— Ты потерял триста воинов, Гучин. Думаю, если бы не наше прибытие сюда, очень скоро ты оказался бы в осаде, как некогда сами урусы.
— Нет, о Повелитель! — с жаром возразил Гучин. — Я бы всё равно поймал его!
— Хорошо, оставим это. Ты должен был собирать с урусов дань. Где она?
— Здесь, здесь, о Повелитель! Всё в целости, ничего не пропало!
По знаку Гучина два здоровенных нукера вынесли большой сундук, откинули крышку. Бату-хан подошёл, задумчиво вынул бобровую шкурку. За ней чернобурую лису, потом связку куньих шкурок. Под ними внавал шли беличьи шкурки, мелочь.
— И это всё? С целого города и страны?
— Местный край разорён, о Повелитель, урусы ленивы... Да ещё пожар...
— Где золото и серебро, Гучин?
Теперь лицо Гучина приобрело зеленоватый цвет.
— У них больше нет серебра и золота, о Повелитель...
— Я не спрашиваю, что есть у них и чего нет. Я спросил тебя, где дань, Гучин-нойон?
Гучин-нойон понимал, что сейчас нужно сказать что-то очень умное и своевременное, но голова и язык отказали напрочь.
— Ну хорошо, вернёмся к разговору чуть позже, Гучин, — подытожил Бату-хан. — А пока всем коням сена...
— Сена тоже нет, джихангир! — неожиданно подал голос монгол в серой неприметной одежде. — Мы проверяли. Этот город пуст, как и его голова. Они не выходят из города, боятся коназа Мастислаба.
— Спасибо, Дэлгэр, — кивнул Бату-хан. — Это правда, Гучин?
Гучин-хан осел на пол.
— О Повелитель!..
Бату кивнул, и два здоровенных нукера взяли хана за руки, третий же накинул на шею удавку из тетивы. Бату-хан смотрел, как дёргается бездыханное, хотя ещё живое тело.
— Унесите и заройте. Дэлгэр!
— Я тут, джихангир!
— Придётся тебе заняться делами в городе. А коназом Мастислабом займётся Бурундай.
...
-... Давай, давай, не задерживай!
Гонта изо всех сил тянул коней под уздцы, выводя на крутой берег. Кони храпели, недовольные тяжестью воза. Ничего, ничего, кому сейчас легко...
Флегонт, а попросту Гонта Тихий напросился в оружный обоз не по своей воле. Как не по доброй воле пошёл служить татарам... Не откажешь, коли семейство твоё в руку взяли...
— Все, что ли? Поехали! — старший купчина махнул рукой, и оружный обоз тронулся, уходя в лес. Гонта на ходу запрыгнул в сани. Ладно, отсюда до Гомеля рукой подать. Сегодня вечером будем там. Кони резвые, не пожалел князюшка нынче, расщедрился — по три лошадки на воз! Оно и верно, кстати, так-то скорее товар доедет...
Гонта ехал и думал. Да, ему было о чём подумать. Чёрт дёрнул отправить тогда семейство в Киев... Думал, так безопаснее. А потом рвал волосы на себе. Да кто может нынче знать? Ведь в прошлый раз Чернигов так-то спалили, а Киев устоял.
Гонта вновь как наяву вспомнил те страшные дни, когда Киев стоял в осаде. Поседел тогда купчина черниговский Флегонт Тихий. Никто не выбрался из города, и думал он уже, что навсегда потерял ладу свою и ребятишек...
... Он явился под вечер, неприметный человек в небогатой дорожной одежде. Голь не голь, купец не купец. Вот только глаза у него были нехорошие, как у змеи.
"Привет тебе от Агафьи Ждановны, а равно и чад твоих, Флегонт Никитич"
Гонта судорожно сглотнул, боясь верить и одновременно ощущая, как поднимается в нём буйная радость. Живы... Неужто живы?
Вместо ответа протянул человек записку. Гонта дрожащими пальцами развернул, и увидел строки, нетвёрдой рукой жены написанные. Но сомнений не было, она!
"Чем отблагодарить тебя могу я за такую весть, путник?"
Но змеиный взор бесстрастен.
"Можешь, Флегонт Никитич. Отслужи службу нетрудную"
И враз опала радость. Понял купец, кто перед ним и что за службу сейчас потребует...
"Всё верно, купец" — угадал ход мыслей черниговца серый человек. — "Нужно мне ухо возле князя Михаила"
"Кто я, чтобы возле князя великого пребывать?" — ещё надеялся отклонить неизбежное Гонта. Но серый человек был неумолим.
"Можешь. А не сможешь, так извини. Стало быть, поблазнилось мне. И нет у тебя ни жены, ни детей..."
На этом месте кинулся Гонта на человечка, потеряв разум. И встретил внезапный и страшный удар в поддых. Очнулся уже на полу.
"Глупо, купец. Слушай же первое задание..."
Флегонт горько усмехнулся. Так и началась служба на поганых. Верно, первое время питал надежду он, что вывернется, а после падёт в ноги князю. Но после того дела, когда погибли шесть кметей дружины княжьей, и сам гонец, послание тайное везущий, понял несчастный черниговец — дорога назад закрыта.
Правда, и змееглазый не обманул. Вскоре после того вернул семейство, да ловко как — явился в дом якобы купец живым товаром, грек какой-то, и предложил выкупить семью у него. Разумеется, ничего не платил Гонта Тихий, но обставлено было всё достоверно. Поздравляли его друзья, хлопали по спине, и жена плакала навзрыд на плече, шалая от радости. И Гонта сдался. В конце концов, многие русичи служат. Вон воевода киевский какой человек, кремень был, и тот ныне у Батыя...
Деревья расступились, и открылось довольно обширное поле, прилегающее к деревушке-веси, растянувшейся поперёк проезжей дороги. Нахохлившиеся под шапками снега избы смотрели подслеповатыми окошками, затянутыми где бычьим пузырём, где провощённой холстиной. Здесь, под Гомелем, большинство селений уцелело, поскольку лишь случайные отряды монголов добирались до этих мест — путь орды пролегал южнее.
— Засада!!! — резанул по сердцу крик. Гонта схватил лежавшую наготове секиру, но выезжавшие со всех сторон всадники уже натягивали тугие луки, беря на прицел застигнутых врасплох обозников. Их было много, очень много, не меньше двух сотен.
— Эй, купцы честные! — раздался зычный голос, явно русский. — Бросайте-ка ваши ковырялки! Мы русских людей не бьём, коли они сами на рожон не лезут!
Конная стража заколебалась. Одно дело шайка лесных разбойников, а тут целое войско...
— Бросили разом, ну! — приказал всё тот же голос. Только тут Гонта увидел говорившего, высокого воина в русском островерхом шлеме и богатых доспехах.
— Князь Мстислав Рыльский! — пронёсся вздох. Старший охраны сплюнул и бросил меч.
— Сдаёмся, ребята. Чего зря помирать...
...
-... Почему до сих пор не навешены ворота, Сарлык?
Бату-хан разглядывал воротную башню, некогда Золотые Ворота Киева. Сейчас вместо золотого блеска на Повелителя Вселенной глядел угрюмый чёрный провал.
— О Повелитель, я не думал, что они тут нужны! — начальник гарнизона согнулся в низком поклоне. — Монгольским воинам бояться нечего, а урусов слишком мало... Но если прикажешь, ворота будут стоять через три дня!
В пустом воротном проёме, чёрном от копоти, негромко завывал морозный ветер. Бату даже поёжился, до того неуютно стало. На выходе, обращённом к городу, возле самых ворот валялись огромные жернова, стянутые ржавыми железными полосами, торчали обугленные обломки брёвен... Как будто Киев взят только пару дней, а не год назад. И дальше взору открывалась картина всеобщего запустения. Огромное пожарище, и никаких следов восстановления.
— Почему никто ничего не строит, Сарлык?
Сарлык развёл руками.
— Урусы, которые остались тут, предпочитают жить в ямах, Повелитель.
— И сколько их?
Сарлык помялся.
— Прошлой зимой было двести семей, Повелитель. Нынче осталось семьдесят три.
Бату-хан оглянулся.
— Кстати, Кайду, а как обстоят дела в Чурнагиве?
— Чурнагив построили заново, Бату.
Бату-хан усмехнулся. Вот так, "Бату"... Авторитет Кайду возрос, пожалуй, чересчур сильно. Ещё немного, и он скажет "мой Бату".
— А стены?
— Стены восстановили в первую очередь.
— Коназ Магаил?
— Нет, это сделали без него. Коназ Магаил вернулся домой совсем недавно.
Бату-хан усмехнулся вторично.
— Да он отважный человек, мой Кайду. После всего, что он сделал для нас...
— Прикажешь брать его, Повелитель? — на сей раз Кайду назвал Бату-хана правильно.
— Не время. Пусть погуляет пока. У нас масса других забот, Пайдар. И потом, если убрать его сейчас, кто заплатит нам дань с Чурнагива и всех его городов?
Бату-хан тронул коня, и разом тронулись с места охранные нукеры, окружавшие его.
— Значит, так. Сарлык, ты уходишь вместе с нами.
— Хорошо, о Повелитель! Кто встанет здесь?
— Никто. Мы оставим урусов в покое на время, иначе они никогда не поднимут этот город. Мне не нужны повсюду мёртвые развалины. Мои владения должны приносить доход. Кайду!
— Я здесь, Повелитель!
— Сейчас мы обсудим, кого и куда послать за данью.
Бату-хан поискал глазами Сыбудая, но старик куда-то исчез. После того разговора он стал совсем угрюмым. Это нехорошо. Старик ещё пригодится, надо его размягчить и успокоить, вот что.
...
Громко горланили петухи, стараясь перекричать друг друга. Князь Ингварь спросонья перевернулся на другой бок, но сон уже улетучивался, и пришедшая первой мысль разом разогнала его остатки, словно холодная вода. Князь сел, нашаривая ногой валяные опорки. Сказать бы, "чуть было не забыл", да не получится. Не забудешь такое.
Сегодня должно прибыть ханское посольство.
Ингварь Ингваревич, последний из Ингваревичей, ныне князь земли рязанской, после ухода орды обосновался в Переяславле-Рязанском. Город был, разумеется, сожжён, как и все остальные города на Рязанщине. Но жители благодаря покойному князю Роману успели покинуть жилища и укрыться в непролазной чащобе. Искать их татары (имя сие уже прочно прижилось и было известно всем поголовно) не стали, спеша к Коломне. Как говорят в народе, были бы кости целы, мясо нарастёт — после ухода захватчиков жители восстановили Переяславль, как после обычного пожара. Были бы люди живы, а город построить можно. Вот в самой Рязани было гораздо хуже...
Князь тяжело вздохнул, тоскливо поглядел в окно, затянутое слюдой — на стёкла всё недосуг разориться было. Когда обосновывался здесь, в Переяславле, думал, временно. Но вот уже четыре года прошло с батыева нашествия, а всё никак не подымается Рязань. Нет почти никого, кто сохранил бы в сердце память о граде своём, дух города, выражаясь витиевато. И деревни-веси вокруг все разорены, народу нехватка... Нет желающих селиться на пепелище, перемешанном с костями убиенных...
Князь Ингварь криво усмехнулся. А может, и не стоит тратиться на стекло-то? Всё равно сожгут...
Княгиня, заметив, что муж проснулся, тоже встала — на Руси женщине дольше мужа спать неприлично. Ингварь наблюдал, как жена натягивает через голову рубаху [в XIII веке на Руси не принято было спать в одежде. Прим. авт]
— Ну что, батюшка, гостей встречать прикажешь? — княгиня расчёсывала волосы, закинув красивые, полные белые руки за голову. Князь искоса взглянул на жену — красивая, в соку ещё женщина... Сел, нашаривая ногами домашние выступки под лавкой.
— Слышь, мать... Ты вроде как-то на богомолье просилась, в Суздаль?
— Было такое, батюшка, да ты не отпустил...
— Ну вот, теперь отпускаю.
Княгиня захлопала густыми, длинными ресницами.
— Поезжай, поезжай, — подтвердил Ингварь Ингваревич. — С Феодулией... ну то есть преподобной Евфросиньей опять же переговорить не вредно тебе. И детей с собой возьми.
— Ой!
— Да не "ой", а поезжай. Или ты хочешь поставить перед выбором меня — молча смотреть, как тебя поганые спьяну за титьки щупают, либо порубить их в капусту и тем подвергнуть землю нашу новому разорению? Вспомни-ко, чего Батыга от князя Фёдора затребовал — подай ему в постель жену свою! А ныне мы в унижении великом, и кто знает, что придёт в голову пьяному мурзе ихнему?
Княгиня опустила голову.
— Когда прикажешь, батюшка?
— Да вот прямо сейчас. Покуда одеваешься, я велю возки вам заложить. И без моего письма назад ни ногой! Молитесь там крепко.
...
Кони мягко ступали по глубокому снегу. Да, здесь, в Урусии, снега не то, что на берегах золотого Онона. Зима ещё не дошла до середины, а снег уже доходит до колен невысоким монгольским коням. На следующий год надо бы наведаться в гости к урусам пораньше...
Мункэ ехал за данью. Золотая пайцза Бату-хана покоилась под одеждой, и лежал в бамбуковом футляре шёлковый свиток-письмо, где написано было — слово Мункэ для коназа Ингара то же, что слово самого Бату-хана. То есть закон.
Да, пора уже приучать урусов к порядку. Четыре года не платить дань, слыханное ли дело! Правда, после наказания, учинённого Бату-ханом за неповиновение, урусам надо было дать очухаться. Но четыре года — это чересчур. И сейчас Мункэ ехал взять дань по полной мере.
Ехать, правда, пришлось немного дальше, чем полагал Мункэ, получая пайцзу и свиток. Рязани они достигли ещё вчера на закате, рассчитывая оказаться в тепле. Однако Рязань встретила их угрюмым молчанием. Город был мёртв.
Мункэ даже поёжился, так ясно вспомнилось — обугленные брёвна городской стены, не успевшие упасть, кое-где торчали вверх, как гигантские пальцы, угрожающе и безмолвно. Всё пространство внутри городских стен представляло собой белое поле, снег укрыл пожарище, уже здорово размытое дождями. Сквозь сугробы повсеместно пробивались сухие стебли кипрея, густо заселившего бывший город. И ни дымка, ни огонька в наступающей зимней ночи...
Может быть, и правда, не стоило убивать всех урусов подряд, как болтают некоторые? Большой ведь был город, и сейчас можно было бы получить с него изрядную дань...
Монгол тряхнул головой. Нет, Бату-хан прав, всегда прав, и нечего раздумывать. Урусы подобны диким зверям, забившимся в норы. Только строгость и беспощадность наказания может привести их к покорности. А что касается убыли населения, так урусские женщины плодовиты. И вообще, не это должно сейчас волновать Мункэ. Главное, правильно определить размер дани, которую в состоянии выплатить коназ Ингар. И взять её.
Лес расступился, и перед ханским посланником открылась панорама урусского города Перислаба, нынешней столицы коназа Ингара. Стены города, срубленые по-новому — клети, набитые землёй вместо частокола — сияли свежим деревом, не успевшим потемнеть за три года. Мункэ поморщился: урусы явно сделали выводы из опыта Козельска. Может быть, приказать коназу сломать эти стены?
Ворота города, дрогнув, начали расходиться. Мункэ хищно осклабился. Похоже, урок пошёл урусам на пользу. Всего сотня воинов в отряде у него, и тем не менее урусы не смеют сопротивляться.
...
-... Говорят, они одним мясом питаются!
— Да нет, они и хлеб жрут, аки любые звери! А вот репу их нипочём жрать не заставить, або там капусту квашеную!
Князь Ингварь усмехнулся, слушая разговоры дворни. Для простого русского человека монголы до сих пор представлялись двуногими зверями, внешне отдалённо похожими на людей. Да если бы это было так! Уж со зверями-то как-нибудь совладали бы, сколь бы многочисленны и сильны они ни были. Зверь против человека ничто...
На поварне вовсю кипела работа, жарили, парили, варили... Князь велел накануне зарезать лишних трёх быков и полдюжины свиней, дабы угостить изголодавшихся гостей. Хотя с каким наслаждением Ингварь Ингваревич зарезал бы их самих, собственноручно, не прибегая к помощи мясника. Враги лютые, убийцы братьев... И нельзя тронуть. Потому что тогда вместо сотни придут десятки тысяч, и тремя быками тут не отделаться.
