Дракон из Кванми

Таким же полководцем станет для своего старшего брата Тамдок.

Иногда Доён пыталась представить, какой из царевича Таммана выйдет муж. Получалось, что превосходный. Он будет ласков, заботлив, терпелив (это важно, самой-то Доён терпения вечно недоставало), а уж Доён постарается и станет для него самой наилучшей царицей, поддержкой и в доме, и в политике, и в постели. Что происходит в постели, она представляла не вполне точно, но уж как-нибудь они управятся.

А царевич Тамдок будет воевать на севере вместе со старым генералом Ко Му и иногда возвращаться в столицу с победой. То-то будет радости!

На этом месте следовало остановиться и перестать думать. Потому что от мыслей о Тамдоке становилось неловко и почему-то жарко. Зачем-то лезли в голову всякие глупости: а вот если бы ее мужем стал не Тамман, а Тамдок? О достоинствах Таммана было приятно думать, сядешь так, нальешь чашку вина (она любила вино), сосредоточишься... о достоинствах Тамдока не думалось, думалось о недостатках. Он горяч и порывист, его все время хочется дразнить, чтобы он вышел из себя, завопил, погнался, поймал... чтобы схватил за руки... нет, лучше поперек тела! Она закрывает глаза, представляет себе, как это будет, и в ее воображении рассерженный Тамдок бранится и грозит: "Я тебе покажу!" — но его злость рассеивается, а руки становятся нежными, и тогда она отвечает: "И что же ты мне покажешь?" — и его глаза расширяются, он облизывает губы и наклоняется к ней... и на этом месте она трясет головой, и хватает чашку, и жадно глотает вино, и закашливается. Потому что ее мужем будет Тамман, а Тамдок лишь деверем, и надо относиться к нему как к брату.

Какое счастье, что Тамдок и в самом деле воюет на севере под началом старика Ко Му.

Но пришло время, и давние, с детства взлелеянные планы внезапно переменились. Ее отец всегда, сколько она себя помнила, любил дергать за нити, но прежде делал это ради Когурё, теперь же... Нет, спроси его, и он наверняка ответил бы, что и теперь все его помыслы о благе государства. Просто он привык, что государство — это он.

Конечно, в Когурё есть царь, но это лишь красивая фигура, олицетворение воли Небес, а на самом деле Когурё — это Кэ Ёнсу. Просто устоявшийся властный расклад не закреплен формально.

С годами главный советник Кэ прибрал к рукам почти всю власть в государстве, остался лишь один человек, которого ему все еще изредка приходилось слушаться, и это был его величество. Государь Ирён возражал редко, во всем доверяя советнику Кэ, и все же были досадные помехи. Главная из них — выросший младший царевич. К счастью, он был горяч и не всегда успевал подумать, прежде чем бежать и делать, но с годами мог стать настоящей головной болью. Он был упрям, на все имел собственное мнение, им трудно было вертеть — и он отлично видел, когда им вертят. До поры до времени он смирялся с этим, но не приведи Небо, если у него появится серьезная поддержка... а он способный командир, и все чаще в народе говорят о его победах. Его следует держать подальше от столицы, хорошо бы вырастить из него второго Ко Му, но с его талантами он же и сидя на северной границе заручится поддержкой простых людей, не говоря уж о поддержке войск! Старший царевич Тамман готов был прислушиваться к разумным доводам, и его Кэ Ёнсу не опасался, полагая, что уж кому-кому, а Тамману он, старый опытный царедворец, голову заморочит. Но Тамдока нужно было убрать от старшего брата, чтобы не сбивал того с толку.

Поначалу Кэ Ёнсу полагал, что "убрать" можно понимать как "отослать, и пусть возвращается как можно реже". Но время шло, и слово "убрать" принимало все более окончательное значение.

Этот камень на расчисленном пути главного советника был слишком неудобен.

Убрать, и лучше чужими руками, конечно.

Но заговоры проваливались. Исполнители были бездарны, а у неудобного царевича обнаружился талант куда опаснее полководческого — умение привлекать к себе людей.

Очередной заговор закончился гибелью не того царского сына. Вместо Тамдока под удар подставился его старший брат Тамман — и погиб. Решил, что из Тамдока царь выйдет лучше, и убрал сам себя с его пути.

Что за невезение!

Так старались, убиваючи. Непременно на этот раз убьем, господин, — так говорили, кланяясь. И убили, действительно, надежно и бесповоротно, да вот только не того.

Теперь наследником неизбежно станет тот из братьев, который так не устраивал главного советника, и надо как-то с этим жить. В политике нет места мечтам, приходится использовать то, что есть.

Удастся ли использовать Тамдока?..

* * *

Как известно, испокон веков во всякой истории о драконах непременно найдется царевна, или княжна, или на худой конец просто красавица. Наша история не исключение.

Но дальше начинается путаница, ибо известно, что была женщина, которая любила царя Когурё, но не могла быть с ним; ее же любил Лазурный дракон и следовал за ней всюду, куда бы она ни пошла. Но была то первая из упомянутых нами женщин или вторая, легенды расходятся. Также как неясно, которая из них любила вино, и которая родила государю ребенка, и которая ушла, потому что боялась навредить стране и государю, если останется с ним рядом.

* * *

Кэ Ёнсу долго взвешивал "за" и "против" и все же решил придерживаться пока основных пунктов прежнего плана. Пусть наследник и сменился, дочь советника Кэ все равно должна стать супругой наследного царевича. Значит, ее мужем станет Тамдок. Девочка у него умница, она сделает так, как ей велит отец.

Кэ Доён выслушала отцовскую волю и подчинилась, конечно.

Не Тамман, к мыслям о котором она успела привыкнуть. Тамдок. Тот, о ком она так старалась не думать.

Сердце ее то замирало, то вздрагивало. Радовалась ли она? Нет, она горевала о Таммане, но никто не властен над своими снами, а они становились все жарче, и ко дню назначенной свадьбы Доён совершенно истомилась.

Он будет ее мужем. Он обнимет ее, и разденет, и ляжет с ней.

Совсем недавно он был с ней нежен и ласков. Она поранила ногу, и он заботливо перевязывал ее своим шелковым поясом. Если так и будет, ей же будет хорошо с ним? Подумала: надо бы пояс вернуть... не вернула. Велела отстирать кровь, сложила аккуратно и спрятала. Потом, когда-нибудь, может быть... Но он и не вспомнил о поясе, и тот так и остался у нее.

Они поженились, и вошли в спальню, и разделись, и легли. Конечно, она представляла примерно, как это происходит, но все равно оказалась не готова — ни к чему из того, что произошло между ними дальше. Сколько раз видела его, разговаривала с ним, дразнила его, скакала вместе с ним верхом, сидела с ним рядом за столом... Конечно, он выше ростом, чем она, и шире в плечах, и сильнее — но только вытянувшись вдоль его тела, она ощутила, насколько он большой, и горячий, и сильный. Волосы на его теле, твердые мышцы под его кожей, шрамы на руках и плечах, и его член, тоже большой и горячий — и который должен был весь поместиться в ней, но как? Тамдок гладил ее тело, жесткие ладони скользили по влажной коже, и в самом деле были ласковыми и нежными, несмотря на мозоли. Она и он лежали, тесно обнявшись, она прижималась к нему — грудью, животом, бедрами, и от длинного движения его руки вдоль всей спины и до ягодиц внутри всё сладко сжималось, а он же не только гладил, он еще и стискивал, и теребил, и, просунув ладонь ей между ног, трогал там, где никому прежде не было дозволено, и почему-то это совсем было не стыдно, и она приподняла колено, чтобы ему было удобнее, и он немедленно воспользовался этим и двинулся дальше и глубже, и гладил теперь там, и шептал какие-то слова, она не запомнила их — да в них и не было никакого смысла, кроме того, что она нравится ему, что он хочет ее, вот как он ее хочет, вот... сейчас я тебе покажу... она вспомнила свои глупые грезы о нем, в которых именно это он и говорил: "Вот я тебе покажу!" — слабо хмыкнула и ответила: "Покажи..." Он перекатился и подмял ее под себя, тяжелый, длинный, гладкий, раздвинул ее бедра, приладился — и вонзил в нее толстое и твердое, распирая ее изнутри, разрывая ее, и это было больно, она дернулась и попыталась сбросить с себя его тело, но где там. Распластанная, придавленная к постели, проткнутая насквозь, она уперлась руками в его грудь, крикнула шепотом: "Подожди..." Он приподнялся и навис над ней, сосредоточенный, между бровями складка, губа закушена, а глаза шалые. Потом выдохнул, опустился на нее, закрыл ей рот губами — и губы у него тоже были горячие и сильные, — и двинулся из нее, и выдвинулся почти весь, и остановился на мгновение — и медленно вдвинулся снова, и сперва это тоже было больно, но уже не так, как вначале, а позже, кажется, боль и вовсе ушла, осталось только движение внутри нее, вперед-назад, вглубь-наружу, и снова, и снова, сильное и властное, всё быстрее и резче, и от этого движения с ней происходило странное — она не могла понять, что именно, впрочем, думать она тоже не могла. Голова была пуста, кажется, в ней звенело, как бывает от нехватки воздуха, внутри, там, где он скользил туда-сюда, нарастало напряжение, наверное, оно должно было как-то разрешиться, но не разрешилось. Он крепко стиснул ее и выдохнул хрипло, еще, еще, потом замедлился, останавливаясь, и упал на нее со стоном. Голова звенела, внутри всё ныло, тяжесть мужского тела не давала вздохнуть.

— Мне... странно, — пожаловалась она. — И ты тяжелый. — Подумала и уточнила: — Кажется, мне не понравилось.

Он откатился и вытянулся рядом.

— Привыкнешь, еще понравится, — сказал он. — Вот увидишь, будет здорово.

И действительно, с каждым разом получалось все лучше и лучше, а через пару месяцев и вправду стало здорово.

* * *

Говорят, когда Лазурный дракон впервые увидел девушку, воплощавшую Южного феникса, он впал в молчаливый восторг. Всё в ней восхищало его, но он не умел восхищаться вслух, только следил за ней взглядом — и всегда знал, куда она пошла, в каком она настроении, нужна ли ей помощь, и если нужна — мгновенно оказывался рядом. Повелителю облаков не так уж и трудно пронзить расстояния ради того, чтобы подхватить ее за миг до падения, если она, скажем, споткнется. Или перехватить на лету стрелу, нацеленную ей в спину. Или отнести ее куда-нибудь, когда она, выпив лишнего, плохо держится на ногах. Или выслушать ее, когда ей нужно выговориться. Или просто сесть и сторожить ее сон, когда она задремлет в высокой траве под деревом.

Говорят, только ей он улыбался.

* * *

По мирному договору, заключенному между Янь и Когурё в третьем месяце года имчжин, царевна Тамчжу отправлялась в Янь, чтобы выйти там замуж за старшего из сыновей царя, наследника Мужун Бао. Сопроводить царевну к мужу следовало со всей пышностью, чтобы сяньбийцы не задирали нос и не ворчали через губу, что, мол, опозорилось Когурё, поскупилось на царский поезд и празднование.

Следовало показать Янь настоящий шик и настоящее царское достоинство.

Поэтому ехали медленно, раззолоченная повозка переваливалась по неровной дороге, скрипя золочеными колесами, и узорчатые шелковые занавески качались, скрывая от досужих взглядов красоту когурёской царевны. Невесту сопровождали старший брат с супругой, и генералы в сверкающих доспехах, с длинными мечами, и солидный отряд солдат с острыми копьями. Разумеется, Тамдок взял с собой своих победоносных чхангунов.

Царь Мужун Чуй принял свадебное посольство с радушием, и наследник щурил масленые глазки и едва не облизывался, поглядывая на красавицу невесту, но даже предвкушение брачных радостей не могло заслонить великого соблазна, маячившего перед царевичем Мужун Бао и тревожившего его душу. Они заполучили на свою территорию царевича Тамдока, который уже столько лет так сильно им мешает, и очень уж не хотелось выпускать его живым. И советник Кэ Ёнсу передал со своим человеком тайное послание: если в Янь с Тамдоком случится что-нибудь нехорошее, Когурё будет не в претензии, только обставьте дело аккуратно. Пусть наш царевич сам будет виноват в том, что навлечет на себя беду. Чтобы не пришлось задним числом подбирать хвосты и спасать репутации.

Яньский генерал Фэн Ба, преданный царевичу Мужун Бао до донышка, с рвением взялся за дело, и заговор был обстряпан почти идеально — впрочем, у генерала Фэн Ба всегда получалось "почти", и потому Тамдоку уже несколько раз удавалось выскользнуть из его ловушек. И на этот раз проклятое "почти" вмешалось и испортило всё дело. Только одно и получилось хорошо: Янь оказалась как бы ни при чем, всю грязную работу свалили на беженцев из Когурё и мальгалей. Тамдока должны были обвинить в покушении на государя Янь при помощи беженцев, а мальгали должны были перебить его людей при попытке к бегству. Но обвинение развалилось, а мальгали упустили самую ценную добычу — жену Тамдока.

Царевич Асин прибыл из Пэкче в Янь со своим посольством — выяснять, почему Янь в одностороннем порядке разорвала военный союз, — и угодил в гущу событий. Неприятное поражение, которое он потерпел от генерала Ко Му менее месяца назад, потянуло за собой цепь последствий и вот теперь привело его на лесную дорогу неподалеку от столицы Янь, Чжуньшаня, ровно в тот момент, когда на эту же дорогу выбежала юная женщина, вслед за которой гнались, улюлюкая, косматые мальгальские воины, размахивая мечами и топорами.

Асин находился на чужой земле, и внутренние дела Янь никоим образом его не касались, но защитить беспомощную женщину от злобных варваров — естественный порыв всякого воина, на глазах которого творится явная несправедливость. Асин махнул рукой, отдавая приказ своей свите, те вскинули луки и выстрелили, и между женщиной и мальгалями в землю воткнулось полтора десятка стрел. При виде отряда решительно настроенных всадников варвары решили не ввязываться в бой неизвестно с кем на чужой территории, — они находились на землях Янь, что называется, неофициально, — и ушли, бросив свою добычу.