— Рад приветствовать тебя, великий князь! — по-русски, довольно правильно выговаривая слова, произнёс Худу.
— И я рад видеть славного племянника великого Берке-хана, — вежливо улыбаясь, ответил Ярослав. — Проходите в дом, гости дорогие!
Уже на пороге Тудан вполголоса выговорил парнишке, заговорив по-монгольски.
— Запомни, Худу — не ты должен первым здороваться с урусами, а они с тобой.
— Но ведь это великий коназ!
— Даже самый великий коназ дикарей ниже любого, в чьих жилах течёт кровь самого Чингис-хана!
...
— Эйе, а тут что?
— Мёд это, прошлогодний...
— Почему такой чёрный, э?
— Так это же гречишный мёд!
Мункэ хмурился. Кто его разберёт... Монгол разбирался в медах не больше, чем в рыбе. Надо будет в следующий раз взять с собой знатока, вот что...
Приёмку дани посланник Бату-хана проводил лично, и весьма придирчиво. Тряс связки шкурок — чернобурые и обычные лисы, куницы, бобры и просто белки — щупал мех, не лезет ли. По его велению здоровенный нукер протыкал каждый брус воска железным прутом — нет ли камня внутри? В углу старый, сморщенный китаец взвешивал серебро в воде, дабы определить чистоту пробы.
Князь Ингварь только скулами поводил, глядя на всё это. Богатства, с превеликими трудами собранные с разорённой земли, должны были утечь безвозмездно. Пожалуй, этого хватило бы на постройку каменного храма. А ведь это не последняя дань... Теперь они повадятся, как медведь на пасеку...
— Эйе, нужно ещё пятьдесят восемь гривен, коназ Ингар! — посол Бату-хана закончил подсчёты. Он уже неплохо говорил по-русски, правда, сильно коверкая слова.
Князь помолчал.
— Ну нет больше. Ничего нет, пойми.
— Как нет? Надо, чтобы было.
Мункэ прищурился.
— Там у тебя дома посуда красивый есть, я видел. Другой вещи.
Князь вздохнул глубоко раз, другой. Спокойно, только спокойно.
— Онфим, — окликнул он ключника, — принеси-ка нам кубки и чаши из поставца.
Когда указанное было принесено, монгол взял в руки и бегло оглядел вещи, поражавшие тонкостью работы. Сунул китайцу, сказал пару слов. Китаец принялся взвешивать, накладывая гирьки на чашку весов.
— Это будет двенадцать гривен, коназ Ингар.
— Погоди... — князь Ингварь даже глаза вытаращил. — Это что... это ты их на вес считаешь?! Это же фрязинская работа, да киевская золотая зернь! Этим вещам цены нет!
— Есть цена, Ингар. Я дал двенадцать гривен. Не нравится, дам десять.
Ингварь Ингваревич с каменным лицом смотрел на ухмыляющегося монгола.
— Я заменю вещи сии.
— Э, нет! Это уже принадлежит великому Бату-хану. Кто я такой, чтобы раздавать его имущество?
Теперь Мункэ откровенно издевался.
— Хорошо, хан, — голос Ингваря Ингваревича звучал ровно. — Завтра ты получишь остатнее. Чего-нить ещё из серебряной утвари найду и в слитки перелью.
...
— Так ты не знаешь, где коназ Мастислаб, э? — Дэлгэр поднял голову пленного, взяв за кудлатую шевелюру. Охрим Бобёр, здоровенный мужик, был раздет догола и забит в китайские колодки — два бруса с выемками, из которых торчали ступни ног и кисти рук. На спине его виднелись полосы, явно оставленные ударами бича. Из бороды огненными углями светились злые глаза.
— Очень жаль. Потому что нам стало известно, что ты связан с коназом-волком. Ну что ж, ты сам выбрал свою судьбу!
Дэлгэр кивнул, и здоровенные нукеры втащили в избу молодую женщину, а за ней двух ребятишек — мальчика лет двенадцати и девочку лет восьми.
— Сейчас мои люди займутся ими. А ты будешь смотреть и вспоминать, где Мастислаб.
Два палача сорвали одежду с девочки, деловито распяли её на узких козлах, бывших ещё недавно приспособлением для распиловки дров. Здоровенный нукер ощупал девочку между ног, осклабившись, начал развязывать пояс.
— Нехристи! Поганые! Изверги! — женщина билась в руках здоровенных монголов.
— Заткните ей глотку! — приказал Дэлгэр. Один из нукеров коротко ударил женщину в солнечное сплетение, и она согнулась, не в силах вздохнуть. Палачи уже привязывали мальчика. Подручный палачей раздувал мехами походный кузнечный горн, второй раскладывал на столе железные клещи и другие зловещего вида инструменты.
— Ты всё ещё не помнишь, где коназ Мастислаб?
— Отпустите... Всё скажу, всё... — захрипел мужчина, до того мёртво молчавший. Дэлгэр усмехнулся. Всё оказалось не так трудно, как думалось.
— Где?
— В лесу... — забормотал Охрим невнятно, давясь и сглатывая... — отсюда вёрст восемьдесят...
— Как называется?
— Не помню названия... Показать могу...
Дэлгэр коротко кивнул, и палачи начали отвязывать свои жертвы. Девочка даже не могла плакать, дрожа, как осиновый лист...
— Мы поедем туда прямо сейчас, Охрим. Твоя жена и дети пока посидят у нас. Если ты не солгал, мы всех вас отпустим.
Охрим снова сглотнул, глядя на жену. Молодая женщина, плача, обнимала сына и дочь, кутая их в порванные одежды.
— Прости, Марья.
— Бог тебе судья, Охрим... Не выпустят они нас...
— Выпустим, — вмешался Дэлгэр, усмехаясь, — и денег дадим. Мне нужно, чтобы каждый урус усвоил — служить Повелителю Вселенной выгодно. А поддерживать тех, кто идёт против него, смертельно опасно. Уведите!
...
-...А у нас в Ононе рыба совсем мелкая, и едят её только самые бедные пастухи.
Тудан положил поверх здоровенного ломтя хлеба второй пласт осетрового балыка, отхлебнул из кубка пива, с удовольствием откусил и зажевал.
— Ну, у нас на Руси мелкую рыбу тоже едят голодранцы всякие, — князь Ярослав положил большую ложку чёрной икры поверх масла, — Но вот такую рыбку не всякий купец позволит себе, скажу не хвастая. Ты попробуй-ка вот с этим!
Ярослав надрезал серебряным ножичком греческий лимон, выдавил сок на икру, протянул монголу.
— На-ка вот, отведай!
Тудан, справившись с прежним блюдом, взял предложенное угощение, куснул:
— Ум-м... Это ещё лучше... Должен сказать тебе, коназ Еруслаб, урусы понимают в еде.
— Ну так! — широко улыбнулся Ярослав. — В еде да в бабах не разбираться — что за мужчина тогда?
Тудан довольно захохотал, оценив шутку.
— Однако, давно хочу спросить тебя, Еруслаб. Чего вы делаете в этих вот маленьких домах, именуемых банями? Там так жарко и сыро!
— Так это... моются в банях-то... — даже немного растерялся Ярослав.
— Зачем?
Теперь Ярослав растерялся окончательно. Как объяснить очевидное? Спросил бы ещё, зачем люди спят...
— Чтобы чистым быть, ясно дело. Грязь смыть с себя...
— Глупости, коназ, ты меня извини. Вы смываете с себя удачу, так говорят наши шаманы. Что и доказал исход всех битв!
Тудан громко, сыто захохотал. Ярослав Всеволодович заставил себя улыбнуться в ответ.
— Дань, почитай, собрана, Тудан-нойон. Завтра можешь принимать.
— Ну? — Тудан откинулся на лавке, сыто причмокнул. — Если честно, я бы погостил ещё пару деньков. Но ты прав — дела, дела зовут...
Ярослав снова улыбнулся, надеясь, что улыбка его не выглядит явно напряжённой. Монгольские гостюшки уже в немалую трату встали княжеской казне. Во-первых, требовали обильной мясной пищи, для чего резали на княжеском заднем дворе ежедневно немало быков и овец. Во-вторых, шатались по хоромам, проникая нагло везде, и грубо окоротить их никто не решался — при этом подвыпившие стражи хватались за сабли, и что дальше делать? Без малейшего зазрения совести гости похищали из поставцов ценную посуду, взламывали сундуки... Тудан удручённо кивал, выслушивая очередную повесть о ночных похождениях батыров, но мер к своим людям никаких не принимал, и лишь чуть позже Ярослав понял — таким образом монголы весьма недвусмысленно подгоняли хозяина, побуждая к скорейшему сбору дани.
— Да, чуть не забыл. Что хозяйка твоя, так и не вернулась из дома урусских богов?
— Из обители? Да нет, не вернулась. Пускай погостит, не вредно ей.
— Я знаю, что той обители сам Бату-хан выдал охранную пайцзу. Притом серебряную, а не деревянную, как прочим мелким храмам, и даже не медную.
Тудан отпил пива из кружки, почмокал.
— Кстати, раз уж мы намерены посетить Суздаль... Я хочу взглянуть на эту женщину, главную шаманку той обители.
— У нас это называют "мать-настоятельница", — Ярослав тоже отпил пива. — А знаешь ли ты, что преподобная Евфросинья — родная сестра ростовской княгини Марии?
— Мне это известно, — прищурился монгол. — Как и то, что её муж, коназ Василко отказался служить Повелителю, несмотря на то, что Бату-хан готов был предоставить ему все блага и золотую пайцзу.
Теперь Тудан выглядел задумчивым.
— Я порой ловлю себя на мысли, коназ Еруслаб — да действительно ли урусы люди, или только выглядят таковыми? Их поступки и мысли скрыты от разумения. Они отвергают великую честь перед лицом бесславной и мучительной гибели. Можно понять властелина, который надеется на победу и оттого отвергает руку Повелителя, как это сделал угорский король. Можно даже понять владык на Западе, надеющихся отсидеться за толстыми каменными стенами, рассчитывая на то, что у воинов Повелителя нет времени брать в осаду каждую крепость. Но вот таких, как это Василко, или проклятый Коловрат, или жителей Злого города я не понимаю.
Тудан поставил на стол опустевший кубок.
— Короче, завтра мы посетим ту обитель. Я хочу понять.
Князь Ярослав помолчал. Да, Евфросинье таких гостей только и не хватает в женской обители...
— Твоя воля, нойон. Завтра так завтра. Токмо не бери с собой всю орду-то свою...
— Э, нет! Что значит не бери? Со всей сотней поеду, коназ, мало ли что! Говорят, у вас тут полно медведей.
— Да уж поели всех медведей-то за последние годы...
— Ну волков! В общем, я сказал!
...
Огненные языки извивались, плясали над пожираемыми поленьями, и Мстислав вновь вспомнил иноземную сказку про саламандр, весёлых ящериц, живущих в огне. Князь усмехнулся. Может быть, и не лгут сказки... А вернее всего лгут. Даже каменный храм не выдержит сей стихии. Сколько ещё простоит Русь в огне?
— Ты чего не спишь, княже? — к костру подсел рослый витязь в воронёной пластинчатой броне.
— Не спится, Олежка, — вздохнул князь. — Мысли замучали.
Собеседник вздохнул, подбросил пару толстых поленьев и охапку мелких веток, разом ожививших огонь.
Олег Калинович был ближний боярин князя, его правая рука. Один из немногих, ушедших тогда среди огненной круговерти из гибнущего Рыльска. И после того были потери, потери, потери... Он да Симеон Берест, вот и все, кто остался. Остальные пришлые.
— Что ты узнал? — спросил князь, переменив позу на большой охапке елового лапника, покрытого сверху лосиной шкурой.
— Сведения подтвердились, — Олег поворошил сучком угли, — завтра Бурундай выходит на нас. Весь свой тумен выводит, двенадцать тысяч войска.
— Стало быть, в Деревиче останется тысяча обозников Дэлгэра?
— Ну, во первых, не тысяча, а токмо семьсот...
— Это хорошо.
-...А во-вторых, не такие уж они обозники, княже. Боевые воины.
— А это плохо.
Боярин помолчал, подбирая слова.
— Обратного хода не будет, княже.
В глазах князя Мстислава плясали огненные отблески костра.
— Обратного хода нет у нас с тех пор, как сожгли поганые град родной, Олег Калинович. И у всех людей русских, похоже, два пути — либо биться насмерть, либо сгинуть бесславно под пятой. Как деревчане либо губинцы.
— Думаешь, таки не выживет Деревич? — Олег подбросил в огонь ещё пару сучьев. Князь криво усмехнулся.
— Скотины тягловой нет, коров, коих не порезали ещё, кормить нечем. Хлеба тоже нет, почитай. А ведь январь ещё не кончился. Думаю, к маю поедят деревчане семенное зерно, собак и кошек, да и мышей в амбарах своих переловят. И в лес подадутся, дабы в мёртвом городе не околеть... Такова участь всех трусов, Олежка. И думаю, многие горько пожалели уже, что не пали в битве тогда. Особенно те, у кого детей да жёнок в полон увели, или того хуже — снасильничали да убили. Ладно, разговоры разговорами, а дела делами. Что от князя Михаила?
— Вот, — боярин достал маленький лубок, извлёк тонкую бумажку. — Я прочёл, уж не обессудь. Думал, что тебя не будет до завтра, а вдруг срочное чего...
— Ну раз прочёл, так излагай, — усмехнулся князь, — При таком свете те буквицы и прочесть-то немыслимо.
Действительно, бисерный почерк на голубиных депешах можно было нормально читать только при свете дня.
— В розыск тебя объявил князь Михаил Всеволодович. Сердится шибко. Второй обоз оружный ты у него отбил, не шутка!
— И где искать станет?
— Ясное дело, возле Гомеля. Просил ненароком не заходить туда покуда.
Собеседники разом рассмеялись.
— Что от князя Даниила?
Боярин помрачнел.
— Мнётся князь Даниил, Мстислав Святославич. Боится нового нашествия. Понять его можно.
Мстислав вздохнул. Разумеется, понять можно. Если уличат в помощи "коназу-волку", Даниилу Романовичу придётся бежать из земли своей. Как бежал король Бела, а до того хан половецкий Котян. И вся земля галицкая и волынская могут подвергнуться новому разорению.
И остаётся только поклониться Михаилу Всеволодовичу за бесстрашие. А впрочем, за великим князем Михаилом у Батыги столько всего записано, что остаётся только удивляться, как это он не затребовал его выдачи.
— Я и то удивляюсь, Мстислав Святославич, за князя Михаила, — словно угадал ход мыслей князя боярин.
— В огне пляшет Михаил Всеволодович, словно та саламандра, — князь полузакрыл глаза. — Однако он один и понимает, что иначе нельзя. Ладно... Как завтра выступать будем, давай-ка обсудим. Зови сотников.
Князь обвёл взглядом большую поляну, след лесного пожара, сплошь уставленную большими шалашами из лапника. Кондовые древлянские леса надёжно укрывали отряды князя Мстислава — монголы до сих пор плохо ориентировались в лесах. Вот южнее, где леса изреживались, превращаясь в рощи и перелески, степняки чувствовали себя много увереннее. Там пролегал путь в завоёванную угорскую землю. Поэтому Мстислав выработал свою тактику — собрав отряды в кулак, выходил с заводными конями из лесов, преодолев пару сотен вёрст, наносил внезапный удар по какому-нибудь малочисленному отряду татар, рыщущему в поисках добычи, вырезал поголовно и уходил назад в непролазную глушь.
Однако в последнее время всё изменилось. С прекращением западного похода поток подкреплений, идущих к Бату через Киев, исчез, и сам ям [почтовая станция и перевалочная база у монголов во времена Бату-хана. Прим. авт.] был убран из разорённого Киева. Редкие посланники теперь передвигались гораздо южнее, по причерноморским степям. Между тем отряд, численность которого уже перевалила за тысячу, нуждался в корме, и князю поневоле приходилось искать его в и без того опустошённых селениях. Поселяне покуда терпели, видя в Мстиславе отмстителя поганым за обиды и поругание, но князь хорошо понимал — так долго продолжаться не может.
Но и это было не всё. Конница Бурундая, став станом в Деревиче, буквально висела на хвосте у князя. Охотник рано или поздно загонит зверя, если зверь не сумеет поменяться местами с охотником.
