Графа де Лош передернуло. Он с отчаянием смотрел на дарованные ему ордена, тоскливо пробегал глазами письма крестного и испанского дяди: "За спасение души короля Наваррского... за ревность в делах Веры..." С такими формулировками не принять награды было нельзя, но и принять — также немыслимо. Ордена обвиняли, как и трупы на дорогах, как сожженные дома и опустевшие деревни, как лицо Ланглере, жизнерадостного, довольного и гордого собой...
Жорж-Мишель не имел сил смотреть на этого человека, он думал о матушке, которая всегда заботилась о его людях, и которую этот человек мог убить. О Наваррском, которого Ланглере знал с детства.
— С какой целью, господин Ланглере я отправил вас в Париж? — мрачно спросил граф де Лош.
Услышав почти забытое обращение "Ланглере" вместо "д'Англере", офицер вздрогнул и торопливо заговорил:
— Ваше сиятельство, я и герцог де Гиз выполнили все, что вы советовали его светлости.
Жорж-Мишель отшатнулся.
— Вашего сиятельства не было в Париже, но благодаря мне его величество не может на вас гневаться. Если я убил Конде и Ларошфуко, так это все равно, как если бы еретиков поразили вы. Король Польский вам очень благодарен. Я шпага в ваших руках и я...
— Шпага... топор... — пробормотал граф де Лош. — Уходите, Ланглере, я не желаю вас видеть.
— Я не понимаю...
— А орудию и не надо ничего понимать, — мрачно ответил Жорж-Мишель. — Вы больше не мой человек, Ланглере. Убирайтесь!
Когда растерянный офицер покинул комнату, граф де Лош и де Бар прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Что ж, наслаждайся! Ты мечтал повелевать судьбами тысяч людей, и твоя мечта сбылась. Это твои небрежно брошенные слова стали для Гиза и Ланглере руководством к действию и теперь твои руки по локоть в крови. Ты победил. Как тебе — твоя победа?
Жорж-Мишель уже жалел, что откликнулся на письмо Анжу и приехал в столицу. Пусть Анри едет в Польшу, милуется с Марией Конде и женится на ней, пусть Гиз наслаждается местью, спит с Марго и считает себя защитником Веры, но он больше не может находиться в Париже. Не желает провести здесь даже ночь. Правда, покинуть столицу, не повидавшись с королем, было невозможно, и потому граф де Лош почти с радостью ухватился за приглашение Карла посетить Академию.
— Наконец-то и вы в Париже, Жорж! — Капитан де Нанси был так же бодр и доволен собой, как дядюшка Шарль или Ланглере. — Без вас двору недостает блеска — мадам Екатерина это всем твердит. Кстати, знаете новость? Шевалье Александр был здесь.
— Когда? — вопрос вырвался раньше, чем Жорж-Мишель успел его осознать.
— Накануне ночи святого Варфоломея. Я же говорил, Жорж, мальчишка в вас не нуждается. Наверняка стервец неплохо устроился, во всяком случае он отказался от такого лакомого кусочка как мост Менял. Так и уехал. Собирался вернуться через месяц, но почему-то не приехал. Должно быть, наслаждается жизнью в провинции...
Жорж-Мишель невидяще смотрел прямо перед собой. Александр де Бретей всегда был точен, и если мальчик до сих пор не вернулся в Париж, значит, его уже нет на этом свете. Шевалье Александр погиб, но неожиданно граф де Лош с болью понял, что это даже хорошо. Мальчик сохранил благородство, не запятнав руки убийствами и грабежами, не сравнялся со стервятниками, остался в его памяти честным и чистым. И мысль, что ему не удастся как следует оплакать воспитанника, только усилила боль шевалье — граф де Лош слишком хорошо помнил увиденное в дороге и потому знал, что никогда не найдет могилу юноши, если у него вообще есть могила. Нанси продолжал что-то говорить, и только слово "пари" вывело графа из оцепенения.
— Какое пари? — рассеянно переспросил шевалье Жорж-Мишель и Нанси опомнился.
Человеку, стоявшему перед ним, никакие пари предлагать было нельзя. С неожиданной ясностью барон понял, что если бы по странному капризу судьбы их отцы не стали приятелями и не пали в одном бою, никому и в голову не пришло бы вспоминать об их родстве. Капитан сообразил, что должен взять пример с тех дворянчиков, что считают себя потомками Фарамонда, Карла Великого или по меньшей мере Гуго Капета, но при этом, оказавшись при дворе, низко кланяются отпрыскам менее знатных, но более удачливых и могущественных родов.
Конечно, пять или шесть лет назад, когда Жорж был простым графом, его еще можно было называть кузеном, но сейчас обращаться так к принцу и победителю гугенотов мог только безумец. Нанси вспомнил, что именно граф де Лош и де Бар заманил в Париж протестантов и самого Колиньи. Именно Лош послал в Париж Гиза и дал ему людей. И, конечно, именно Лош получил благодарность папы и короля Филиппа. Нет, с этим человеком шутки и пари были неуместны.
Еще некоторое время Жорж-Мишель ждал ответ на свой вопрос, не дождался, пожал плечами и пошел прочь, так и не заметив почтительного поклона капитана королевской стражи.
* * *
Звуки лютни терзали слух шевалье, и Жорж-Мишель в недоумение оглядел собрание. Щеголеватый Бюсси, похваставший при встрече, что отныне он маркиз. Самодовольный Гиз, сообщивший, что в точности выполнил совет кузена. Заплаканная королева Елизавета. Сияющая Марго, появившаяся на заседании под руку со слащавым немолодым красавцем. Угрюмый Монморанси. Довольный Ангулем, как и многие в этом зале отличившийся в парижской резне — теперь Жорж-Мишель понял, почему всегда не выносил сводного брата короля. Хмурый Алансон. Веселая Луиза де Коэтиви. Разряженные дамы и шевалье. Музыканты. Король, какой-то сникший, подурневший, осунувшийся, казалось, не знавший, что он делает на заседании Академии. И молчаливый словно постаревший Генрих Наваррский в черном траурном наряде с цепью Святого Михаила на груди. "Свои цепи король Наваррский носит с собой" — вспомнил издевательскую шутку Бюсси граф де Лош и отвернулся от кузена, пряча краску стыда на щеках.
— Государь, — господин де Баиф поднялся с места и граф де Лош обреченно вздохнул — теперь еще и стихи. — Этот сонет родился в моей душе в тот миг, когда мне посчастливилось лицезреть труп адмирала на Монфоконе. Вернувшись домой, я записал экспромт, и теперь счастлив прочесть его перед вашим величеством. Итак, "Эпитафия (гугенотам, убитым в Варфоломеевскую ночь)", — нараспев провозгласил Баиф.
Жорж-Мишель стиснул подлокотники кресла. Говорить такое здесь и сейчас, при Наваррском! Оскорблять короля, пусть даже он сто раз в плену...
Граф де Лош оглянулся на Карла, на Генриха, бросил взгляд на усмехавшегося Гиза и улыбавшегося Бюсси. Принялся изучать висевшую прямо перед ним шпалеру.
— О тела, в коих пыл клокотал прихотливый,
Вы, былая гроза земнородных князей,
Вы, кто с небом боролся в гордыне своей,
Вероломны, круты, горячи, нечестивы,
Ныне тварям летучим вы стали поживой,
Мертвоедам ползучим, и ордам червей
Из смердящих отбросов, и нечести всей,
Что ползет в океан под водою бурливой...*
* Подлинные стихи Жана Антуана де Баифа. Перевод А.Парина.
Восторги собравшихся были не менее отвратительны, чем стихи, и потому шевалье вздрогнул, когда король неожиданно спросил:
— Кузен Лош, а вы почему молчите? Неужели вам не нравится этот очаровательный сонет?
Шевалье Жорж-Мишель поднялся с места.
— Да, сир, не нравится. И я не могу понять, как столь дрянные стишки могли быть представлены высокому собранию.
Баиф растерянно моргнул. Гиз пожал плечами. Марго что-то зашептала Ла Молю. Король дернул головой.
— И чем же вам не нравятся стихи, граф? — еще более недовольно вопросил Карл.
— Всем. Мыслями. Чувствами. Формой...
— Но это же экспромт, — постарался оправдаться Баиф. — Он родился у меня на Монфоконе...
— Какая жалость, что вы оттуда вернулись, — не удержался от сарказма Жорж-Мишель.
В глазах Карла сверкнула молния. Мысли его величества мало чем отличались от мыслей кардинала Лотарингского и капитана де Нанси, так что ответ шевалье вызвал раздражение:
— Что ж, граф, мне понятно, почему вы недовольны стихами, в которых воспевается королевское правосудие. Вы сами не удосужились не только выполнить мое распоряжение, но приложили все силы, чтобы воспрепятствовать его исполнению. Почему в ваших владениях не был истреблен ни один еретик?
Граф де Лош и де Бар молчал. Спорить с королем не хотелось. В конце концов он пришел на заседание Академии, чтобы получить разрешение удалиться, и сейчас жалел, что не сдержавшись, ввязался в спор из-за мерзких стишков. Молчание графа де Лош присутствующие расценили по-разному. Карл Девятый набирал в грудь воздух, чтобы продолжить распекать вероломного кузена. Кардинал Лотарингский и герцог де Гиз заговорили почти одновременно:
— Ваше величество, граф де Лош не успел получить ваш приказ. Поверьте, от Парижа до Бар-сюр-Орнена не один день пути.
— Сир, кузен Лош дал мне своих людей — они прекрасно проявили себя в Париже. Если бы не шевалье д'Англере, Ларошфуко и Конде удалось бы ускользнуть.
Упоминание имени Ланглере произвело на графа де Лош впечатление сравнимое с ушатом ледяной воды. Пока король собирался продолжить обличительную речь, молодой человек обвел взглядом придворных и громко объявил, обращаясь то ли к королю, то ли ко всем присутствующим:
— Господин Ланглере более не мой человек! А что касается приказа — я получил ваш приказ, сир. Но, объехав все свои владения, и встретив верных подданных, добрых католиков и хороших солдат, я не нашел среди них ни одного палача.
Кардинал Лотарингский опустился на свое место и закрыл лицо рукой. Гиз в обалдении воззрился на кузена, пытаясь понять, как случилось, что граф де Лош и де Бар не имеет в своих владениях палача. В конце концов в тюрьмах всегда достаточно висельников, готовых ради смягчения приговора взяться за любое дело. Дамы испуганно зашептались, однако их шепот был заглушен грохотом упавшего табурета. Сидевший рядом с королем Бюсси вскочил с места, судорожно нащупывая рукоять шпаги.
Граф де Лош и де Бар отвернулся от человека, за одну ночь получившего несколько замков и маркизат. Его величество наконец опомнился и разразился проклятиями. Ни на кого не глядя и не дожидаясь ничьего разрешения, шевалье Жорж-Мишель пошел к двери. Он шел, не замечая ни удивления Гиза, ни тревоги дядюшки Шарля, растерянности Луизы де Коэтиви, любопытства Марго, ужаса одних, ярости других, полных слез глаз короля Наваррского... Спустя еще несколько мгновений Карл сообразил, что произносит проклятия в пустоту.
— Все вон! — завопил король и впервые за время своих приступов лишился чувств. Придворные как листья, гонимые ветром, бросились выполнять приказ. Возле короля осталась лишь рыдавшая королева Елизавета и король Наваррский в трауре.
* * *
...Жорж-Мишель сидел в кабинете и гадал, куда податься. В Рим ехать не хотелось, в Испанию тем более, и граф де Лош подумал, что уже давно не бывал в Релингене. Молодой человек готов был оставаться в княжестве год или даже два — до бесконечности долго, лишь бы только забыть все и вся, но прибывший с капитаном де Нанси приказ его величества сделал бессмысленными все размышления шевалье. "В Польшу, так в Польшу..." — равнодушно произнес Жорж-Мишель и отдал своим людям приказ собираться.
...Александр де Бретей также собирался в дорогу. Выяснив всю правду о полковнике де Сен-Жиль, молодой человек в смятении мерил шагами комнату и со всем пылом юности размышлял, как исправить последствия своего заблуждения. Как хотел он когда-то вернуть состояние предков, и вот — его желание исполнилось. Хотел наказать врагов — и наказал. Мечтал о вечной любви — и встретил ее. И что ж? На душе шевалье было непереносимо тяжко. Наказанный враг оказался другом. Отвоеванное имущество было много ценнее всего того, о чем Александр смел мечтать, однако лейтенант не имел на него никаких прав. Соланж де Сен-Жиль была прекрасна и чиста, но Александр оказался недостойным ее.
Шевалье де Бретей прекратил бег по комнате, отыскал чернила, перо и бумагу и торопливо написал: "Господин де Сен-Жиль, я понимаю, что моему поведению нет прощения и оправдания..."
...Полковник де Сен-Жиль читал письмо зятя и с каждым прочитанным словом на душу Антуана ложился камень. Как он хотел, чтобы Александр узнал правду. И вот, его желание исполнилось — Александр все знал. Хотел, чтобы воспитанник раскаялся — и это также случилось. Но вместо радости и довольства от подобного оборота дел, шевалье сгибался от жгучего чувства стыда и боли. Читая письмо воспитанника, вглядываясь в неровные, запятнанные кляксами строки, словно взволнованный Александр сломал как минимум два пера, полковник начал понимать неясные намеки придворных и, наконец, догадался, что пришлось пережить его мальчику при дворе. Если бы это было возможно, шевалье де Сен-Жиль схватил бы Александра за руку и за другую Соланж, притащил бы молодых людей в первую попавшуюся церковь и потребовал немедленно обвенчать, даже если для свершения таинства пришлось бы вытаскивать священника из теплой постели. А потом, собрав все имеющиеся у него средства и использовав все связи, любой ценой постарался бы выцарапать из казны Бретей. Впрочем, полковник чувствовал, что ему надо спешить. Недавний опыт доказывал, что приняв решение, Александр выполнял его с непреклонностью и стремительностью редкой и у более зрелых людей.
...20 ноября 1572 года невдалеке от Даммартена два всадника отчаянно погоняли измученных лошадей, надеясь засветло попасть под защиту городских стен. Лишь раздраженные крики: "Дорогу королю Польскому!", шлепанье по лужам копыт многих и многих лошадей, скрип повозок большого обоза, да невнятный говор свиты польского короля заставили путников остановиться и даже съехать с дороги, пропуская поезд его величества.
Струи дождя хлестали уставших путников и Александр де Бретей думал, что королевский поезд имеет весьма жалкий вид. Промокшие, горбившиеся в седлах всадники, грязные кони, неуклюжие повозки... Только два человека в этой толпе казались юному лейтенанту вполне довольными своей участью: барон де Нанси наслаждался каждым мгновением службы, а граф де Лош и де Бар, казалось, не замечал никого и ничего вокруг. "Как всегда", — с горечью подумал юноша и постарался пониже опустить поля шляпы, боясь быть узнанным.
Шевалье Жорж-Мишель был доволен. Поздняя осень вполне соответствовала настроению графа, так что впервые за последние месяцы в душе его сиятельства воцарился покой. Молодость кончилась — его сиятельство это понимал, и нудный ноябрьский дождь лучше всего подходил к прощанию.
Некоторое время Александр де Бретей смотрел вслед королевскому поезду, затем снял шляпу и подставил лицо дождю. Лейтенанта ждали размытые дороги, армия, сырые палатки, походы, сражения, раны... Жизнь была кончена. Шевалье Александру шел шестнадцатый год.
КОНЕЦ
первого романа трилогии
