Харон ("Путь войны")

— В Детройт. Побережье становится очень неуютным местом для научной деятельности. Особенно после того, как отложилась Куба. Буду дальше работать над идеей демпфера, быть может, все-таки... Хотя, конечно, мирное применение моего эффекта уже никого не интересует... Все ждут, что я найду способ превратить морскую воду в пар прямо под вражескими армадами.

Пропп встал, одернул плащ, вслед за ним поднялся со стула Айнштайн, щурясь и протирая глаза.

— Мне, пожалуй, пора... — сказал ассистент и ощутил укол растерянности, потому что понял — он совершенно не представляет себе жизнь вне профессорской работы. Пару мгновений он испытывал невероятной силы искушение отставить чемодан, снять плащ и вернуться к старой, привычной работе. Снова выслушивать длинные сентенции профессора и его непременное "Мы на пороге великих открытий!"... Франц машинально провел рукой по поле плаща, будто собираясь снять его, и глаза Айнштайна, выцветшие, в черных крапинках, вспыхнули надеждой. Но рука Проппа наткнулась на утолщение — карман, в котором лежала старая игрушка.

— Нет, Айзек, — прошептал он, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. — Мне пора.

Порывистым движением Айнштайн шагнул к нему и ухватил за свободную ладонь обеими руками.

— Франц, хочу сказать вам, — проговорил он чуть дрожащим голосом, часто моргая. — Я прошу прощения.

— Прощения? — не понял Пропп.

— Да. Я не был добр к вам, и относился к вашим талантам с пренебрежением... А вы тем временем... Мне следовало давным-давно, много лет назад обратить внимание на то, что вы — талантливый инженер, занимающийся самообразованием. У вас могла сложиться блестящая карьера технолога. Но мои увлечения поглотили вашу жизнь. Простите меня...

Пропп разжал пальцы, и чемоданчик с тихим стуком упал на пол. Освободившейся рукой ассистент накрыл худые костистые пальцы Айнштайна.

— Нет, Айзек, — произнес он, и эти слова шли из самой глубины сердца. — Это была не каторга, а лучшее время моей жизни. Жаль, что все так получилось... Но... Вам больше не нужен помощник, а я должен идти на войну. Ту, которая мне по силам.

— Прощайте, Франц. Пусть вам сопутствует удача. Когда война закончится... Найдите меня.

— Прощайте Айзек. Обязательно, я обещаю.

Выходя, Пропп не обернулся, а Айнштайн не смотрел ему вслед. Обоим для этого было слишком тяжело.

* * *

Пришло время и Айзеку покинуть лабораторию, чтобы переехать со всем научным скарбом в Детройт, ставший центром военной промышленности. Эксперименты профессора требовали все более сложного и крупногабаритного оборудования, поэтому логичным стало решение о размещении исследовательского центра близ кузницы американской армии. Но именно "близ", чтобы не подвергать опасности промышленные объекты.

Лаборатория Айнштайна располагалась на Бермудах, на максимальном удалении от любопытных глаз. Но после минувших сражений у Америки уже не хватало авиации на прикрытие всей атлантической зоны, и лабораторию пришлось эвакуировать. С тактической точки зрения Карибское сражение закончилось вничью — флот США понес чуть большие потери, но явный победитель не обозначился, и противники расползлись в разные стороны, зализывать раны.

Однако стратегически это была катастрофа. Южноамериканские страны замерли на старте, прикидывая, как бы подписаться под "пактом Астера", чтобы не продешевить и при этом не попасть под коготь все еще сильного "лысого орла" .

Карибские острова — бывшие французские колонии — упали в руки врага без боя. Куба... Кубинский гарнизон и ополченцы держались четверо суток. Упорство и решительность островного гарнизона, а так же американского ополчения вошли бы в легенды, если бы было, кому их рассказывать. Хотя, ходили упорные слухи, что некие радиолюбители принимали какие-то сигналы даже спустя две недели после окончания боев, но поскольку частные радиостанции уже давно реквизировали, кто знает, что там было на самом деле...

Затем последовали бомбовые удары по Флориде, и мятеж сепаратистов в Алабаме, который, впрочем, подавили с крайней жестокостью. Впервые за все время существования своей страны американцы почувствовали, что война происходит не где-то вдали, за океаном, в малознакомых и неинтересных местах. Нет, она уже стоит у порога, требовательно стуча кулаком в дверь. Противник получил возможность развернуть базы практически под боком у Штатов, и общественное мнение американцев превратилось во взрывоопасную смесь. В ней на равных уживались шпиономания, пораженчество, готовность сражаться до последней капли крови и фатализм обреченности.

В лаборатории не оставалось никого, кроме нескольких десятков рабочих, охраны да самого Айнштайна, оставшегося проследить за демонтажом аппаратуры. Раньше Айзек поручил бы это Проппу... но теперь отсутствие ассистента оставило в душе зияющую пустоту.

— Мистер Айнштайн! — окликнул его охранник, — Пройдите, пожалуйста, к начальнику охраны. За Вами прибыли.

Профессор вздохнул и поплелся на два этажа выше. На него накатила странная апатия, полное нежелание что-либо делать. Одна лишь мысль, что придется переодеваться, собирать какие-то вещи, куда-то ехать — вызывала стойкий приступ идиосинкразии.

"Лучше бы я начал изобретать мгновенный перенос материальных объектов в пространстве", — подумал Айзек. — "Тогда никуда не понадобилось бы ехать".

В кабинете начальника охраны ученого ждал человек в форме майора АНБ, словно сошедший с вездесущих пропагандистских плакатов — широкая грудь, мужественное, гладко выбритое лицо с широкой нижней челюстью, открытый взгляд.

— Майор Кроу, — представился он, оставшись стоять — прибыл забрать Вас. Срочно.

— Но моя аппаратура... — попытался протестовать профессор.

— Простите, у меня предписание. Вас ждут в Вашингтоне. Собирайтесь, мы вылетаем немедленно.

— Вашингтон? — растерялся Айзек. — Но меня ждали в Детройте.

— Вашингтон, — не терпящим возражения тоном подтвердил Кроу и повторил. — Собирайтесь.

— Мои вещи собраны, — вздохнул профессор и поправился. — Почти собраны... но оборудование!..

— Не беспокойтесь о нем. Технику доставят позже.

— Ну... если это действительно так срочно... — пробормотал Айнштайн, суетливо разглаживая чуть подрагивавшими пальцами полы халата. — Тогда я сейчас...

К причалу вела аккуратная дорожка, частично асфальтированная, частично вымощенная плоскими камнями, выйдя на свежий воздух, Айнштайн поежился. Теплое пальто оказалось непривычно тяжелым. Профессор вообще очень давно не выходил на улицу и сейчас чувствовал себя как пришелец с чужой планеты. Воздух был слишком терпким, насыщенным множеством незнакомых, точнее, давно забытых запахов, от него кружилась голова. Неяркое осеннее солнце — слишком тусклое, после ярких электрических ламп Айзеку казалось, что он в гигантском амфитеатре, в котором выключили свет. Да и все вокруг — слишком большое и далекое, только серое небо казалось очень низким и тяжелым. Хотя, наверное, небо было самым обыкновенным, просто Айнштайн отвык от больших открытых пространств. Насколько можно считать "открытой" охраняемую зону пропускного режима с рядом однотипных трехэтажных зданий, охранными вышками и бетонными коробками складов.

На мгновение профессор испугался, что у него начинается агорафобия, но собрал в кулак все свои невеликие душевные силы и закончил путь. У вспомогательного причала покачивался на широких поплавках четырехместный гидроплан. Айзек нервно оглянулся.

— И это все? Я как-то привык к ...

Он не закончил, но майор понял невысказанное.

— Требования конспирации, — все так же веско пояснил он. — Минимум привлеченных сил, максимум секретности. Чем больше людей и техники, тем больше лишних ушей и глаз.

Айзек не стал спорить с профессионалом, рассудив, что тому виднее, и неловко полез в самолет. Майор помог пройти по коротким сходням над темно-зеленой полосой волнующейся воды, в салон, пахнущий кожей и самую малость — бензином. Профессор торопливо сел в первое же кресло и крепко вцепился в жесткие подлокотники. До сих пор Айнштайн никогда не летал на самолетах, тем более на водных, поэтому ощущение легкого покачивания было новым, непривычно волнующим и даже в чем-то занимательным.

Окончание всех формальностей заняло еще минут пять и, поставив последнюю подпись на последней бумаге, Кроу легко запрыгнул в гидроплан, подав жестом знак обернувшемуся пилоту — дескать, пора.

С почти детской радостью и наивным восторгом Айзек смотрел в квадратное окошко за мелькавшими снаружи волнами, слушал солидный, басовитый гул двигателя. Когда гидросамолет, после короткой пробежки, оторвался от моря, и синяя поверхность внезапно стала стремительно отдаляться, ученый непроизвольно охнул и вцепился в кресло еще крепче. До крайности увлеченный происходящим, он совершенно не заметил, как сидящий напротив майор проделал какую-то короткую манипуляцию и резко наклонился вперед. Металлический браслет с тихим щелчком замкнулся вокруг запястья Айзека, приковав его к подлокотнику.

Несколько мгновений Айнштайн переводил непонимающий взор со спутника на наручники и обратно.

— Что Вы себе позволяете! Как вы со мной обращаетесь? — воскликнул он, наконец.

— Как с немецким шпионом, — гордо ответил офицер с воодушевлением инквизитора, притащившего еретика на справедливый суд, но в его глазах плясали чертики насмешки. Словно Кроу играл на публику, проговаривая отрепетированный текст. — Вы обвиняетесь в саботаже научных исследований. В Вашингтоне вас ждет суд.

Айнштайн ругался, пока не охрип, но Кроу хранил молчание.

В однообразном гуле мотора прошел час, затем гидроплан пошел на снижение. Поплавки зацепились за верхушки волн, гидроплан тряхнуло, ученый закрыл глаза, одновременно и от страха, и от слепой надежды, что катастрофа неизбежна, и все наконец-то закончится. Но он ошибся.

Едва остановился мотор, Кроу спокойно вынул из кобуры пистолет и выстрелил в затылок пилоту. Маленький салон заволокло сизой дымкой, потянуло незнакомым и очень неприятным запахом. "Пороховой дым", — понял Айзек, обмирая от ужаса и ожидая, что следующая пуля достанется ему. Но Кроу так же спокойно, без всяких эмоций спрятал оружие и, не глядя на скованного подопечного, с усилием отпер замок и открыл дверь справа по борту. Он сел прямо на металлический пол, привалившись спиной к окантовке проема, но так, чтобы не упускать из виду ученого. Закурил сигарету и отрешенно погрузился в ожидание. Вынужденно ждал и Айнштайн, уже понимая, что впереди его ждет нечто ужасное. Родная лаборатория уже казалась ему чем-то из совершенно другой жизни, и лишь одна спокойная мысль угнездилась на задворках панически вопящего сознания — получается, что Проппу повезло. Ведь останься ассистент со своим учителем, он так же отправился бы в полет и вполне мог бы разделить участь пилота. Айнштайна трясло как в лихорадке. Оказаться посреди океана в неисправном самолете с сумасшедшим на борту... что может быть страшнее?

Грегор Кроу, он же Григорий Воронин, наслаждался. Вкусом хорошего немецкого табака, видом на море, страхом ученого — и убийством. Ему нравилось убивать, и когда он был боевиком-анархистом, и командиром боевой группы левых эсеров, и в незабываемые две недели у батьки Ангела, и в контрразведке Колчака...

Подумать только, в который уже раз подумалось ему, ну кто знал, что муж этой цыпочки — однокашник адъютанта при Верховном правителе в Сибири? И, получив предложение "выкупить" арестованного мужа — она не поступит, как все до нее, а добьется аудиенции. И уже через сутки всесильному (в своем городке) начальнику контрразведки придется бежать в холодную ночь, бросив все? В Дальневосточной Коммунистической Республике, конечно, тоже было весело, жаль, что все так быстро закончилось... Хотя способный человек не пропадет нигде. Дон Лучано, сам выбившийся в люди из тесноты и грязи кубинских притонов, отменно разбирался в разных сортах негодяев и сразу понял, к чему лежит душа у красноэмигранта. Гангстер и сутенер в прошлом, ныне респектабельный бизнесмен, сделал Воронину-Кроу новые документы и новую жизнь, продвигая своего протеже по лестнице государственной службы. Со временем способный ученик привлек внимание старого партнера Лучано, чье имя даже старый бандит старался не упоминать лишний раз.

День клонился к закату, море немного волновалось, и летательный аппарат ощутимо покачивало. Кроу курил как автомат, изредка поглядывая на часы. Айнштайн молча съежился в своем кресле, маленький и жалкий человечек, в одночасье потерявший все.

Кажется, пора. Воронин достал из специального ящичка ракетницу и пакет с зарядами, выбрал нужный. Встав в проеме двери, он выпустил красную ракету, отсчитал десять секунд и повторил процедуру. Спустя почти минуту, которая показалась самой длинной в жизни перебежчика, в ответ, на самой границе горизонта взвилась ослепительно-белая точка — ответный сигнал. По-видимому, без четких ориентиров пилот немного ошибся с координатами посадки, да и течение помогло, но все-таки их заметили, и рандеву состоится.

Когда вдали показался продолговатый объект, похожий на огромное веретено, быстро приближавшийся к гидроплану, профессор поначалу решил, что это неведомый морской зверь, и суетливо забормотал "Что это? Что это такое?". Всмотревшись старческими и подслеповатыми глазами в "веретено", он впервые в жизни закричал от ужаса, насколько хватало осипшей и слабой глотки. Ответ на риторический вопрос, поставленный Айнштайном, оказался ужасен.

Воронин не смог сдержать почти счастливой улыбки, при виде рубки с таким знакомым символом трикселя. К дрейфующему на волнах самолету приближалась субмарина, на которой уже готовили надувную лодку. И Григорий позволил себе облегченно вздохнуть. Он смертельно устал, но это была приятная усталость, охватывающая человека после неподъемной работы, которая наконец-то сделана, и сделана на совесть. Организаторы должны быть довольны. Оставалось закончить все и получить щедрое вознаграждение — не какие-нибудь бумажки, которыми скоро можно будет топить печи. Золото и то, что в нынешние смутные времена гораздо ценнее любых денег — возможность присоединиться к новым хозяевам мира.

Ведь в конечном итоге, умение вовремя сменить хозяина — главная добродетель наемника, не так ли?

С мостика Воронину приветственно махнул человек в черной форме политической разведки, рядом с ним стоял еще один, в простом пятнистом комбинезоне "ягеров", который казался очень неуместным в открытом море. С такого расстояния Григорий не мог различить черты лица, но хорошо понимал, кто почтил его личной встречей и внутренне подобрался, готовясь представить себя в лучшем свете.

В лодке, которая подошла к самолету, было пять человек, два дюжих моряка, больше похожих на санитаров из психиатрической лечебницы, доктор, судя по чемоданчику с красным крестом, и два уже виденных Ворониным офицера — из разведки и "пятнистый". Последнего перебежчик видел только один раз и в темноте кубинского кабака, озаряемой лишь мертвящим светом красно-синих ламп. Теперь можно было рассмотреть патрона вблизи и в лучах заходящего солнца.