Даниил хмыкнул.
— Вот не припомню я, чтобы у нас с тобой какие-то дела были.
— Не было, так будут. Как раз поэтому я здесь, Данило Романыч.
Даниил присел на толстый чурбан, оставшийся от строителей, кивнул гостю на другой.
— Да ты садись, Андрей, в ногах какая правда... Если можно, излагай покороче, дел много у меня.
Помедлив, молодой человек присел, подвернув плащ, чтобы не испачкать в выступающих каплях полузастывшей смолы.
— Понимаю и не обижаюсь я, княже, что в терем не зовёшь. Червей опасаешься?
— Ты ближе к делу-то...
— Можно и ближе. Отец мой в Орде замучен...
— Скорблю о сём...
— Не про скорбь я. Отец голову за правое дело сложил, и не токмо месть двигала им. Ушли ведь поганые из Киева, и из Деревича с Губиным вывели воев своих. Однако знаешь ли ты, что взять задумал Батыга Припорожье да Запорожье под руку свою напрямую? Утвердиться в землях южнорусских, некогда Святославом Игоревичем у печенегов отбитых, и оттуда...
— То всё известно мне, Андрей Мстиславич, — князь Даниил посмотрел на солнце, светившее в окно, прищурясь.
— Ну и как тебе такое?
— В восторге я полном, — усмехнулся Даниил. — Про дело пока не услышал ничего.
— Хочу я продолжить дело отца моего, — Андрей глядел исподлобья, — и изгнать ворога с земель тех.
— Ну-ну... — Даниил вздохнул. — Бог в помощь. А то, может, в Сарай пойдёшь, что на Волге? Взять Бату-хана живьём...
— Не веришь ты, Даниил Романыч. Никому не веришь. Князю Михаилу Всеволодовичу не верил, отцу не верил, и мне...
— Ты всё в одну кучу-то не вали, — перебил Даниил. — Князь Михаил одно дело, отец твой другое. Ну а ты совершенно третье. Ты извини, Андрей Мстиславич, дела у меня. Ежели у тебя всё...
— Ну что же, Данило Романыч, — вздохнул молодой человек. — Не хотел я прибегать к сему средству до последнего, потому как вижу в тебе союзника своего. Да делать нечего. Взгляни-ка на это.
Князь Андрей протянул собеседнику туго скатанную бумажку. Даниил развернул, вглядываясь в мелкие буквы, стрельнул глазами на выход, взялся за рукоять меча.
— Не дури, княже, нехорошо. Меня ухлопать не так легко в одиночку, хоть и без меча я. Да и не поможет это. Послухи [свидетели. Прим. авт.] и бумага истинная, с коей списана записка сия, в надёжных местах, тебе недосягаемых.
— Короче, чего от меня хочешь?
— Сперва оружия.
— Оружие немалых денег стоит. Я тебе не Михаил.
— А при чём тут Михаил? — округлил глаза князь Андрей.
— Да ладно! — раздражённо перебил Даниил. — В мелочах-то хоть не ври. Ежели до того дойдёт, что решится Батыга меня за жабры имать, так Михаила и подавно. Но я повторяю, даром снабжать тебя не намерен, какими бумагами ни тряси.
— А не даром?
Князь Даниил усмехнулся.
— Клад большой откопал?
— Ну зачем клад... — молодой человек чуть улыбнулся. — Татары, как стало известно, уже табуны на новообретённую землю обетованную перегоняют. Ну а мы их дальше перегоним.
Даниил Романович хмыкнул.
— Осилишь такое дело?
— На то и весь расчёт, — жестко сказал Андрей. — Земля должна гореть у них под ногами, дабы не укоренились поганые. Тогда и мужики наши, коих сейчас посулами сманивать будут, на ту землю огненную осесть побоятся.
Князь Даниил молчал так долго, что Андрею показалось, что онемел он внезапно.
— Значит, так, — коротко, отрывисто заговорил Даниил. — Кони дело доброе. Приму по полугривне пару...
— Ого! По нынешним-то временам?
— Не "ого", а слушай! Больше дать не могу, их ещё тайно сбыть надо в землю угорскую да в Польшу. Ко мне больше не подходи без совсем уже крайней нужды, да и в Галиче особо не толкайся. Укажи место, туда человек от меня подойдёт...
— Ладно.
— Слушай дальше. Я так мыслю, не токмо оружие понадобится тебе, но и укрытие. В землях моих держаться тише мыши. Схроны тайные для тебя и людей твоих готовы будут...
— Вот за это спасибо, Данило Романыч.
— Не за что. Не уверен я просто, что на дыбе смолчишь ты.
Андрей криво улыбнулся.
— Урок извлёк я из несчастья отцовского. Не возьмут меня поганые, поверь. Живым, в смысле.
— Погоди, не всё сказано. Так полагаю, вскорости Бату-хан разошлёт всем государям, ему подвластным, настоятельную просьбу, что сильнее иного приказа, помочь в поимке разбойника и татя, тебя то есть. Ну так я буду тебя ловить, старательно ловить буду, а где и когда, тебе заранее знать дадут. Так что не подставляйся.
— Всё понял я, Данило Романыч. Храни тебя Христос.
— Да уж... Твоими молитвами. Ещё вопросы?
Андрей Мстиславич помолчал, явно размышляя — говорить или нет.
— Скажи, Данило Романыч, как долго сохраняет силу яд тот? Ну, на стреле который...
— Понятия не имею, я не колдун.
— Жаль. А ведь мысль-то хорошая. Я таких самострелов, как твой, и не видал ещё — ведь на тысячу шагов прицельно бьёт!
— Булат потому что на пружине, не обычная сталь.
— Вот я и говорю, — кивнул князь Андрей, — может, мне когда и удастся по назначению ту стрелу...
— Всё, иди уже!
...
— Венчается раб Божий Ростислав и раба Божья Анна!..
Голос священника гулко разносился под сводами дворцовой часовни, и вслед русской речи неслась чеканная латынь. Князь Михаил усмехнулся — до чего бывают щепетильны и неуступчивы служители Господа, прямо беда. Вот, пожалуйста — обряд враз по двум канонам, православному и католическому, гда такое видано? Но патриарх особо настаивал, и папа римский тоже. Ладно, пусть их, главное, дело сделано...
Принцесса Анна стояла в белом подвенечном наряде и чувствовала, как режет под мышками платье, которое меряли, примеряли и перемеряли триста раз. Никому ничего нельзя доверить, хоть самой шей, ей-Богу... Да ещё свечка эта тает, какой дурень придумал при венчании держать в руке восковую свечу? Вот упадёт, совсем нехорошо получится... И вспотела вся, как лошадь после скачки, стыдно жениху показаться голой... нет, уже мужу... А вот интересно, с какого момента они с Ростиславом будут считаться муж и жена? Когда венец возложат или когда поцелуются?
-... Согласна ли ты, Анна, стать женою Ростислава?
— Да! — несколько громче, чем полагается скромной девушке, ответила Анна, и только гигантским усилием воли сдержала готовое вырваться продолжение. До чего всё-таки глупые вопросы задают священники. Для чего же на свадьбу является невеста — свечку эту треклятую подержать? Кстати, о свечке — всё, сейчас упадёт...
-...Объявляю вас мужем и женой!
Латинский аналог благословения ещё звучал, а губы Ростислава мягко, но настойчиво нашли её собственные. Совсем близко принцесса увидела смеющиеся глаза. Что смешного?
— Ты чего? — по-русски, быстрым шёпотом спросила девушка, одним движением облизав губы.
— Да вот я думаю, ежели свечка эта сейчас упадёт у меня, как будет — новую выдадут или с полу поднимать заставят? — таким же быстрым шёпотом ответил Ростислав.
Теперь уже и Анна едва сдерживала смех.
— Мне кажется, Ростислав Михайлович, мы с тобой здорово поладим!
...
Холодный осенний воздух вливался в шатёр, принося запахи большого стойбища. Гуюк поморщился — да, здесь, в Харахорине, уже почти не ощущается запах бескрайней, чудесной и вольной степи, всё больше запахи навоза и человеческих испражнений. Правы старики, говоря, что от юрты до юрты не должна долетать стрела. Слишком большое стойбище этот Харахорин, и слишком много в нём накопилось нечистот. В том числе и ненужных людишек.
Думал ли великий Чингис-хан, когда создавал этот город посреди степи, во что преобразится его детище? Он мечтал о великой столице, центре Монголии от Начального до Последнего моря. Обиталище Повелителей Вселенной. А что мы имеем?
Горы гниющего мусора, наваленные между юрт, расположенных в немыслимой для монгола тесноте. Тучи мух, собаки и бездомные слабоумные, роющиеся в этом мусоре в поисках костей. И души монголов точно так же завалены мусором. Дрязги, склоки, тайные заговоры. Яд повсюду, в каждой пиале плова, в каждом глотке вина или даже доброго монгольского айрана... Китайский трупный яд вытесняет честную саблю. Завет великого Чингиса дойти до Последнего моря... да кто, если откровенно, думает сегодня об этом? Разве только Бурундай-багатур, всё никак не сдохнет старый пёс...
— Повелитель, там Елю Чу Цай, — между шёлковых портьер возникла раскормленная рожа стража.
— Ну так путь войдёт!
Стражник исчез, и спустя полминуты в покой Повелителя Вселенной вошёл китаец, вежливо склонившись. Гуюк-хан улыбнулся.
— Рад видеть тебя, мой друг. Ведь друг, не так ли?
— А разве может быть иначе, мой Повелитель? — ответно улыбнулся Елю Чу Цай.
— Может, — по-прежнему улыбаясь, Гуюк кивнул. — Садись, уважаемый. Я догадываюсь, что ты принёс мне плохую весть — в последнее время хороших просто нет — и гадаю лишь, насколько плохую.
— Так и есть, мой Повелитель, — вздохнул китайский советник. — Бату-хан намерен выдавать ярлыки на правление владыкам Урусии, причём единолично и без согласования с тобой.
Гуюк с силой втянул воздух.
— Так... Ну что же, он сам решил свою судьбу.
Китаец вновь почтительно склонил голову.
— Разумеется, ты можешь принять любое решение, господин мой. Однако, если тебе интересно мнение твоего советника, сейчас не следует ничего предпринимать. Это явная провокация.
— В смысле?
— Ты забыл, что Великий курултай так и не согласился утвердить тебя, поскольку без главы рода это якобы незаконнно. Если ты сейчас двинешь своих людей на Бату, это будет мятеж, и твои враги объявят тебя вне закона.
— Я не так глуп, Елю Чу Цай, — резко ответил Гуюк-хан. — У меня нет сейчас столько воинов. Однако чаша с отравой найдётся.
— Это было бы наилучшим решением, о Повелитель! — склонил голову китаец. — Однако сделать это будет трудно.
— Сколько?
— Нет, Повелитель, ты не понял — не дорого, а трудно. Во всяком случае, не так быстро.
— Ну хорошо, а что делать?
— А ничего не делать, Повелитель, — усмехнулся китаец. — Не замечать, и всё. А вот когда тебя утвердят, это будет уже обвинение Бату.
Гуюк немного подумал.
— Хорошо, мой мудрый Елю Чу Цай. Сделаем пока вид, что ничего не видим.
...
Снег падал крупными, пушистыми снежинками, медленно плывущими в воздухе. Князь Ярослав осторожно подставил голую ладонь, и снежинка, поколебавшись, мягко опустилась на неё. Какую-то долю секунды она пребывала в неподвижности, а затем вдруг мгновенно осела, превратившись в капельку воды.
-... Едут, едут!
Верховой подскакал к свите князя, осадил коня.
— Рысью едут, княже. Через пару минут будут тут.
— Кто едет? Тудан?
— Не видно издали-то, Ярослав Всеволодович.
Князь нахмурился. Да, это будет хуже, если прибудет другой посол. Знакомый чёрт всяко лучше незнакомого, и новая метла всегда чище метёт... Вот и выметет всё до крошки. Так бы прикормить посла татарского, да и жить потихоньку, но ежели каждый год новый приезжать будет, то какой смысл? Только лишние расходы... И не прикармливать нельзя, вот беда-то!
Кортеж вывернул из-за поворота лесной дороги, вытягиваясь по направлению к городу. Князь Ярослав вгляделся — нет, похоже, не Тудан... Точно не Тудан...
— Здрав будь, славный посол Бату-хана! — поднял руку в приветственном жесте Ярослав.
— И тебе крепкого здоровья, великий князь! — против обыкновения монгольский посланник правильно произнёс трудное для чужого выговора русское слово.
Кони поравнялись, и князь с монгольским послом двинулись к раскрытым воротам города стремя в стремя, вежливо-дипломатично улыбаясь.
— Прости, что имя моё осталось для тебя втуне до сего дня. Я знаю, ты жаждал увидеть Тудана, но что делать — Повелитель решил иначе... Моё имя Неврэ-нойон, Ярослав Всеволодович.
— Я рад приветствовать тебя, Неврэ-нойон! — князь улыбнулся шире. — Надеюсь, мы здорово поладим.
— Я тоже на это надеюсь, князь, — вернул улыбку монгол, скаля крепкие желтоватые зубы.
Ярослав обвёл глазами свиту посла.
— Я гляжу, и славного Балдан-багатура нет среди людей твоих. Ежели не секрет, Неврэ-нойон, кто отправлен в Ростов за данью?
— Э, князь, его здесь нет. В Ростов нынче поехал Гаха-багатур, только он прямо из Москвы пошёл к Ростову.
Перехватив удивлённый взгляд Ярослава, Неврэ ухмыльнулся.
— Да, князь, имя у него неблагозвучно ["гаха" по-монгольски "свинья"], но уверяю тебя, оно ему подходит как никакое другое...
Монгол захохотал, снова демонстрируя крепкие зубы.
— Не всем выпадает удовольствие беседовать с высокоучёным Балданом!
Князь дипломатично улыбался в ответ. Свиней нам только тут и не хватает...
— Могу дать тебе бесплатный совет, Ярослав Всеволодович. Если не хочешь видеть у себя Гаху, поезжай в Орду и получи ярлык у великого Бату-хана. Обговорите размер ежегодной дани, и ты сам будешь отправлять её в Орду. Иначе никак.
— Спасибо за совет, нойон. Весной так, должно, и сделаю. Однако я там никого не знаю почти...
— Э, князь, а вот это будет приложение к совету. Только оно, как сам понимаешь, уже не бесплатное! — засмеялся посол, щуря раскосые глаза.
...
— Здрав будь, славный посол великого Бату-хана!
Гаха с любопытством разглядывал ростовскую княгину, про которую в Орде уже ходили слухи, что она колдунья. Или нет, это сестра у неё колдунья, та, что под Суздалем... Совсем ещё молодая женщина, красивая, прямо скажем...
— И тебе привет, Мари-коназ. Где ты выучилась так хорошо говорить по-монгольски?
— Время было, — улыбнулась Мария. — В прошлый раз к нам приезжал Балдан-багатур и молодой Худу-хан... Мы ждали их и нынче.
— Э, Балдан направлен в Галич, по-моему, к коназу Данаилу. А молодой Худу остался нынче дома. Похоже, вы совсем свернули мальчишке голову. Хан Берке говорил, он всё время рассказывает про говорящую кошку, что живёт у тебя в доме. Это правда, Мари-коназ?
— Да не говорящая, а грамотная, — засмеялась Мария. — Так оно и есть, багатур. Скоро сам увидишь, если захочешь.
— Ха! — Гаха ощерил зубастую пасть. — Чего только не придумают эти урусы! Глупости всё это, Мари-коназ. Это как раз премудрый Балдан забивает себе голову книгами и прочим. Вон у меня есть толмач, который знает по-русски. А вон писец, который будет всё записывать. Он же при нужде прочтёт написанное. Мне это зачем? Настоящий господин не должен заниматься подобной ерундой, он должен повелевать, и всё тут.
— Каждому своё, — улыбнулась Мария.
— Вот именно! — снова захохотал Гаха. — Кому закорючки на сухой телячьей коже или бумаге, а мне подавай серебро и золото!
...
-... Сколько?!
— Ты хорошо слышал, коназ Магаил, зачем я буду повторять одно и то же?
Михаил Всеволодович катал желваки, глядя на монгольского посла.
— В прошлом году Неврэ-нойон обещал, что в этом дань будет меньше. Та дань была столь велика, потому как за два года.
— Ну так и спрашивай с Неврэ-нойона, коназ. Я же тебе ничего не обещал. Размер дани определяет сам Бату-хан, и кто мы такие, чтобы оспаривать его решения?
