перед собой.

— А подробности?

— Надо было остаться и узнать! — зло бросила Марина и носом шмыгнула.

— Изнасиловали ее, — выдохнула девушка.

— Что? — может, ослышалась?

— Что слышала! Трахали до смерти! А ты в это время пончики ела!

Ярослава зажмурилась: "Господи, если ты есть, сделай так, чтоб все это было неправдой. Чтоб это был сон и я проснулась. И все было как прежде".

— Ну, что ты на нее? Кто знал-то? Ужас в другом, Марина. Получается, что среди белого дня, прямо у института какие-то упыри могут хватать и увозить людей. И никто не застрахован.

— Застрахованы. Если вдвоем! Если одна за другую, а не так, что одна в кусты, а вторая!...

Ярослава вскочила и рванула прочь.

— Беги, беги!! Твое любимое занятие!!

Суздалева остановилась и пошла обратно, встала над подругой:

— В чем ты меня винишь? Ну, в чем?! Что я сделала?! Что ты мне нервы мотаешь?! Тебе плохо, а мне?! А если б ты на моем месте оказалась?! Ты ясновидящая что ли?!

— Я бы сразу всех подняла, а не на "харлее" каталась!! Ты ночь по собственной воле с рокером своим забавлялась, а Ларису насиловали! Тебе хорошо было, а ей вон как! — махнула в сторону больничного корпуса рукой. — Знаешь, что нам ее мама рассказала?!

— Ой, не надо, Мариночка, — схватила ее за руку Люба, умоляя. — Зачем?

— Пусть знает, сколько стоило ее счастье подруге! Ее как могли! На теле места живого нет! И ни один, а группой! Она сдвинулась! Говорить не может, мычит и плачет! Ее несколько дней имели, а потом наркотой накачали и выкинули у помойки! Там еще бомжи подсуетились! Весь букет — здравствуй! А институт — прощай! И Дима, и нормальное будущее! Нет ничего! Сходили в кафе с верной подругой!

Ярослава уши зажала, отступила и побежала, куда глаза глядят, с единственным желанием удавиться.

Словно в солидарность с Мариной, с неба грянул дождь, забил по голове и плечам девушки, не оставляя ей и доли надежды на спасение от чувства вины.

Лешинский решил развлечься. Переоделся в "спецовку" — джинсы не первой свежести, рубашку, неприметную куртку. Сел за руль старенькой "ауди" и направился в город покататься.

Он кружил по улицам, стоял в пробках, поглядывая на людей, водителей, и улыбался. Ему нравилось быть неприметным, нравилось спокойно воспринимать пробки и слушать, как ругаются, нервно гудят водители слева и справа, спеша по своим очень важным делам. Нравилось, что небо заволокло тучами, нравилось, что в машине немного пахнет соляркой и пылью. Это все было настоящим, не выдуманным и, он прикасался к этому тоже по-настоящему, без посредников, напрямую. Ощущал себя частью толпы, что говорят "безлика" лишь те, кто не бывает в ней или спешит по жизни. Нет, толпа, как человек, имеет индивидуальность. Свое настроение, свой смысл, свою манеру. У нее разные лица, разные взгляды и цели.

Если внимательней присмотреться, в ней легко отличить праздношатающегося от спешащего и озабоченного делами, летящего на свидание и бегущего на работу. Толпа не только сливает разное в одно, она еще сличает, заводит и обличает. В ней нет фальши и это главная ценность.

Алекс ехал не спеша, поглядывая на прохожих, ждал, когда кто-нибудь проголосует, и он, "подбросит" пассажира, приобщится к его жизни, обычной, нормальной, такой неприятной для обывателя, такой суетной. Они всегда недовольны своей жизнью — это он уже заметил и принял. Иначе не бывает. Иерархия общества, иерархия социума — была есть и будет. Одни лезут "наверх" и мечтают о кренделях небесных, думают, что живут в самом "низу" поэтому плохо, серо, уныло, но стоит вылезти, все тут же изменится. Ерунда, он-то точно знал — полная ерунда. Другие мечтают, как Леший хоть на день спуститься "вниз" — пожить вот так серо и уныло, на деле полнокровно, цельно, ярко. И тоже — ерунда. Потому что спроси Алекса — остался бы он здесь, он бы сказал "нет".

На каждом месте, в каждой нише, на каждой ступени социальной лестницы есть свои плюсы и минусы, и счастлив тот, кто умеет их использовать по назначению и своему усмотрению.

В этом плане Лешинский считал себя счастливым, а остальное всего лишь приложением к своей жизни, как перегар к дыханию алкаголика. Он прекрасно понимал, что спустись он насовсем, очень быстро вернется обратно, поднимется, как взлетит — иначе не умеет. Так устроен, так устроена жизнь. Ее не обойдешь.

Грянувший дождь смыл прохожих с улиц и Алекс понял, что вряд ли найдет "попутчика". Он решил остановиться и пообедать. Забегаловки типа Кафе -Хаус его тоже забавляли. Лощеные, сверкающие, усиленно маскирующиеся как иная маска на лице человека, под элитное заведение, оставались всего лишь плебейскими и очень дурными копиями действительно хороших мест отдыха. Все дело в сервисе, а не антураже. Можно украсить зал ресторана, пригласив дизайнера интерьеров европейского класса, но впусти в обслуживающий персонал пару украинок и молдаванок, тетю из очень средней Азии и все пойдет насмарку. Знающий посетитель просто не поймет "прикола". И заглянув раз, больше не появится.

Впрочем, данные заведения приносят хорошую прибыль, заманивая и обслуживая молодежь, обывателей средней руки, и того довольно. Для них и созданы.

Алекс вылез из машины, припарковав ее с края тротуара, закрыл, и, нахохлившись от попадающего за ворот дождя, развернулся к Кафе-Хаус. И то ли сбил сам, то ли его сбила девушка. Она шла как таран, и даже не заметила, что оттолкнула прохожего.

В первый момент мужчина не узнал ее. Посмотрел в след мокрой фигурке и спокойно спросил, не надеясь на ответ:

— Девушка, извиниться не хотите?

На удивление она остановилась. Постояла и повернулась:

— Вы мне?

Алекс молчал. Смотрел в пустые, больные глаза и думал, что дурак. Судьба сама снова и снова к чему-то сводит его с этой девчонкой, а он только сейчас это понял. Он только готовился, составлял план, а судьба не стала ждать — столкнула просто и нелепо, без всяких планов.

Зачем?

Лицо девушки было серым, сама мокрая, жалкая, такая, про которых говорят "на краю". Ярослава явно испытала потрясение, явно была не в себе, в ступоре ли, шоке — он не знал, но одно понял ясно — она в том состоянии, в котором не то что, прохожих — поезда не замечают.

— Вам плохо?

— Что?

— Простите, мне кажется, вам нехорошо.

Ярослава смотрела на мужчину и не видела его, не слышала. Она вообще ничего не соображала и будто умерла.

Постояла и пошла дальше.

— Постойте! — шагнул к ней Лешинский и взял за руку. Девушка с недоумением смотрела на его пальцы, потом перевела взгляд на мужчину:

— Что вам надо?

— Мне? Ничего. Но, по-моему, очень нужно вам.

— Мне ничего не нужно, — ответила лениво.

— Вы не в себе. Что-то случилось? Я могу помочь?

Суздалева долго молчала, не столько переваривая вопрос, сколько пытаясь очнуться, выйти из оцепенения.

— Оставьте меня в покое, — попросила, глядя как дождь бьет по асфальту и брызги летят в стороны.