В глубине предбанника сидела фигура, лицо которой закрывал капюшон. Ярослав вздрогнул даже — до того вдруг ясным было ощущение, будто сидит за столом покойный князь Мстислав, замученный в Орде...
— Здравствуй, Михаил свет Всеволодович, — откинул капюшон человек.
— Здравствуй, Андрей Мстиславич.
Молодое, совсем ещё молодое лицо... И всё-таки не отпускало князя Ярослава, что за столом сидит покойник.
— Что слышно, Андрей Мстиславич? — боярин Фёдор тщательно запер за собой дверь, обернулся. — Или нет особых вестей на Низу? Поговаривают, неуютно нынче там?
— И ещё неуютней станет, — жёстко усмехнулся князь Андрей.
Михаил тоже усмехнулся. Да, это было правдой. Малочисленные, но вёрткие отряды князя Андрея установили на припорожских и запорожских землях такой террор, что переданные во владение монгольским нойонам и рядовым нукерам земли приносили своим новым хозяевам одни убытки. Простые табунщики менялись в лице, услышав имя "коназа-волчонка", и всё чаще звучало слово "летучая смерть". После Андрея Мстиславича живых не оставалось, конские табуны уходили в никуда, как будто в воду. Прочий же скот, коров и баранов, резали, бросая вспоротые туши на радость воронью.
Поначалу гордые монгольские нойоны пытались решить проблему своими силами. Попытки выловить "наглого мальчишку" предпринимались неоднократно, но все они закончились ничем, если не хуже. Мелкие отряды ускользали от погони, а затем, собравшись в кулак, встречали в степи загонщиков, нападая внезапно и страшно. Молодой князь никогда не вступал в открытый бой, не имея тройного численного перевеса, поэтому потери партизан оказывались незначительными, погоня же обычно гибла до последнего человека.
— А вот у меня есть для тебя вести, Андрей, — Михаил налил пива в две кружки, одну протянул гостю. — Нехорошие вести, прямо скажем. Надоели татарам твои похождения. Из Сарай-Бату на днях выходит на тебя тумен Бурундая. Того самого.
Князь Андрей отпил пива, не изменившись в лице. Да, не такое было у него лицо в тот раз, подумал Михаил. Оставалось тогда в нё м ещё что-то детское, живое, что ли. Сейчас же лицо обветрело, стало узким, как топор. И глаза, глаза... Михаил вновь внутренне содрогнулся. Не бывает у живых таких глаз. Настоящий лик смерти.
— Да, это будет трудно, — Андрей вновь отпил пива. — Это будет по-настоящему трудно.
— Что делать думаешь? — боярин Фёдор отпил пива прямо из кувшина. — Запорожье, это тебе не древлянские леса. Выловят вас.
Помолчали.
— Уходить тебе надобно, княже, — вновь заговорил Фёдор. — Пересидеть в землях галицких...
— Нельзя сейчас, Фёдор Олексич, — Андрей глядел в стену немигающим взглядом. — Травень на носу, надобно разогнать табуны поганых. Дабы укрепились они в мысли, что не стоит и соваться в земли русские.
Снова помолчали.
— Ты вот что, Михаил Всеволодович... — Андрей откусил кусок пирога с соминой, медленно зажевал. — Ты передал бы мне ладей пяток. Не шибко больших, так, вёсел на двадцать.
Михаил внимательно поглядел на молодого князя.
— Вот с этого места подробнее, Андрей Мстиславич.
Князь Андрей усмехнулся.
— Есть одна задумка. Надо ли тебе? То ж моя забота...
— И всё-таки, — не согласился Михаил. — Должен быть уверен я, что не самоубийце помогаю.
— Кто сейчас в чём может быть уверен? — Андрей улыбнулся одним уголком рта. — Ну хорошо. План таков: одна часть людей моих с шумом уводит погоню на северо-запад, в лесные края.
— Догонят...
— Не догонят, коли каждый всадник с двумя заводными конями будет. Вторая же часть затаится по балкам, и как отойдёт погоня подалее, за дело примется.
— Ты Бурундая за дурака не держи. Оставит он засадный отряд. И при чём тут ладьи?
Андрей усмехнулся.
— Ясное дело, не дурак он. И отряд засадный оставит беспременно. Вот для того и ладьи, Михаил Всеволодович.
Андрей взял корочку, обмакнул её в пиво и принялся рисовать на столе.
— Вот тут вот Днепр. Вот это Буг. Вот это Днестр, в низовьях он широкий да глубокий, ладья хоть самая большая легко пройдёт, особенно по весне. Переправить суда через пороги, и айда. Как варяги — налететь с воды, коней взять... А в случае чего водой и уйти. Этим займётся третья часть воев моих.
Князь Михаил и боярин Фёдор переглянулись. План был хорош. Против двух отрядов, действующих быстро и слаженно, монголам будет очень трудно работать. Степняки до сих пор не умели обороняться от ударов с воды.
— А коней я ныне в галицкую землю не погоню, — Андрей стёр рисунок со стола и проглотил смоченную в пиве корочку, зажевал. — Погоню через Валахию. Вот и там ещё ладьи пригодятся, на переправах поганых в случае чего...
— Вот что, Андрей Мстиславич, — князь Михаил поставил кружку на стол. — Сделаем так. Как лёд под Черниговом сойдёт — а это дело считанных дней — так отправлю я ладьи с хлебом да овсом к порогам. Татарам хлеб надобен, ну а мне серебро, — усмехнулся Михаил, — отчего не помочь друг другу? Торговля дело обоюдовыгодное. Ну вот... Ладьи те твои, коли сумеешь взять на берегу. Место тебе укажут.
— Как звать того поганого?
— Тюрюубэн имя его.
— Живым оставить?
— Не нужно. На другой раз другой найдётся, уж этих-то на наш век хватит.
— Людей твоих?
Михаил молал долго, очень долго.
— Как получится. На берегу оставь.
Все трое снова замолчали. А что говорить? "Как получится"... Получится скверно. В колодки и в Кафу, генуэзцам на продажу...
— Может, шесть отправить ладей-то? — осторожно спросил Фёдор. — На одной народ назад вернётся...
— От тебя не ожидал, Фёдор, — усмехнулся князь Михаил. — Ровно маленький, честное слово.
Боярин сник. Всё верно — если сделать так, вся затея станет белыми нитками шита. И доказывать, почитай, ничего не надо.
— Червей развелось у меня, Андрей Мстиславич, — Михаил откинулся к стене. — Один или даже двое в караван беспременно затешутся. Так что придётся выбирать татарам — либо раскрыть людей своих, каким-то чудом сюда возвратив, либо в Кафу... Токмо одно условие у меня. Серебро отдашь до гривны, за ладьи и груз. Мне дань платить. Всё остальное твоё.
Андрей встал.
— Храни тебя Христос, Михаил Всеволодович. И тебя, Фёдор Олексич.
...
-... Нет, ты посмотри, Воислав Добрынич, ты глянь — хозяин всей земли русской, Ярослав свет Всеволодович!
Мария бросила письмо на стол, сжала кулак. Боярин взял документ, вчитался.
— Это что же, теперь мы князю Ярославу дань свозить должны? Подданные мы его?
— Дань! Дань, это полбеды. Карать и миловать он нас будет, по своему усмотрению!
Мария нервно зашагала по комнате, ломая пальцы.
— Знаю я, каков милостив князь Ярослав. Ох и знаю! Ты-то понимаешь?..
Воислав положил документ на стол.
— Неужто думаешь, госпожа, что решится он на такое?
— А тут и думать нечего. Помнишь, как он Елену Романовну-то? Добрый он, Ярослав Всеволодович, покуда сытый спит!
Мария помолчала.
— Ты вот что, Воислав Добрынич... Подготовь ладьи, штуки три-четыре, поболее которые. В орду поедем посольством.
— Да когда?! Ледоход едва прошёл...
— Нельзя нам медлить, Воислав, никак нельзя! Надобно получить ярлык на княжение для сынов моих, Бориса и Глебушки. Не допущу, чтобы лишились они вотчины законной, от Василько Константиновича унаследованной. Проклянёт он меня, из гроба проклянёт, ежели допущу такое дело!
...
-... А ну поднажми, ребята! Совсем уже немного осталось!
Ребята, крепкие мужики и парни, гребли вовсю, но тяжело нагруженная ладья двигалась нескоро. Ровный южный ветер не позволял поднять парус, и если бы не попутное течение, вряд ли удалось бы пройти за день хотя бы полста вёрст...
— Эй-ей, на голове! Отзовись! — донеслось сзади. Ждан, купец-приказчик князя Михаила, обернулся. Позади головной ладьи двигались ещё четыре, так же тяжко ворочая вёслами.
— Ну чего?! Говори, слышно тебя!
— Слышь, Ждан Борисыч, чего мы в самые пороги-то гребём? Не проще где-нито поближе причалить, да и разгрузиться? Чать, пристаней тут нигде нету, не всё равно, где на берег мешки таскать! А к поганым гонца послать, пусть, мол, сюда идут!
— Нельзя, Флегонт Никитич! Уговор есть уговор. За пороги надо плыть!
— А ну как побьёмся?!
— Типун тебе на язык!
Ждан в сердцах чуть не сплюнул за борт, но спохватился — сейчас и этого не надо бы... "Побьёмся" — ляпнет же сдуру!
Днепровские пороги вообще-то были не так опасны в вешнюю пору, затопленные полыми водами. Пожалуй, только Ненасытец, самый крутой из всех... Однако Ждан тоже не очень понимал, почему бы торг не осуществить здесь, выше порогов. Опять же, с изрядной экономией — одно большое сорокавёсельное судно способно взять весь груз, что несут сейчас пять лёгких ладей, и народу не в пример меньше нужно... Впрочем, сейчас в здешних местах народ-то как раз на борту и нелишний, мало ли что... Да тут обратный путь чего стоить будет, вверх мимо порогов ладьи те таскать — мучение сущее!
Караван из пяти судов, гружёных зерном, был направлен из Чернигова самим князем Михаилом Всеволодовичем, затеявшим торговлю с татарами. Ждан усмехнулся — всем известно, как "любит" поганых пришельцев князь, да и они его не жалуют, а вот деваться некуда. Торговля, она любые стены прошибёт.
Невольно вспомнилось, как проплывали мимо Киева. Могучие стены зияли проломами, которые никто не спешил заделывать, по верху виднелись молодые деревца, кое-где уже проросшие в бойницах. Пристань бывшего великого города была тиха и пустынна, только несколько рыбачьих лодок качались на воде... Ждан поёжился — уже четвёртый год пошёл, как порушили Киев поганые, а город и не думает подниматься из руин. Поднимется ли вообще? Ведь до сих пор нет в Киеве князя, и находится он под прямым правлением ордынцев. Только что гарнизон убрали свой оттуда.
Ниже Канева русская земля, по сути, кончалась. Вместо порушенных весей на высоком правом берегу стали появляться кое-где юрты монголов, но чаще берег на несколько вёрст оставался пустынным. Ходили слухи, что в здешних местах орудует князь Андрей Мстиславич из бывшего Рыльска, беспощадно мстя за отца...
Последнюю ночёвку перед порогами провели на воде, стоя на якорях — так оно надёжнее. Ждан уже не раз проходил через пороги, и знал — это дело занимает целый день, с рассвета до заката. Ничего, сейчас дни долгие, времени хватит с запасом...
Ждан Борисович глянул вперёд. Далеко впереди смутно белела пена, и уже вроде как доносился шум, пока неясный за посвистом ветра.
— Ну вот и пороги, ребята! Онфим, а ну пусти!
Кормщик с готовностью уступил место. Перехватывая рукоять рулевого весла, Ждан уже отчётливо видел пенящиеся буруны над камнями первого порога — Кодака.
— Эй, сзади! Держаться всем за мной, идти ровно в струнку! Передай дальше!
Ждан навалился на отполированную до блеска рукоять руля, направляя ладью в глубокий проход между бурунами.
— Ребятушки, а ну поднажми! Не спать, не спать на пороге-то!
...
Тюрюубэн отхлебнул из пиалы пряное вино, зажмурился — эх, хорошо!
Для хорошего настроения у Тюрюубэна имелись все основания. Во-первых, солнце светило сегодня совершенно по-летнему. Это там, в дремучих урусских лесах ещё, наверное, не везде до конца стаял снег. Здесь же, на привольных степных просторах тёплый ветер с близкого южного моря давно согнал нестойкий снежный покров, уже вовсю зеленела трава, и заметно исхудавшие за зиму стада овец, коров и лошадей жадно щипали её, на глазах восстанавливая силы.
Был и другой повод для хорошего настроения. Обычно хлеб в низовья Днепра доставляли морем генуэзские торговцы, и брали довольно дорого. В этом году из-за не то войны, не то неурожая цена заморского хлеба ещё выросла, и какова же была радость Тюрюубэна, когда явился к нему урусский купец Джан, торговый агент коназа Магаила. Урус предложил пшеницу по цене, заметно меньшей, чем заморская, и ещё дешёвый овёс, который в здешних местах был дороже пшеницы — а ведь овёс так полезен для породистых коней! Дешёвый овёс, это как раз то, что нужно...
Правда, Тюрюубэн удивился, что Джан не продаёт хлеб выше порогов, куда генуэзские купцы обычно не добираются. На что урус ответил, что там свирепствует бешеный коназ Андрэ, все бегут, и никакая нормальная торговля невозможна. Тюрюубэн сокрушённо цокал языком, качал головой — да, ему известно об этих делах... К счастью, так далеко на юг бешеный волчонок не забирается. В общем, договорились.
Тюрюубэн вновь отхлебнул из пиалы. Нет, жизнь определённо хороша... С тех пор, как величайший Бату-хан пожаловал Тюрюубэну обширные угодья, дела его пошли в гору. Третий год тучнеют стада на обширных пастбищах. А ещё Тюрюубэн скоро будет имеет прибыль от торговли особого рода.
Генуэзские купцы, как известно, с удовольствием покупают урусских девок, особенно тех, у которых волосы словно золото. Сколько стоит молодая, красивая урусская девка с золотыми волосами? Правильно, дорого. А сколько стоит маленькая девчонка? Правильно, гораздо дешевле. Ну, дошло? То-то! Тюрюубэн берёт девчонок, держит их у себя года три-четыре и продаёт гораздо дороже, чем купил. Нет, он не бьёт их без нужды, не морит голодом и непосильной работой — зачем портить будущий товар? Он, правда, пользуется понемногу сладкими курочками, но это им только на пользу — такие девочки уже в двенадцать лет послушны и хорошо знают, что такое мужчина. А в двенадцать лет их уже можно и продать, тем более в тринадцать... А уж в четырнадцать обязательно! Дольше держать нет смысла: хотя работа у Тюрюубэна не слишком тяжела — сыр делать, войлок там валять — но руки могут сильно огрубеть, и цена упадёт... И потом, в этом возрасте они уже вполне могут зачать при неосторожном обращении, зачем Тюрюубэну беременные рабыни? Морока одна... Вот нынче он продаст заморским купцам первую партию товара, а там пойдёт дело, пойдёт! Корм свой, выращивать нетрудно...
Скоро он станет богатым, очень богатым!
Размышления монгола превало появление всадника, скакавшего крупной рысью.
— Ну что там?
— Хозяин, пять больших лодок идут через пороги! До заката они будут здесь!
Тюрюубэн залпом допил вино.
— Отлично! Готовь людей и повозки!
...
-... Левым бортом греби! Правым табань!
Ждан изо всей силы орудовал рулевым веслом, да и гребцы старались на совесть. Ненасытец — самый страшный из всех порогов на Днепре, и не сосчитать, сколько кораблей и душ поглотил он... За то и назван Ненасытец, кстати. Двенадцать уступов гигантской каменной лестницы, и даже сейчас, в половодье, не так просто проскользнуть в узкие проходы между скрытыми водой глыбищами. Пожалуй, что в летнюю пору и вовсе не прошли бы с грузом...
— Правый борт греби!
Ладья ухнула с очередной ступени, глубоко зарывшись носом, людей окатило водой с носа до кормы.
— Оба борта греби! Сильней, сильней!
Ждан даже не оглядывался, как там идут следующие за ним "в струне" остальные. Некогда оглядываться, Бог даст, пройдут, а нет, так уж ничем не поможешь...
