Дракон из Кванми

Загнанная и измученная, женщина от неимоверного облегчения лишилась чувств. Изорванная и испачканная одежда, ноги в одних носках и сбиты о камни и корни — убегая, она потеряла туфли, — волосы растрепаны, на лице грязь, на руках ссадины. Но платье из дорогого шелка, но в волосах драгоценные заколки, и кожа нежная.

Что она красива, Асин в тот момент даже и не заметил.

Расспросить ее пока не было никакой возможности, и оставить ее в лесу было никак нельзя.

— Возьмем ее с собой, — сказал Асин. И распорядился: — Позаботьтесь хорошенько.

Люди Тамдока обшарили все окрестности Чжуньшаня, перевернули каждый камень, подняли каждую ветку и заглянули под каждый лист, но не нашли никаких следов супруги наследного царевича, кроме заколки с перламутром и шелковой туфельки, испачканной в глине. Царевич места себе не находил. "Я скоро вернусь, обещаю", — сказал он в тот день, когда видел ее последний раз. "Госпожа беременна", — сказали ему в тот день, когда он узнал, что она пропала — и это всё, что он знал о ней. Он не вернулся скоро, как обещал, он безнадежно опоздал и не смог защитить ее; и он даже не знал, что она беременна, он так радовался бы этому, а теперь при одной мысли, что если ее не найдут, он потеряет не только ее, но и своего ребенка, о котором ничего не знал, которого никогда не увидит, — при одной мысли хотелось кричать и биться лбом об стену, но ему нельзя. Он наследник престола Когурё, он отвечает за своих людей; и за беженцев из Когурё, которых подставили заговорщики, чтобы погубить его и Доён, он тоже отвечает; и за то, чтобы не сорвался мирный договор, отвечать ему — договор, заключенный ценой жертвы его младшей сестры, вынужденной теперь жить в чужой стране, с мужчиной, которого она не любит, и отдаваться ему, не любя, ради Когурё... Он отвечает за всё это, ему нельзя биться, и рыдать, и сходить с ума. Доён, где ты, Доён?.. И — мой ребенок, у меня будет ребенок... или его уже нет?.. Доён!

Внутри все сжимается от боли и тревоги, но он вынужден думать о стране, и о народе, и об опасности военного конфликта, даже когда думает о любимой жене и ребенке.

Это жестоко, но через какое-то время он понимает — все эти так ненавистные мысли, которые мешают с головой погрузиться в горе, на самом деле помогают ему жить. Потому что он отвечает, и он обязан, и никто не снимет с него этот груз, и надо тащить его, пока жив — и это только начало. Он пока всего лишь наследник престола.

Когда он станет царем, будет хуже.

Он готов скитаться по сяньбийским лесам в поисках своей жены вечно, но он не может себе этого позволить.

— Возвращаемся, — говорит он, и тем, кто не очень хорошо его знает, может показаться, что он спокоен.

Те, кто знают, видят, как тонка эта скорлупка спокойствия и уверенности.

Он кричит и плачет, но незачем показывать это миру.

Между тем следовало торопиться: из Когурё пришли тревожные новости.

Первый советник Кэ Ёнсу, воспользовавшись отсутствием Тамдока — и уверенный, что неудобный наследник престола больше не вернется на землю Когурё, — устроил в столице переворот. Хватит мириться с засильем на государственных постах выходцев из царского клана Керу. Пора потеснить их и передать власть клану Соно — а значит, главе клана, советнику Кэ. Государь Ирён стар и немощен и не способен оказать сопротивление, строптивого царевича Тамдока нет, и можно надеятся, что его уже совсем нет, надо только проследить, чтобы супруга царевича не пострадала, советник Кэ же не совсем бессердечный, он же не хочет, чтобы какой-либо вред причинили его единственной дочери. А что она овдовеет — так в этом никакого вреда нет, муж — дело наживное... тем более что советник не может себе позволить надеть корону на свою собственную голову, он же должен быть всегда поборником закона, иначе не поймут, и власть пошатнется. Как было бы хорошо, если бы удалось вовремя подсуетиться и женить сына советника Кэ на дочери государя Ирёна, Тамчжу — но этот дурень Тамдок опять принял решение самостоятельно, не посоветовавшись с опытными в политике людьми, и просватал сестру за яньского наследника ради мирного договора. Кэ Коун стал бы царским зятем, а зять — почти что сын, ему незазорно передать престол. Куда как хорошо для советника Кэ Ёнсу было бы надеть корону на голову своего сына. И вопрос о послушании снялся бы сам собой — Коун хороший сын, ему можно было бы приказывать отцовской властью, и он знает, что лучше для клана. Он слишком привязан, правда, к Тамдоку, но если Тамдок не вернется из Янь... а он не вернется, Мужун Бао обещал... Какая жалость, что этот вариант теперь невозможен. Другой дочери у государя Ирёна нет.

В политике нет места мечтам, выбираем из того, что имеем. Значит, на трон посадим Ко Иена, царского родственника, за неимением прямых наследников сойдет и боковая ветвь. Иен человек неглупый, но пугливый, он будет хорошим, послушным царем. Возможно, даже не будет сопротивляться, если Кэ Ёнсу возьмет себе государственную печать. Зачем утруждать нового государя столь тяжелой работой — поднимать эту тяжеленную штуковину, обмакивать в красную тушь, прикладывать в левом углу указов... не приведи Небо, еще начнет читать эти указы и вмешиваться в государственные дела.

Нет, печать мы Иену не отдадим, вникать в распоряжения первого советника не позволим, а чтобы не скучал, пусть делает стране наследников. Незачем Доён вдоветь, она должна стать царицей Когурё — раз не вышло с двумя предыдущими претендентами, так с третьим. Ее отец не сумел стать царским отцом, но уж царским тестем-то непременно станет, он давно решил, и ничто его не остановит.

Проклятые сяньбийцы, ничего-то они не могут сделать как следует. Тамдок вернулся из Янь живехонек! И сразу пустил в ход свое знаменитое обаяние, и перетянул на свою сторону немалое войско, и вломился в столицу.

Царь Ирён, сломленный старик, уже протягивал Кэ Ёнсу завернутую в красный платок вожделенную государственную печать, и руки его тряслись, и губа жалко дрожала, и слеза сползала по морщинистой щеке... еще мгновение, и будет достигнута цель, к которой первый советник так долго шел, и Когурё падет перед ним на колени, восклицая "мансе!" Вот он, миг торжества, сейчас он наступит, еще чуть-чуть — и...

Как и яньскому генералу Фэн Ба, советнику Кэ помешало проклятое "чуть-чуть".

* * *

Говорят, что государь северного царства Янь, в году мусин сменивший на престоле последнего из сыновей Мужун Чуя, был не кто иной, как Коун, сын главного советника Когурё Кэ Ёнсу. Был он потомком когурёсцев, государь Квангэтхо принял его как родню, и звали его Гао Юнь, что является всего лишь ханьским прочтением личного имени Коун. Если это действительно так, то косвенно старый царедворец Кэ Ёнсу в некоторой степени добился своего: его сын надел-таки корону, пусть и чужого государства.

Его дочь к тому времени уже двенадцать лет как лежала в могиле, и бывший владыка Кванми, государь Пэкче Асин, тоже не дожил до этого дня.

* * *

Посольство Пэкче прибыло в Янь в разгар поисков пропавшей госпожи Кэ Доён; буквально через пару дней оно уехало назад в Пэкче, получив от Янь оправдания, разъяснения и разнообразные заверения. Воины Тамдока, искавшие свою госпожу, не обратили внимания на пэкчесцев, только спросили у людей: кто это едет? А, посольство из Пэкче... Пэкчесцы появились в Янь уже после исчезновения госпожи, какое они могли иметь отношение к ее пропаже?

Посольство двигалось прочь от Чжуньшаня, цокали копыта, скрипели колеса, свита царевича Асина переговаривалась между собой о своем.

Кэ Доён сидела тихо, как мышь, за плотными занавесками пэкческой повозки. Нельзя, чтобы ее обнаружили. Она жива, и муж ее жив — она слышала, но она не может сейчас уйти от своих спасителей и вернуться к нему; и пока никому не известно, кто она такая, ей ничто не угрожает, но опасность совсем рядом и еще не миновала. Она стискивает руки и беззвучно шепчет: добрые Небеса, защитите меня и моего ребенка.

Когда она пришла в себя в посольских покоях, окруженная чужими людьми, которые, конечно, спасли ее от мальгалей, но сами — неизвестно кто, а она жена царевича, которого хотели убить... жив ли он, она тогда еще не знала — и не знала, как спросить, не признавшись одновременно, кто она такая. Потом вошел тот человек.

Там, в лесу, она так была напугана, что почти ничего не запомнила, только отдельные клочья происходившего, никак не связанные друг с другом, всплывали перед глазами. Здоровенный мальгаль, на лице краска, волосы заплетены в косы, и одежда какая-то косматая, торчит бурый мех, и в руке у него топор, а в глазах — охотничий азарт, и он вопит по-своему, но ясно, что это значит: или "держи ее", или "убьем ее". Боль в ушибленной ноге и боль в животе — как будто что-то внутри тянется, скручивается и рвется, и постоянная мысль: мой ребенок, они не доберутся до моего ребенка... Свист стрел, пролетевших мимо ее головы, и обреченный ужас: это в меня стреляют, сейчас я умру, — и звук, с которым они вонзались в землю перед ней, между ней и мальгалями, одна за другой... она шепчет: ты-ды-ды-дыр — и оглядывается, не видит ли кто, решат еще, что она тронулась умом, но рядом с ней только лекарь и незнакомая прислуга, и им все равно, что она там бормочет, раз не требует воды и не пытается вскочить с постели раньше времени... Звон мечей и крики умирающих, и умоляющий голос командира Ён Сальта: уходите, ваше высочество, скорее, я задержу их, — и она бежит, проклятый подол путается в ногах, а за спиной все громче шум схватки, и Ён Сальта кричит: да уходите же! — а потом рычит: умрем, но защитим госпожу! — и звук взрезаемой мечом плоти, который, раз услышав, не спутаешь ни с чем. И лицо человека, склоняющегося над ней: вы целы, барышня? — и предобморочный звон в ушах, и руки, поднимающие ее, и сизое пасмурное небо, а потом сразу — эти покои, и эта постель, и слово "Пэкче", всплывающее из чужого разговора.

Люди, спасшие ее на лесной дороге, — из Пэкче.

Пэкче — враг Когурё.

Она — супруга наследного царевича Когурё, ребенок в ее животе — сын их врага.

Она среди врагов, что ожидает ее и ее ребенка?

Что она сказала им, когда они спросили ее, кто она такая?

Она перебирает в памяти сказанные слова. Она назвала свое имя — Доён, но мало ли какую женщину могут так звать. Сказала ли она, что ей нужно вернуться в Когурё? Если и сказала — они не сделали ей ничего плохого, значит, не поняли, с кем имеют дело.

Ее враг, враг ее мужа и ее ребенка, враг ее страны входит в комнату, где она лежит и бормочет свое дурацкое "ты-ды-дыр", подходит к постели, склоняется над ней. На его лице искренняя тревога и забота.

— Вы очнулись, барышня? — говорит он. — Не беспокойтесь ни о чем, мы защитим вас.

И добавляет:

— Я говорил вам, но вы были не в себе. Я царевич Асин из Пэкче, мы в посольских покоях, никто не посмеет тронуть вас, пока вы со мной. — И бросает вошедшим вместе с ним людям: — Подберите госпоже достойную одежду. Завтра мы уезжаем.

И вот теперь они едут, она сидит за занавесками повозки, наряженная в пэкческое платье, живот немного ноет, но, слава Небесам, ничего там внутри больше не тянет и не рвется. "Ваш ребенок не пострадал, — сказал лекарь, — но вам нельзя волноваться, и двигаться следует с осторожностью, не то можете погубить свое дитя". Снаружи всё еще проклятая Янь, но гавань ближе и ближе, и корабль ждет у причала.

Асин не понял, кто она такая, он увезет ее с собой в Пэкче. Она ничего не может с этим поделать.

Корабль качается на морской волне, и от этого тошнит — а может быть, тошнит из-за беременности. Гавань скрылась из виду, слева тянется берег Ляодуна, кажется, это все еще яньское побережье, а по правому борту бескрайнее море, его желтоватые воды под летним солнцем блестят золотом. Влажный и соленый ветер, несильный, но упорный, надувает парус — значит, у гребцов пока передышка, — треплет волосы, холодит щёки. Расстояние между Доён и ее мужем неотвратимо увеличивается, и от этого тоскливо и муторно. Подходит царевич Асин, становится у борта рядом с ней.

— Не грустите, барышня, — говорит он. — Из Пэкче я отправлю вас домой, в Когурё.

Значит, она сказала, откуда она.

— Я безмерно благодарна вам, — отвечает она. — Вы спасли мне жизнь, а если еще и поможете вернуться к моей семье...

Она внимательно следит за словами. Он не должен понять, что ее семья — государь Ирён, наследник Тамдок, советник Кэ Ёнсу. Но он ни о чем не расспрашивает. Не хочет она вдаваться в подробности — ну и не надо.

Он молчит, глядит на волны, потом поворачивается к ней.

— Через десять дней мы придем в Кванми, — говорит он. — Потом переправимся через пролив, и я снаряжу для вас повозку.

— Благодарю вас, ваше высочество, — повторяет она, кланяясь.

Он кивает в ответ и отходит от нее. Подзывает своего генерала Чинму, о чем-то заговаривает с ним.

Доён не прислушивается. Государственные тайны Пэкче ее не интересуют — даже если вдруг они и обсуждают что-то важное.

* * *

Говорят, народ прибрежных островов в устье Хансу преклонялся перед своим господином. Он правил твердо, но не жестоко, требовал подчинения, но не самодурствовал, за провинности наказывал без излишней суровости, за заслуги вознаграждал, не скупясь. Крепость Кванми царила над западным побережьем, самим своим существованием остерегая от злоумышления всех недобрых людей, которым могло бы прийти в голову поживиться разбоем и грабежом в здешних водах. Лихие люди не совались на побережье Пэкче. Военный флот царевича Асина патрулировал прибрежные воды, посты на сигнальных башнях бессонно следили, не появится ли дым, и если появлялся, разжигали свои печи, и вскоре к месту происшествия подходили корабли с решительными воинами, вооруженными до зубов.

И останется под защитой, пока стоит Кванми.

* * *

Теперь земли слева от них принадлежали Когурё, корабль шел с севера на юг вдоль лесистого побережья, затем, обогнув острый мыс, свернул к юго-востоку. Справа проплыл большой остров, потом еще один; берега слева становились все более изрезанными. Потом береговая линия повернула к востоку, и корабль вместе с ней. Впереди поднималось утреннее солнце, корабль двигался ему навстречу.

Доён стояла на палубе и смотрела в открытое море. Погода была ясная, вода блестела и уже не отливала желтизной. Ветер, сопровождавший их в Желтом море, утих, шли на веслах.

— Не туда смотрите, барышня, — сказал подошедший к ней генерал Чинму. — Видите дымку вон там, впереди? Это берега Пэкче. Там Кёдон и наша крепость, Кванми.