Дракон из Кванми

Доён послушно повернулась и посмотрела вперед. Ну да, там вдали угадывался берег, но различить, где остров Кёдон, пока никак было нельзя. Тем более не видно было и крепости.

Она не слишком хорошо себя чувствовала, а тут еще поднялся небольшой ветер, и несмотря на горячее солнце, ее зазнобило. Она ушла в каюту, легла на койку и задремала.

... Палуба качалась под ногами, свистели стрелы, со стуком втыкались в дерево, и прямо из воздуха выпрыгивали один за другим мальгали с раскрашенными лицами и кричали по-своему, и царевич Асин вставал между ними и Доён, в руке его был меч, с меча капала кровь, на палубе уже натекла целая лужа, мальгали всё лезли и лезли, и вдруг расступились, и из-за их спин вышел Ён Сальта с разрубленным лицом и закричал: "Бегите, госпожа!" — а потом бросился на Асина, и тот рубанул командира Ёна поперек груди. Но Ён Сальта, будто не заметив этого, продолжал наступать, размахивая мечом, и Доён увидела, что из его ран не течет кровь. Потом откуда-то на той же палубе взялся Тамдок, зарычал и бросился в битву, расшвыривая мальгалей, и Ён Сальта вдруг упал на колени, прохрипел: "Ваше высочество наследник престола", — и рухнул, распластавшись. Глаза его так и остались открытыми, но теперь не было никаких сомнений, что он бесповоротно мертв. Тамдок же взмахнул мечом, и всё исчезло, и мальгали, и труп командира Ёна, и палуба, под ногами была земля, усыпанная старыми, побелевшими костями, и среди этих костей стояли лицом к лицу Тамдок и Асин, нацелив друг на друга окровавленные лезвия. "Перестаньте! — закричала Доён. — Не смей его убивать... и ты не смей! Не смейте убивать..." Но они не слышали ее и все стояли, сверля друг друга взглядами, и глаза их светились, как у призраков. Потом они одновременно закричали: "Доён!" — и бросились вперед, и тогда она побежала, чтобы втиснуться между ними, потому что нельзя было допустить, чтобы они убили друг друга. Она бежала, и бежала, и бежала, но никак не могла добежать, а они уже схватились, и мечи звенели, разбрызгивая кровь с лезвий. Надо не бежать, а лететь, сообразила она и прыгнула вперед. Ветер подхватил ее, поднял над землей, над лесной дорогой, где бились два царевича, два ее мужчины... ее мужчины? Ветер исчез, воздух расступился, и она упала точно посередине между Тамдоком и Асином, и два острейших лезвия одновременно пронзили ее живот.

Тогда она закричала и проснулась, и судорожно схватилась за живот, ей показалось, что сейчас из нее хлынет кровь, и вместе с ней вытечет жизнь ее ребенка, но боль уже стихала, и кровь не хлынула, наверное, на этот раз обошлось.

В дверь постучали.

— Кто там? — спросила она нервно, все еще испуганная после кошмарного сна.

— Это я, — ответил голос Асина. — Мы подходим к Кёдону. Очень красивый вид, не хотите ли посмотреть?

— Да, сейчас, — сказала она. — Сейчас выйду.

Просто страшный сон, вот и всё.

Всплыло: два ее мужчины. Глупости какие, чего только не приснится.

Когда, поправив платье, она вышла на палубу и увидела перед собой остров Кёдон, остатки сна развеялись, не оставив следов, как это и бывает чаще всего со снами.

Корабль приближался к острову с запада, а справа, с юга, проплывали сперва маленькие острова, потом большой, длинный, скалистый; впереди же зеленел берег, поросший деревьями. Поначалу довольно низкий, он повышался к северу и переходил в гору, не слишком высокую, но впечатляющую. Вошли в пролив между двумя большими островами, поворачивая к северо-востоку. Гора уже не казалась пологой и невысокой, теперь, чтобы разглядеть ее, нужно было задирать голову, что Доён и сделала — и замерла, не в силах отвести глаз.

Они наконец приблизились к гавани, но ни гавани, ни причала, ни стоявших у него судов Доён сперва не заметила.

Потому что увидела Кванми.

Крепость царила над островом, серая, могучая, мощные стены уходили вправо и влево, видны были две надвратные башни, ближайшие к тому месту, куда подходил корабль, разноцветные знамена шевелились на ветру, а между берегом и стеной гнездился поселок, солома на крышах, скорее всего обыкновенно-серая, казалась яркой и блестящей, бог весть почему. Через селение к берегу спускалась дорога, и сейчас по ней спешил, извиваясь вместе с дорогой, вооруженный доспешный отряд, металлические бляхи на черной коже блестели, как чешуя, и у того, кто скакал впереди, на шлеме качался красный командирский султан, а у тех, что бежали сзади, блестели наконечники копий — казалось, от крепости движется, сверкая, черный с серебром дракон.

Тут Доён наконец увидела прямо перед собой деревянный причал, вдающийся в море. Возле него стояли несколько больших кораблей, к берегу приткнулось множество рыбацких лодок. Пристань охранялась: у причала вытянулись часовые с копьями. Люди в доспехах добежали до причала как раз тогда, когда корабль царевича Асина пристал бортом к деревянным мосткам, а когда спустили трап, воины выстроились вдоль причала и замерли в ожидании. Встречают господина, — сообразила наконец Доён. Еще бы.

Владыка Кванми прибыл.

Он спустился по трапу на влажные доски причала, и воины склонились перед ним, и их командир произнес:

— Приветствуем, господин командующий крепостью!

И солдаты повторили приветствие слаженным хором.

Асин кивнул и пошел вперед, его свита — и вместе с ней Доён — двинулась следом. Ступив на берег, он оглянулся, нашел взглядом Доён. Помедлил мгновение, перевел взгляд на генерала Чинму. Ничего не сказал, но Чинму склонил голову и ответил:

— Да, ваше высочество. — И махнул рукой встречавшему их командиру.

Подвели коней.

— Сможете ехать верхом? — спросил Чинму у Доён.

— Д-да... — ответила она неуверенно.

Асин, уже взявшийся было за луку седла, чтобы вскочить на коня, остановился и снова посмотрел на Доён, внимательно и почти сурово.

— Вы нездоровы, я же вижу, — сказал он. — Чон Гонса, найди для госпожи повозку.

— Слушаю, господин командующий крепостью. Но придется немного подождать...

— Подождем, — сказал Асин. И, обращаясь к Доён: — Присядьте.

Произошла небольшая суета, кто-то из солдат подскочил, неся простой деревянный табурет, заизвинялся, кланяясь, что не нашлось более достойного сиденья.

— Ничего страшного, — сказала Доён, — спасибо.

Она сидела, остальные стояли, солнце жарило, на лицах выступил пот. Командир Чон нервничал, видимо, ему непривычно было заставлять господина ждать, и неизвестная женщина, которой позволено было сидеть в присутствии его высочества, тоже сбивала с толку. В здешней картине мира владыка Кванми был подобен небожителю, никому не кланялся, и даже равных ему не было. Все понимали, что где-то там, в столице, их господин склоняется перед государем и время от времени даже опускается перед ним на колени, но то в Вире, а здесь-то Кванми.

Ждали недолго, и все же какое-то время прошло, командир Чон успел уже весь известись, и когда наконец подъехала повозка, запряженная крепкой гнедой лошадкой, на его лице отразилось явственное облегчение.

Доён уселась на подушки, Асин, Чинму и Чон Гонса взлетели в седла. Поехали.

Повозка качалась на неровностях дороги, спины всадников впереди тоже покачивались, сзади топали солдаты, скрипели колеса, цокали копыта, звякало железо, солнце шпарило, блики от доспехов и сбруи били в глаза, от жары голова отяжелела, в висках ныло. К счастью, остров Кёдон невелик, и ехать было не слишком далеко. Стена приблизилась и заслонила собой небо; стражи у ворот вытянулись, звякая копьями в знак приветствия господину, стук колес и копыт и топот ног многократно усилился, отражаясь от арки ворот, и они въехали в крепость. Как добирались до внутренней цитадели, Доён и вовсе не запомнила.

Наконец ее передали в руки здешней прислуги, и женщина средних лет с плоским добродушным лицом проводила ее в отведенные ей покои, подала чай — терпкий, непривычного вкуса, служанка сказала: "из Цзинь", — и помогла переодеться и лечь. Доён наконец закрыла глаза, и всё ей казалось, что кровать качается, как корабль на море и повозка на дороге.

Послышались шаги и приглушенный мужской голос:

— Как она?

— Все будет хорошо, господин командующий крепостью, — ответила служанка. — Госпоже нужно хорошенько отдохнуть, вот и всё.

— Я беспокоюсь за нее, — сказал Асин. — Если что-нибудь понадобится, сообщи мне.

— Слушаюсь, господин.

Он вышел из комнаты, и стало тихо, служанка еще шуршала чем-то и передвигалась по комнате, потом и эти звуки исчезли.

Уже проваливаясь в сон, Доён поймала ускользающую мысль: его высочество уж слишком заботится о ней, кто она такая, чтобы такой большой человек лично пекся о ее самочувствии, он же не знает, кто она... Но додумать не было сил, слишком хотелось спать.

Переночевали в крепости, на следующий день снова взошли на корабль и двинулись в Вире; возле стен столичной крепости уже ждала добротная повозка. Значит, его высочество распорядился, и кого-то выслали вперед, чтобы все было готово к их приезду.

— Поезжайте, — сказал владыка Кванми. — Чинму, сопроводи барышню до Куннэ.

* * *

Говорят, дети не должны отвечать за своих отцов, но испокон веков это не так. Дети всегда расплачиваются за преступления отцов, даже если все окружающие точно знают, что дети не виноваты.

Трем поколениям семьи государственного изменника, которых казнят вслед за преступником, наверное, утешительно бывает узнать на том свете, чего именно не хотел их отец и дедушка.

* * *

Доён вернулась в Куннэ, когда мятеж ее отца был подавлен, в столице еще было неспокойно, еще ловили пособников и стращали замаравшихся, но отрубленные головы заговорщиков уже гнили, нанизанные на копья, у Северо-восточных ворот. Под каждой головой висело длинное полотнище с крупно выведенными иероглифами, чтобы все, кто грамотный, могли прочитать, а потом рассказать неграмотным, кто эти люди и за что казнены.

Еще у Южных ворот Куннэ, увидев, как тщательно стража проверяет всякого, кто входит в город, она забеспокоилась и, прежде чем попытаться войти, постояла, прислушиваясь к разговорам. Когда слова "мятеж" и "измена" достигли ее ушей — вернее, когда она поверила, что слух ее не обманывает, — она отошла от Южных ворот и побрела вдоль крепостной стены к Северо-восточным. Вокруг тянулась слобода, улицы сменялись узенькими переулками, а прохожих было немного — день уже клонился к вечеру, настал час, когда торговцы сворачивают свои прилавки, работники возвращаются по домам, а матери семейств варят в очаге ячменную кашу.

Она дошла до места, когда начали уже сгущаться сумерки, но все еще было достаточно светло, чтобы увидеть.

Доён вывернула из переулка к воротам, и взгляд ее встретился с мутным мертвым взглядом человека, которого она даже сразу не узнала, хотя живым видела его много раз — она помнила его государственным казначеем. Отброшенная этим взглядом, она шагнула назад в переулок и согнулась, схватившись за живот, ее мутило, и во рту стоял вкус желчи.

Кое-как отдышавшись, выпрямилась. Она должна. Ей необходимо это видеть — и запомнить.

Государственный преступник Кэ Ёнсу не был хорошим человеком, но он был ее отцом и любил ее, а она любила его. Она должна найти его среди казненных и, если это возможно, посмотреть ему в глаза — как только что нечаянно посмотрела в глаза его сообщнику. Только нужно собраться и выдержать взгляд отца.

Сейчас. Сейчас она пойдет, и внимательно прочитает надписи, и попрощается — хотя бы издали.

Доён глубоко вздохнула и снова шагнула вперед.

Подходить близко она не стала — побоялась, что не вынесет этого, а кроме того, ей не хотелось, чтобы стража, охранявшая казненных, запомнила ее.

Вдоль крепостной стены справа от ворот возвышались полтора десятка копий.

Посередине череды голов, поднятый выше других, надменно смотрел сверху вниз ее отец — он оказался наверху и здесь. Голова его, даже отделенная от тела и нанизанная на копье, так что снизу от шеи торчало древко, а из затылка на добрую ладонь высовывалось острие, заляпанное побуревшей кровью, даже с распухшим лицом, покрытым черными пятнами, — даже в этом жалком и отвратительном положении его голова не выглядела ни жалкой, ни отвратительной. Казненный преступник, бывший главный советник Кэ Ёнсу, был страшен и величествен даже сейчас. Глаза его были полуоткрыты, будто он хитро прищурился, а губы сложены в скептическую усмешку, как это частенько бывало и при жизни, и складки на длинном породистом лице выражали спокойствие и превосходство. Только волосы были растрепаны, чего прежде покойный никогда себе не позволял. Наверняка стражники не озаботились сохранением прически, нанизывая отца на лезвие копья.

Кэ Доён стояла в тени крайнего дома у входа в переулок и смотрела в глаза своему отцу.

"Я ведь просила тебя: остановись. Неужели тебе было мало власти?" — "Власти никогда не бывает слишком много", — щурился ее отец, и по почерневшему веку ползла трупная муха. — "Отец, посмотри на себя, видишь, куда это тебя привело?" — "Я умер у ступеней трона, мне всего полшага не хватило, чтобы сесть на него. Я ни о чем не жалею", — кривилась застывшая усмешка. — "Отец, а как же теперь мы с братом? Что будет с нами?" — "Дела живых я оставляю живым", — и ни одна морщина не дрогнула, только муха решила, что пора отправляться спать, и с низким жужанием снялась с распухшего лица.

Доён опустилась на колени в уличную пыль и дважды низко поклонилась мертвецу. Встала и побрела прочь. Нужно было найти ночлег. Отчего дома у нее теперь нет, усадьбы казненных выселяют, и там наверняка стоит стража. Заявиться во дворец — нечего и думать.

Теперь она дочь казненного мятежника, и хотя казнь ей не грозит — казнят только потомков мужского пола, хоть бы ее брат не вздумал приехать в Куннэ, для него это смертельно опасно... — ее не казнят, конечно, но она не может больше быть супругой наследного царевича.

И даже не в том дело, что он убил ее отца, и оставаться после этого с ним не позволяет ее дочерний долг. Если она нарушит это правило, установленное божеским и людским законом, она всего лишь согрешит сама и будет когда-нибудь за это наказана. Она готова отвечать за свои грехи.