Харон ("Путь войны")

Иван обхватил голову руками, сказать ему было нечего.

— Да, мы очень внимательно изучали вашу историю, — все с той же мягкой настойчивостью продолжил Корчевский, поправив пенсне. — И хорошо видим аналогии. Но избежать их мы не можем. Единственная альтернатива — строить эшелонированную оборону от Балтики до Черного моря. А мы ведь с вами прекрасно понимаем, что они ее все равно пробьют. Мы смогли остановить врага, потому что его силы были распылены по трем направлениям. А что будет теперь? Поймите, у нас нет выбора — только атаковать, как только доведем наши войска до потребного состояния. И молиться, чтобы наши враги не начали раньше.

— Я был на полигоне вчера, — глухо отозвался Иван. — Я видел вашу технику. Вы не готовы.

— Да что вы себе!.. — возопил, не выдержав, промышленник. Император лишь взглянул на него, и буржуин сдулся, как футбольный мяч с открытым клапаном.

Корчевский немного помолчал, перебирая пальцами.

— Скажите, а сколько лет вы делали свои... танки? — наконец спросил он у Терентьева. — Насколько я помню... — старик в пенсне наморщил лоб, припоминая. — Примерно пять лет, чтобы перейти от колесно-гусеничных машин к "оружию победы". И это с учетом всего предшествующего опыта. Неужели вы думали, что мы можем пройти ваш путь за три месяца? Действительно думали?

Иван молчал.

— В любом случае основной ударной силой нашей операции останутся все те же броневики, ведь даже если бы мы могли в точности воспроизвести ваши образцы сорок пятого года — нам не на чем их делать. У Империи нет производственных мощностей для такой специализированной техники. Нужны новые заводы, новые станки, инженеры и специалисты — они не появляются волшебным образом за считанные недели.

— Но вы ведь можете как-то напрячь силы, ввести мобилизационный режим, — с тоскливой безнадежностью вымолвил Терентьев. — Я иду по Москве и не вижу воюющей страны, которая напрягает все силы в борьбе! Заводы можно и нужно построить, станки так же можно сделать. Так делайте же! Война — это мобилизация!

— Голубчик, — почти отеческим тоном ответил Корчевский. — А зачем?

Иван замер с полуоткрытым ртом — воплощенное изумление и шок.

— По нашим подсчетам, вражеская группировка в Западной Европе насчитывает около миллиона, — рассуждал военный. — Это потолок, мы специально считали по завышенным данным. Из них минимум четверть занята поддержанием порядка и контроля на оккупированных территориях. Таким образом, общая вражеская группировка в самом лучшем для них случае будет составлять около семисот тысяч человек. Примерно триста тысяч — ударный кулак — "семерки", они перевезли немало живой силы и восполнили потери, но в технике просели. Британия выбрала запас военной силы дочиста, новых солдат им брать неоткуда. Пришельцы же полностью зависимы от своего портала, который, как мы уже знаем, работает циклично, с промежутками между пиковыми возможностями примерно в три года. Между этими пиками канал очень узок и не допускает масштабных переносов, или как это у них выглядит... Если учесть, что теперь в войну активно вступают американцы, к весне мы будем достаточно сильны, чтобы мериться силами на равных.

— На равных... — повторил Терентьев, с хриплым, лающим смешком.

— Да, на равных, — строго повторил Корчевский. — Они опытны, сильны и прекрасно вооружены. Но врагов мало, и они отрезаны от подкреплений. А нас много, и будет еще больше. И мы готовим удар, которого они не ждут, по коммуникациям. Через две недели после начала нашего наступления они останутся без топлива и боеприпасов, это нивелирует качественное превосходство. Поэтому победа будет за нами.

— Позвольте... — со своего места поднялся человек в полувоенной форме с нашивкой "СПП" — Иван уже знал эту аббревиатуру, "Союз патриотических промышленников" занял заметное место в газетах, — Господин Терентьев... или, как ему, наверное, привычнее, товарищ Терентьев, видимо, очень уж испугался...

СППшник наткнулся на взгляд Константина и замолчал так резко, как будто ему выключили звук.

— Я бы не советовал, — веско произнес император, — Называть господина Терентьева трусом. И его пессимизм имеет под собой очень весомые основания.

Монарх задумался, чуть прищурив глаза, в этот момент он больше всего походил на задумавшегося льва. Наконец, Константин слегка качнул головой, словно прогоняя сомнения.

— Однако, — вымолвил он. — Я склоняюсь к мысли, что наша ситуация значительно отличается от той, что была описана нам коллегой из советского мира. И отличается в лучшую сторону. По общему комплексу условий мы находимся в гораздо более выгодном положении, а противник лишен главного — устойчивой базы и притока свежих сил. Поэтому я смотрю в будущее с оптимизмом.

Терентьев горько усмехнулся, болезненно кривя губы.

— Боюсь, больше не могу повторить вам то, что сказал в нашу первую встречу, — чеканя каждый слог, сказал попаданец. — Про победу и цену.

— Я разрешаю вам удалиться, — холодно произнес император.

Глава 4

Переход от пятигорской осени к московской зиме оказался довольно неприятным. После перемены климатического пояса у Поволоцкого заболела голова, и ощутимо запрыгало давление. Добавились и бытовые неурядицы — автопоезд, экраноплан, снова автопоезд от аэропорта и, наконец, метробус. В его удобном вагоне-прицепе, после глотка настоянного на травах коньяка, медик даже задремал, ему снился все тот же госпиталь, только молодой хирург, по-плотницки поплевав на руки, тянулся что-то делать в ране голыми нестерильными руками, объясняя, что все великие хирурги так делают, когда никто не смотрит. Неожиданно Зимников без церемоний ткнул его под ребро, Поволоцкий встрепенулся и, спросонья, чуть было не ответил хорошей затрещиной. Майор ухмыльнулся и махнул своим пиратским крюком, дескать, на выход.

Метробус звонко просигналил и двинулся дальше, хирург проводил взглядом вереницу вагончиков, пока алые габаритные огни не скрылись за дальним поворотом. Подсвеченная скрытыми лампами стеклянная призма остановки была почти пуста, лишь пара припозднившихся пассажиров ожидала свой рейс.

— Глянь на карту, — предложил Зимников. — Мне как-то не хватается.

Поволоцкий развернул небольшой лист с нарисованными от руки стрелочками, в очередной раз понадеявшись, что по телефону все понял правильно. Судя по схеме, им следовало пройти примерно километр по жилой застройке.

— Вон туда, — указал он. — Пешком или поймаем что-нибудь? — уточнил для порядка, впрочем, не сомневаясь в ответе.

Зимников буркнул что-то про ленивых докторишек и бодро потрусил в указанном направлении, на ходу приподнимая крюками воротник пальто — было зябко и ветрено.

— Догоняй, — проворчал он через плечо.

Первые три месяца войны в крупных городах соблюдали светомаскировку, но после того, как заработала новая система дальнего оповещения, постоянное затемнение отменили. Теперь свет отключали при обнаружении вражеских бомбардировщиков, но на Москву налетов не случалось с сентября — враги прекратили террор населения, полностью сосредоточившись на промышленных центрах и транспортных узлах. А в декабре свернули и их. Вечер был достаточно поздний, но многие окна светились уютным домашним светом. Редкие прохожие вежливо приподнимали шляпы, хирург отвечал тем же, майор ограничивался кивком, засовывая руки поглубже в карманы, показывать лишний раз увечье он не хотел.

— Барнумбург... — пробормотал себе под нос Зимников, когда они проходили мимо детской площадки, занесенной снегом. Небольшая статуя веселого гномика хитро щурилась из-под белой снежной шапки, далеко выставив красный нос.

— В ад и обратно, — в тон ему отозвался Поволоцкий.

Этот короткий диалог ничего не сказал бы стороннему наблюдателю, но стал вполне исчерпывающим и осмысленным для обоих собеседников. Вольный город Барнумбург, самый ухоженный и зеленый город Западной Европы. Его больше нет, стерт с лица после двух жестоких сражений, в одном из которых принял участие батальон Зимникова и хирург Поволоцкий. Барнумбург тоже был красив и уютен...

"И лишь волки выли на развалинах", — вспомнились медику строки из учебника истории, а может быть литературы. Волки не волки, а если верить глухим слухам, в Барнуме действительно не осталось никого, кроме безумцев и сектантов — "семерки" кропотливо "зачистили" опору плутократии и сборище нечистых расовых типов.

Где-то вдали заквакал клаксон паромобиля, и Поволоцкий вздрогнул — отразившись между стенами домов, звук принял замогильное звучание, словно голодный призрак провыл в бессильной злобе к живым. На секунду все вокруг показалось нереальным, словно хитро наведенный морок закрыл людям глаза. Казалось, моргни — и сквозь завесу фата-морганы проступит жуткая реальность — обугленные деревья, развалины домов с пустыми глазницами выбитых окон, серый от копоти и пепла снег. Хирург поежился и прибавил шаг, отгоняя непрошеные видения.

— Пришли, вроде, — сказал Зимников, задрав голову и всматриваясь в высокое здание. — Хороший домик, старая постройка, из кирпича. Дорого, зато на века.

— Да, пришли, — отозвался Поволоцкий, стягивая перчатки.

* * *

— Ну что же, господа, думаю, представляться нам не надо, все так или иначе друг друга знают, — произнес профессор Черновский.

Зимников стоял молча, можно было сказать, что он нервно потирал руки, но поскольку кисти у майора отсутствовали, то металл скреб по металлу с тихим и противным скрипом.

— Значит, вот ты какой... — тихо проговорил Петр Захарович, вглядываясь в лицо Терентьева с болезненным любопытством. — Значит, это ты их всех убил...

Иван промолчал, лишь судорожная гримаса на мгновение скользнула по его лицу — словно туманный силуэт в глубине моря.

Он хотел было что-то сказать, но не стал, лишь склонил голову.

— Это ты... — повторил Зимников надтреснутым голосом. — Мы прошли по всей Африке, Азии и Индии, пережили мост у Саарлуи... А тех кто остался, ты погубил у Рюгена... Не сам, конечно, но остались они там из-за тебя.

— Можно сказать, что так, — глухо произнес Терентьев. — Я не просил вытаскивать меня. И у меня были причины остаться.

— Да, больная совесть... Таланов рассказал мне. Но это все равно из-за тебя, хотел ты или нет.

Терентьев выпрямился и развел руки в молчаливом жесте, словно к чему-то приглашая. Мгновение Зимников думал, а затем резким точным жестом ударил Ивана в солнечное сплетение сгибом крюка. Попаданец с сиплым хрипом согнулся, жадно хватая воздух открытым ртом, Поволоцкий быстро шагнул к нему и подержал, не давая упасть навзничь. Майор прислонился к стене, перед глазами роились черные мухи боли — удар отдался в изувеченную руку.

— Надеюсь, ты того стоил, — через силу проговорил Зимников.

— Все, хватит! — неожиданно резко и громко рявкнул щуплый Черновский. — Не для драки собрались!

Терентьев с трудом распрямился, опираясь на плечо медика.

— Закрыли вопрос? — хрипло спросил он у Зимникова.

— Д-да, — с видимым усилием вымолвил тот, все еще опасаясь отлипнуть от надежной стены.

— Тогда прошу в дом, нечего в прихожей объясняться, — предложил Иван, все еще шумно дыша, взъерошенный как воробей — удар у аэродесантника был поставлен на славу. — Польты на вешалку и здесь разуваются.

Квартира у Терентьева была уютная, с одной большой залой и небольшими комнатками, окружающими ее. Чистая и ухоженная, понимающий человек с первого взгляда определял, что это не холостяцкая берлога. Присутствие женщины и ее заботливых рук читалось во всем — в симпатичной стеклянной зверушке на книжной полке, в вязаных салфетках, заботливо положенных на спинки кресел и даже в сервизе с цветочками, укрытым за стеклом большого буфета.

— Жена? — лаконично спросил Зимников.

— Да, — так же кратко ответил Иван. — Она будет нескоро.

— Ясно...

Сдвинули кресла. Разместились по сторонам темно-коричневого, почти черного от времени стола — хозяева квартиры определенно предпочитали старые, солидные предметы обстановки. Терентьев и Черновский — ожидавшие, Поволоцкий и Зимников — новоприбывшие. Молчание затягивалось, понемногу становясь тягостным, никто не спешил начинать первым.

— Ладно, к делу, — решился, наконец, Черновский. — Позвольте полюбопытствовать, господа военные, как добрались?

— С разрешения медикусов, — исчерпывающе пояснил Зимников. — Те отпустили на пару дней.

— Тогда не будем тратить время, — решительно сказал профессор. — Вы хотели встретиться с тем, кто может выслушать и, быть может, помочь. Приложили немало усилий, подняли старые связи. Мы здесь и слушаем. Говорите.

— Бумаги... — начал было Поволоцкий, но Зимников жестом остановил его.

— Давай сначала на словах, объясни суть проблемы, — предложил майор.

— Проблема... — хирург задумался, еще раз кратко оценивая свои соображения, формулируя мысли. Его не торопили, терпеливо ожидая.

— Проблема начинается с того, что на дивизию, то есть на десять тысяч человек, нам нужно по абсолютному минимуму двадцать пять врачей, из них четырнадцать хирургов. Этих специалистов просто нет. Некомплект медиков чудовищный. А те, что есть — хронически не справляются со своей работой. Мы все думали, что умеем лечить раненых, а как оказалось — ни хрена!..

Мерцал неярким синеватым светом пятиламповый светильник под потолком, людские силуэты мутными пятнами отражались в полированной столешнице. Александр говорил, неспешно, четко, иногда умолкая, чтобы обдумать следующую фразу, временами возвращаясь и раскрывая иную проблему с новой стороны.

Беда военной медицины Империи, да пожалуй, и всех стран этой вселенной, происходила из долгого мира и относительного достатка. Девятнадцатый век стал эпохой непрерывной, безжалостной схватки, то выпускающей из цепких лап страны и народы, то снова затягивающей обратно. Финальным аккордом битвы, казавшейся бесконечной, стала Мировая война 1870-х, подорвавшая могущество Британии, возвысившая Североамериканскую Конфедерацию и Объединенную Германию. Свирепая бойня, поправшая все законы, человеческие и божеские, подвела великие державы к самому краю бездны, показав воочию крах цивилизации и закат культуры. Узрев эту тонкую грань, люди в ужасе отшатнулись, а индустриальная, тотальная война ушла в прошлое, став темой героических эпосов, книг и кинографических картин.

Практическим следствием этого переворота для военной медицины стал длительный застой, медленное развитие под сенью заветов легендарного Пирогова. Какие бы конфликты не бушевали между большими игроками на мировой шахматной доске, в них никогда не было столько раненых, с которыми не могли бы справиться удобные, тщательно оборудованные операционные, принимающие и своих, и вражеских бойцов.

В итоге, в августе уходящего года, на тщательно взращенную, утонченную и хрупкую систему элитарной помощи обрушилась всей чудовищной тушей грязная, кровавая, скрежещущая шестеренками мясорубка индустриальной войны, войны беспощадной и тотальной. Немногочисленные профессионалы, которые десятилетиями постигали таинства исцеления раненых, в одночасье оказались приставлены к настоящему конвейеру смерти, беспрерывно забрасывающего их многими тысяч раненых и умирающих. Доведенная до совершенства система девятнадцатого века столкнулась с отлаженной военной машиной середины века двадцатого и сломалась.