И все-таки, хотя помолвка состоялась, а свадьба приближалась с каждым днем, Генрих и Маргарита продолжали смотреть в разные стороны. Напрасно по приказу госпожи фрейлины королевы-матери каждую ночь дарили любовь дворянам короля Наваррского — Маргарита де Валуа и Генрих де Бурбон оставались нечувствительными к любовной магии. Напрасно Екатерина приказала пригласить в Блуа всех супругов, некогда переступивших через пропасть религиозной розни. Напрасно велела отслужить как можно больше месс во славу мира и благоденствия. Колиньи, Карл и Жорж-Мишель чуть ли не открыто набирали людей для нидерландского похода, а испанский посол каждый день заявлял королеве-матери новый протест.
Наконец, решив, что переезд в Париж поможет умиротворению, Екатерина приказала отправляться в дорогу. Увы, черные траурные одежды протестантских дворян сразу же вызвали неприязнь парижан, а заносчивость гасконцев с одной стороны и пламенные проповеди католических священников с другой превратили эту неприязнь в плохо сдерживаемую ярость. Каждый день в Париже проходило не менее полудюжины дуэлей, и среди этой неразберихи, среди глухих угроз и бряцания оружием словно саламандра в огне сновал граф де Лош, убеждая, уламывая, очаровывая, покупая, вербуя и шаг за шагом собирая армию.
Жорж-Мишель гордился собой. По приезде из Наварры он немедленно поделился новостями с женой, и принцесса Релинген с восторгом встретила возможность пощипать дядю Филиппа. Граф де Лош произносил речи, заключал союзы, мирил врагов и ссорил друзей, поддерживал твердость короля Карла, высмеивал колеблющихся, злил герцога де Гиза, дрался на дуэлях и выполнял поручения Колиньи. Генрих де Валуа метался между родственниками, не зная, чью сторону принять, а Генрих де Бурбон с трудом сдерживал протестантских вельмож, требовавших немедленно выступить в поход против короля Филиппа.
Его сиятельство не смущали споры и он не собирался останавливаться на полпути. Короля Наваррского Жорж-Мишель уверял, будто война в Нидерландах принесет Франции долгожданный мир. Герцога Анжуйского просил помнить, что скоро у него будет две короны и, следовательно, он должен успокоиться и не мешать другу завоевывать свою. Когда же Генрих непонимающе уставился на кузена, шевалье пояснил, что по сообщениям Мирона король Карл кашляет кровью и, значит, вряд ли долго заживется на этом свете. А герцога де Гиза Жорж-Мишель и вовсе послал к черту, коль скоро у того не хватало ума присоединиться к походу и округлить свои владения за счет испанского короля.
ГЛАВА 52
В которой Соланж де Сен-Жиль, сама того не зная,
обретает покровителя при французском королевском дворе
Вряд ли стоит удивляться, что подготовка к Нидерландской компании отнимала у Жоржа-Мишеля так много времени, что он упустил появление при дворе новой звезды, точнее, первоначально не счел нужным обращать на нее внимание. Причин для подобного равнодушия было две. Первой и главной стала досада шевалье, не заметившего появление очаровательного цветка по соседству с собственными владениями. Второй — придворная молва, упорно твердившая, будто Соланж де Сен-Жиль из Азе-ле-Ридо хороша собой, но на редкость глупа. Правда Анри де Бурбон говорил о кузине с нескрываемым восхищением, но граф де Лош отнес это за счет пристрастия двоюродного брата к пастушкам, которых, судя по всему, и напомнила принцу провинциалка.
Очаровывать пастушек, полагал шевалье Жорж-Мишель, дело простое и потому скучное. Да и расстраивать кузена, отнимая у него подружку, было нехорошо. Впрочем через пару недель после начала празднеств, его сиятельство сообразил, что был не совсем прав, а кузен с малышкой оказались еще более бесхитростными, чем можно было предполагать — во всяком случае прежде шевалье не приходилось встречать при дворе невинных девочек.
Соланж де Сен-Жиль, о которой так много судачили при дворе, было четырнадцать лет и она только что покинула монастырь. Господин де Сен-Жиль немало передумал, прежде чем отправить девочку в обитель. Так уж сложились обстоятельства, но ни Антуан, ни его супруга не получили сколько-нибудь приличного образования и потому желали дать своей дочери все то, чего сами были лишены. Но даже не это соображение заставило полковника отослать Соланж из дома. Гражданская война то и дело подходила к берегам Луары и Эндра, а господин де Сен-Жиль был слишком опытным военным, чтобы не понять, что Азе-ле-Ридо является не очень надежной защитой от боевых действий.
Монастырь сестер-августинок в Шиноне был знаменит на всю Турень не только школой для девочек из благородных семей, но и надежными стенами, превосходящими даже стены первого монастыря Франции Фонтевро и способными выдержать самый жестокий штурм. А уж расположение Шинона и его укрепления делали для армий бессмысленной даже попытку приблизиться к городу.
Когда полковник первый раз явился в монастырь для свидания с дочерью, он был поражен, обнаружив, что должен разговаривать с девятилетней девочкой через две толстенные решетки, но досада, что ему не удастся обнять дочь, быстро прошла, когда почтенный дворянин сообразил, что и врагам не добраться для его сокровища. Таким образом маленькая Соланж осталась в монастыре, не покидая его даже на время каникул, и могла видеть родителей лишь два раза в году, как предписывал устав монастырской школы.
В делах воспитания благородных девиц сестры-августинки придерживались строгих правил, и девочек с утра до вечера учили хорошим манерам, умению вести хозяйство, врачевать раны, молиться и вышивать. К счастью для воспитанниц, монахини никогда не забывали, что девочкам предстоит вести светский образ жизни, поэтому немало времени отводили на обучение пансионерок танцам, французской истории, новым и древним языкам, пению и умению играть на лютне и спинете. А еще девочкам внушали страх и почтение к их будущим мужьям.
— Долг каждой девицы, — строго вещала сестра Ада, долговязая горбоносая монахиня, которой по мнению девочек с самого рождения было полсотни лет, — выйти замуж. Долг каждой дамы — подарить супругу не менее трех детей! И запомните, Всевышний создал Еву из самой незначительной кости Адама, дабы жена была покорной служанкой мужа. Обязанность жены — подчиняться супругу и выполнять любые его прихоти! Вы слышите, негодные девчонки? Любые!
"Негодные девчонки" были бы рады посмеяться над наставлениями сестры Ады, но предпочитали делать это, когда монахини не было рядом — в гневе главная школьная наставница была воистину страшна. Ходили слухи, что когда-то она не смогла выйти замуж и с горя удалилась в монастырь. Ученицы не видели в этом ничего странного. Сутулая, с маленькими желтыми глазками, большим кривым ртом, горбатым носом и привычкой при ходьбе выставлять вперед одно плечо и ставить носки внутрь наставница вряд ли могла вызвать симпатию. Говорили, будто даже знатное происхождение и огромное приданное не помогли несчастной, и потому сестра Ада испытывала неприязнь к ученицам, обладавшим хоть какой-то миловидностью, и ненавидела всех, кто уже был обручен.
Как и другие воспитанницы Соланж быстро поняла, что от сестры Ады надо держаться как можно дальше и тогда жизнь в школе будет сносной. А потом у юной мадмуазель появились подруги и она вовсе перестала думать о строгой наставнице. Девочки учились, играли в монастырском саду, потихоньку от сестры Ады читали стихи и рыцарские романы, которые им тайком передавали послушницы, и придумывали тысячи проказ. Соланж даже опомниться не успела, как минуло пять лет, а потом родители забрали девочку из монастыря, сообщив, что ей предстоит отправиться ко двору.
Господа де Сен-Жиль не знали, кому именно пришло в голову, что они и в особенности их дочь Соланж являются символом единения католического севера и протестантского Юга, но прослышали, что идея очень понравилась королю. Что еще больше привлекало Карла IX, так это то, что в счастливой судьбе сеньоров Азе-ле-Ридо важную роль играли как бабка жениха, так и дед невесты, и потому присутствие Соланж на свадебных торжествах должно было напоминать, сколь удачным бывает супружеское единение представителей двух враждебных религиозных лагерей. А прославление прекрасной и высокоученой сестры Франциска I Маргариты, отданной в свое время за наваррского короля, должно было прославлять нынешнюю Маргариту, не менее прекрасную, не менее образованную, точно так же увлекавшуюся литературой, и которой точно так же предстояло вступить на наваррский престол.
В общем, приказ короля, а главное, королевы-матери был ясен, и супруги де Сен-Жиль с дочерью отправились в Блуа, где должны были начаться свадебные торжества, и где Соланж предстояло изображать античную нимфу и читать в присутствии двора, жениха и невесты латинские и французские стихи, восхвалявшие августейшую чету. Облаченная в странное платье, оставлявшее открытыми руки и ноги ниже колен, Соланж испытывала страшную неловкость под взглядами сотен и сотен гостей. Когда же девочка произнесла стансы, превозносившие целомудрие и чистоту невесты, среди придворных послышались громкие смешки, а Соланж совсем смутилась, не понимая, что она сделала не так.
Нет, двор оказался не похож на то, что было написано в романах. Да и монахини рассказывали о придворной жизни по-другому. Соланж помнила, как проникновенно сестры-наставницы повествовали о церемониях французского двора, говорили об изысканном поведении кавалеров и дам, внушали ученицам почтение к королю и принцам крови. И вот кавалеры хватали дам за руки и бессовестно задирали им юбки, дамы даже и не думали возмущаться подобной грубостью, а вместо этого сами норовили оседлать шевалье, словно крестьянки на деревенском празднике, благородные вельможи позволяли себе кричать друг на друга, принцев крови и самого короля, а неожиданная смерть королевы Наваррской ни на миг не остановила всеобщее веселье. Соланж даже растерялась, видя, что все траурные церемонии свелись к тому, что двор покинул Блуа, где случилось несчастье, и переехал в Париж, где как ни в чем не бывало продолжил праздники.
Соланж наблюдала за придворными широко открытыми от изумления глазами. Вид короля Карла и его братьев, испепелявших друг друга ненавидящими взглядами, фрейлин королевы-матери, предающихся наслаждениям с каким-то истеричным весельем, разряженных придворных, готовых абсолютно на все и, возможно даже, в виде исключения, на порядочный поступок, способен был напугать любого человека, и девочка была напугана. Однако дочь полковника де Сен-Жиль только гордо вскидывала голову, делая вид, будто вовсе не способна чего-то бояться, и строила планы избавления от навязчивых поклонников.
Еще в Блуа Соланж узнала, что привлекает внимание очень многих господ. Слухи о состоянии ее отца, полку и особом благоволении королей династии Валуа делали девушку желанной невестой не только для знатных, но промотавшихся дворян, но даже и для тех, кто не был обижен Фортуной. О том, что благородных господ привлекает не только богатство, но и она сама, Соланж пока не догадывалась. Большие наивные глаза, в глубине которых плясали чертенята, пухлые губы, которые, казалось, с наслаждением пьют нектар жизни, то смущенная, то радостная улыбка, опьяняли не только возможных женихов, но и давно женатых шевалье, не смущавшихся даже детской угловатостью мадмуазель. Ухаживания придворных не на шутку расстраивали девочку. Воспитанная в строгости монастыря Соланж считала невозможным для невесты не только увлекаться речами поклонников, но даже и слушать их. Но как, скажите на милость, объяснить все это шевалье? Соланж быстро убедилась, что господа вовсе не собирались прислушиваться к ее словам, слыша только себя и свои желания.
И тут на помощь девочке пришли школьные проказы.
Прежде всего Соланж принялась делать вид, будто не понимает страстных взоров и не менее страстных речей кавалеров. Во-вторых, заимела привычку в самый неподходящий момент прерывать затейливые объяснения какого-нибудь придворного вопросом вроде следующего: "Ах, сударь, мне и правда необходима ваша помощь. Не могли бы вы разъяснить, почему в латыни существительное "голова" относится к среднему роду, тогда как совершенно очевидно, что это противоречит здравому смыслу?" или же "Ах, господин маркиз, разрешите для меня эту загадку: как вы думаете, к какому галльскому племени принадлежал противник Цезаря Адбукилл?"
В первый миг после такого вопроса пострадавший буквально столбенел, во второй с извинениями отходил прочь. Соланж старалась говорить как можно больше о вещах, наименее интересных для поклонников, и вскоре заслужила репутацию девушки очень милой, но, к сожалению, на редкость глупой. Полковник де Сен-Жиль, не без основания гордившийся умом дочери, был немало обескуражен подобной молвой, но как следует приглядевшись к поведению Соланж, без труда разгадал плутни девочки и умилился. Правда, раньше Антуан не замечал за дочерью склонности к притворству, но сейчас отнес это за счет издержек монастырского воспитания.
Наивное притворство Соланж оказалось полезным, и пока господин де Сен-Жиль, отвергший предложение мадам Екатерины отдать девочку ей во фрейлины, раздумывал, каким образом отказать и мадам Маргарите, Соланж благополучно избавилась от внимания королевы Наваррской. Как и в остальных случаях, сделано это было не совсем обычным способом: в разгар полуторачасовой беседы с королевой Соланж сделала несколько грубых ошибок в латинском языке, умудрилась перепутать стихи Ронсара и Клемана Маро и так фальшивить, аккомпанируя на лютне Жийоне де Ториньи, что разочарованная Маргарита оставила желание заполучить юную девицу в свою свиту. Конечно, Соланж признавала, что лгать, тем более особе королевской крови, нехорошо, но ее настолько поразили слухи, ходившие о любимой фрейлине Маргариты, что девочка поклялась держаться как можно дальше от двора королевы Наваррской.
"Держаться подальше" было трудно. Несмотря на то, что двор его христианнейшего величества мало походил на воображаемый, Соланж де Сен-Жиль довольно быстро при нем освоилась и поняла, что общаться с дамами много безопаснее, чем с шевалье. К тому же, утешала себя Соланж, должна же она с кем-то разговаривать, а то беседовать с поклонниками она опасалась, а узнать, что за люди собрались при дворе, хотела.
К удивлению Соланж одна дама взялась просвещать ее, сыпала множеством имен, подробностей и советов, так что у девочки кругом шла голова. Луиза де Коэтиви была очень красива и одевалась с роскошью, не уступавшей роскоши королевы Маргариты. Соланж не понимала, что заинтересовало в ней фрейлину королевы-матери, но графиня полагала, что соседство с юной провинциалкой так выгодно оттеняет ее достоинства, что этим глупо было бы не воспользоваться.
Разговоры графини и ее подруг были столь странными, что Соланж не требовалось претворяться, будто она ничего не понимает. Понимала девочка немногое, но с усердием слушала, стараясь разобраться в странном придворном мире.
— Ох уж эта свадьба, она совсем меня разорила. А у господ гугенотов в карманах ветер гуляет, — томно вздыхала Шарлотта де Сов, обмахиваясь платком после очередной вольты.
