Дракон из Кванми

На мостовые цитадели выплескивается победный рев, и на площадь врываются солдаты Когурё, сметая всё на своем пути, и впереди в золоченом доспехе рубится их царь.

Пока Асин сражался здесь, другой отряд когурёсцев, еще меньший, чем этот, открыл Тамдоку Южные ворота.

Чинму и Ёхон кричат:

— Уходим, господин, уходим! Скорее!

Он не слушает, он не может уйти просто так. Он лучше умрет, чем уйдет сейчас!

— Господин! — кричит Чинму. — Нужно перегруппировать войска для атаки, нет смысла биться здесь, их слишком много!

Он прав, прав, но среди сумятицы схватки крутится, размахивая мечом, его враг, и каждый его удар достигает цели, и защитники крепости падают один за другим — как это можно вынести и просто уйти? Асин видит окровавленное копье, выпавшее из чьих-то рук, поднимает его и бросает со всей силы.

Он хорошо прицелился, копье летит прямо в спину Тамдоку — но бросается наперерез тот самый командир диверсантов, семижды раненный мечами, тот самый, сразить которого Асину помешал Тамдок, — и закрывает своего царя, подставляя летящему копью ничем не защищенную спину.

Удар страшен, когурёского воина швыряет вперед, копье пронзает его тело насквозь, и кровь из пробитого живота брызжет струей, заливая лицо обернувшемуся Тамдоку. Воин падает на колени, Тамдок в один прыжок оказывается рядом, тоже падает на колени, встряхивает его за плечи.

— Сагаль Хён! — кричит Тамдок.

Чинму бесцеремонно хватает своего племянника и господина и волочет его прочь.

За их спинами раздается драконий рык, полный ярости и боли.

Черный дракон Когурё оплакивает лучшего из своих генералов.

* * *

Говорят, что в тот миг, когда владыка Кванми прекратил сопротивление и бежал с поля боя, солнце вновь выкатилось в небо и осветило разгромленную крепость. Как и было предсказано, Кванми пала во время затмения — и едва она пала, как затмение прекратилось.

Говорят, тем самым Небеса показали, на чьей они стороне.

* * *

Крепость за их спинами кишела вражескими воинами. Ничего больше нельзя было сделать — только надеяться, что они успеют добежать до кораблей и отчалить прежде, чем их догонят. Даже Асин уже не порывался развернуться и дать последний бой. Его крепость, его прекрасная Кванми, больше не неприступная, оставалась в руках захватчиков, а он уходил от нее, он вынужден был бросить ее. Проклятый Тамдок, нет тебе прощения! Асин непременно вернется сюда и вышибет тебя из этих стен, с этих скал, с этого острова... сбросит в море, но сначала — отрубит тебе голову и поднимет ее над стеной Кванми, и все увидят, что бывает с теми, кто покусится... кто посмеет... По лицу его текли слезы, он не замечал их, все смотрел на серые камни, изуродованные черными пятнами гари, залитые кровью его солдат, погибших из-за Тамдока, и из-за его хитроумного стратега Ха Мучжи, обманувшего всех и вся, и из-за царя Чинса, попавшегося в расставленные сети.

Кванми, его Кванми, его дом, его земля, его люди...

Корабль едва отвалил от берега, а погоня уже выплеснулась на причал, и впереди всех — Тамдок. Опоздал, — подумал Асин с горькой радостью. Хотя бы это я успел сделать, хотя бы немногих успел сохранить... и Доён. Доён здесь, с ним, стоит у борта.

Когурёсцы вскинули луки, чтобы достать стрелами тех, кого уже не могли достать мечами.

И остановились. Высокая женщина в доспехах, стрела которой была нацелена Асину прямо в лицо, что-то сказала и опустила лук. И стоявшие рядом с ней загомонили, переглядываясь. Асин не слышал их слов, с каждым мгновением их корабль отходил все дальше, и ветер относил звуки к югу. Но он видел, куда были устремлены их взгляды, и повернул голову вслед за ними.

У борта стояла Доён, смотрела на когурёсцев, и губы ее шевелились. Такого выражения Асин никогда еще не видел на ее лице. Радость, тоска и безнадежность — всё сразу. Потом она отвернулась, опустила голову и быстро ушла с палубы.

Асин перевел взгляд на захватчиков. Впереди всех стоял Тамдок, — его золоченый доспех невозможно было не узнать, — и, весь подавшись вперед, высматривал что-то на их палубе, переводил взгляд с одного человека на другого, и рот его кривился, а кулаки были сжаты, и... Надежда и сомнение, вот что это было такое.

Так это правда, — подумал Асин. — Я правильно догадался — еще тогда, в Куннэ.

Он смотрел на стены своей крепости, пока скалы острова Хёльгу не приблизились и не загородили ее.

Он вернется. Видят Небеса, он вернется.

Чего бы это ни стоило, он снова ступит на Кёдон, и снова войдет в Кванми, и снова поднимет над ее башнями свои знамена, и восстановит флот, и будет властвовать над западным побережьем, как властвовал все эти семь лет, пока дядюшка Чинса, погубивший Кванми, сидел на его законном троне.

Кванми, его Кванми! Тамдок ответит за это, и Ха Мучжи ответит, но прежде всего — ответит государь.

Семь лет Асин был преданным подданным своего государя. Вся страна знала, что права Асина на престол неоспоримы, и многие рады были бы подтолкнуть его к мятежу, а он не слушал наушников и доброжелателей, с негодованием отвергал их предложения и намёки, отвечал: я признал его величество своим государем и буду ему верен! И к чему привела эта верность? Он всё потерял. Всё, что он столько лет с такой любовью выстраивал здесь. Его крепость, его флот, его превосходные воины. Потому что царь Чинса недальновиден, падок на лесть, подозрителен без меры и попросту труслив.

Разве может такой человек и дальше править страной?

Главнокомандующий Тэ Ёсон поспешил с докладом в столицу, приказав Асину держать Хёльгу — на случай, если Тамдок не удовлетворится одним лишь Кёдоном. Асин подчинился.

Маленькая крепость Хаымсан стала его временной базой.

Но когурёсцы не полезли на скалы Хёльгу. Оставив в Кванми десять тысяч, Тамдок увел остальное войско на север. Разведчики доложили, что он очень торопился.

Наверное, опять зашевелилась Янь. Это означало передышку.

Что же, раз такое дело... Тэ Ёсон распорядился, чтобы он сидел здесь — но он не будет.

Пора брать страну в свои руки.

Нет никаких сомнений в том, как Тэ Ёсон подал государю их поражение и кого назвал главным виновником падения Кванми. За это поражение Асин будет наказан. Он знает, видит Небо, всю меру своей вины, но не позволит взвалить на него еще и чужую.

Он должен уйти отсюда и вернуться в столицу, но времена верной службы государю прошли. Что же поделаешь, если отныне служить Пэкче и служить государю — не одно и то же?

Он совещается с Чинму и Ёсоном. Взвешивает шансы, считает сторонников, перебирает вождей десяти кланов: кто поддержит его, кто не поддержит, кто поддержит с оговорками.

Он выбрал. Он будет служить Пэкче.

Асин возвращается в Вире. Нужно напомнить советникам и десяти кланам, что на дядюшке свет клином не сошелся, и что дядюшка предвзят и несправедлив, и кто здесь более всех достоин трона.

Царь Чинса бушует. Ты потерял Кванми и посмел явиться сюда? Да за это тебя следовало бы казнить, будь благодарен, что я пощадил тебя, все-таки ты сын предыдущего царя. Ты ответишь за поражение! Сколько было разговоров — "неприступная крепость"! Да там, как сказал главнокомандующий Тэ, кишели шпионы Когурё, и дисциплины никакой!

Генерал Чинму не выдерживает:

— Государь, почему вы вините его высочество? Всем командовал генерал Тэ, советов царевича не слушал, а шпионов не было, были всего лишь простолюдины, испугавшиеся врага! — И, закусив удила: — Государь, это именно вы назначили генерала Тэ командовать кампанией, не хотите ли признать свою ошибку?

Чинса багровеет, глаза его выпучиваются, он забывает о царском достоинстве и орет:

— Что-о-о? Да как ты смеешь? Ты заявляешь, что я ошибся? Я? Я государь этой страны, я не ошибаюсь, твое дело исполнять приказы, а не указывать мне на ошибки!

Чинму молчит, и Асин молчит, и советники молчат, царский гнев отражается от стен и захлестывает дворец. Наконец, накричавшись вволю, Чинса встает и уходит, оскорбленно вздернув подбородок.

Вечером в столичную усадьбу царевича Асина являются посетители.

Пришли почти все — во главе с первым советником.

Первые люди страны почтительно склоняются перед Асином.

— Ваше высочество, ради блага Пэкче, вы должны взойти на престол.

Как положено издревле, он не соглашается сразу, только после третьей просьбы.

— Ладно. Раз вы так этого хотите. Ради блага Пэкче.

Все, кто пришли, опускаются на колени:

— Мы исполним ваши приказания, ораха.

Сегодня еще немного рановато, но через несколько дней он примет этот титул по праву.

* * *

Государь охотился в Кувоне и не вернулся с охоты.

Впрочем, говорят также, что царя Чинса сожрал, разгневавшись, Лазурный дракон... и, в общем, так примерно оно и было.

* * *

Новый правитель Пэкче, — сегодня еще не царь, но завтра он станет им, — возвратился из Кувона в свою усадьбу, коротко распорядился, и слуги засуетились, собирая вещи, которые следовало перевезти во дворец. Прошел коридорами и галереей, свернул к ее покоям. Служанка с плоским лицом, кланяясь, посторонилась и пропустила его.

— Доён, — сказал он, входя.

Она сидела у стола и что-то рисовала. Вскочила, обернулась на его голос, взглянула ему в лицо... пальцы ее разжались, и кисть упала на рисунок и покатилась, оставляя безобразные кляксы. Он взглянул мельком. По листу бежали морские волны, из волн вздымались скалы. Кванми?..

Он подошел и взял ее за руки.

— Доён, — повторил он.

Она не ответила, но и рук не отняла.

— Он отрекся, — сказал Асин. — Я переезжаю во дворец.

— Я не поеду, — сказала она. — Терпеть не могу дворцы.

— Ладно, — сказал он. — Тогда оставайся здесь.

Впервые он обратился к ней без вежливых экивоков.

— Здесь мне тоже нельзя оставаться, — сказала она.

— Почему?

— Я навлеку на тебя беду, — и она тоже отбросила вежливость. — Теперь, когда ты царь, мне нельзя...

— Можно, — сказал он, и шагнул еще ближе, и обнял ее.

Оттолкнет?

Не оттолкнула.

Когда она увидела там, на берегу, Тамдока, сердце сжалось и заныло. Увидеть его хотя бы издали — это счастье. Но лучше бы ему не знать, что она жива, а он теперь непременно узнает... вон, Соль Чжи ахнула и опустила лук, а рядом с ней Ён Сальта... он жив, как хорошо, она боялась, что его зарубили мальгали там, в яньском лесу. Тамдок еще не разглядел ее, и не надо. Уйти, пока не увидел.

Теперь — всё.

И сегодня... Сегодня к ней приходила Соль Чжи. Государь просил, чтобы вы вернулись, сказала Соль Чжи. Едем, госпожа царская супруга, он ждет вас.

Она отказалась.

Больше она не жена Тамдоку.

Теперь она простилась с ним окончательно, осталось только собрать волю в кулак и забыть его.

Она забудет. Это больно, но она забудет. Она обязана.

Асин стоит перед ней, больше не владыка Кванми, зато теперь царь. Нужно уйти и от него, как она ушла от Тамдока. Между ней и Асином нет ни государственной измены, ни убийства, как между ней и Тамдоком; но прошлого не изменишь, она была — и в глазах всего Пэкче останется — женой его врага. Пока что об этом никто не знает, не знает и Асин, но правда всегда выходит наружу. Она не может нанести ему такой удар, он не заслужил.

Он касается ее рук, и сжимает ее пальцы, и гладит тыльную сторону ладони. Надо отступить от него, и высвободить руки, и ясно дать ему понять...

Он смотрит ей в лицо, у него блестящие горячие глаза, он красив, он гладит ее руки, и она понимает, что хочет большего, и она ведь собиралась сделать всё — чтобы забыть? Внутри поднимается незнакомое чувство.

Он ничего не знает о ней. Когда-нибудь потом узнает, но не сейчас. Она давным-давно не царевна, и даже не знатная когурёская барышня, и больше ничья не жена, у нее ничего нет, кроме того, что он так щедро дал ей, будет только справедливо, если она тоже даст ему хоть что-то — но раз у нее ничего нет...

Нашла оправдание?

Ну и пусть! Завтра он станет царем... ну не завтра, может быть, но скоро, и тогда они не смогут даже этого, ведь рядом с царем не место женщине, которая больше никто, бродяжка из вражеской страны, без рода и племени, подобранная в дорожной пыли. И для кого ей хранить свое тело? У нее больше нет ни мужа, ни ребенка, ни отца, ни родины.

Он обнимает ее, и она обнимает его в ответ.

Она не любит его, но у него горячие руки, и ласковые губы, и сильное тело. Тот, кого она обязательно забудет, был здоровенный, этот невысок, и плечи у него куда уже. Тот был мускулистый, этот — жилистый. Того она любила, а этого не любит, но его прикосновения приятны, и просто оттого, что она дала себе волю, в ней поднимается возбуждение, и она сама теснее прижимается к нему. Она не любит его, но ее снедает нетерпение, и когда он погружается в нее — это правильно. Она никто, она просто женщина, ей просто нравится то, что они делают. Она никто и завтра уйдет... но сегодня... да. Может быть, завтра она вспомнит, кто она такая, но сегодня она просто его женщина, а он ее мужчина.

Они движутся слаженно, сильно и резко, они перекатываются по постели, не размыкая объятий, и когда приходит та самая сладкая судорога, замирают вместе — и вместе выдыхают, и он шепчет: моя.

Сегодня это сущая правда, и она отвечает:

— Да. — И добавляет: — Ораха.

Это тоже правда.

* * *

Говорят, государь Асин был хорошим царем, и Пэкче благоденствовала под его властью, как некогда остров Кёдон; но процветание государства не могло быть полным, пока вокруг западных ворот страны обвивался чужой дракон, скаля стальные зубы.